– Ну ты, конечно, чемпион, – Анхара присела на кровать, склонившись над Лешкой, коснулась его груди и ласково провела по коже. – Я ведь хотела получить удовольствие, думала, ты в меня…

Парень лениво приподнялся на кровати. Но ослабленное тело скользнуло вниз, запутавшись в простынях. Мокрые, они липли к потной коже и сковывали движения. Лешка устало отбросил постельное белье, глянул на сидящую рядом хозяйку. Женщина оставалась бледна, как статуя, и в глазах ее по-прежнему читалась неудовлетворенная похоть.

– М-мы были на полу…

– Правильно, дорогой, на полу. А вскоре продолжим здесь, в моих покоях, – фальшиво улыбнулась хозяйка, процедив: – Жди здесь, я сбегаю на кухню и принесу шампанского. И затем ты кончишь мне внутрь. Не волнуйся, не возьму денег за второй раз.

Лешка устало кивнул, проводив женщину взглядом до коридора.

Внутри парня шевельнулась надежда, что хозяйка вернется не скоро. Должна же она закурить. Не дай бог, притащится сюда с сигаретой и шампанским. Вдыхать гадкий никотин, заливая в себя спиртное, не хотелось. Вонь сигарет заглушала аромат пряности, которым пахло от Анхары, а сладкий, до мерзости приторный алкоголь перебивал кисловатый привкус, оставшийся после…

Парень сладко облизнулся. Рот его наполнился слюнями, в горле шевельнулся уже знакомый ком. Теперь он расширялся, расползаясь по груди, наполнял все тело. Это была странная наполненность, из-за которой внутри все тяжелело, а плоть становилась тверже. Даже жестче. Лешка ощущал себя мужчиной, впервые за семнадцать лет жизни. Пустой жизни, проводимой в одной квартирке с сестрой.

При мысли о Надьке в груди парня екнуло. Твердость в теле размякла, превратившись в рыхлую массу. Затем скользнула куда-то к тазу и, сгустившись, с жаром опухла ниже пояса. Наполненность иссякла. Ее остаток скопился ниже живота, где при мысли о сестре начинало твердеть в чреслах.

– Извращенец! – парень хлопнул себя по лицу и зажмурился.

Голос казался теперь ниже и грубее, будто у гориллы. Слышать, видеть себя не хотелось, как все, что находилось вокруг. Лешка прикрыл уши простыней, терпя отвращение при касании к собственному телу. И вздрогнул, замерев: под кроватью что-то влажно чавкнуло.

Комнату огласил протяжный хруст, затем цокот – как во время акта… парень напрягся, ожидая услышать знакомые шлепки босых ног. Но вокруг было тихо. Спальню наполнял лишь запах гнили и мокрого полиэтилена. Будто рядом лежало что-то окровавленное, завернутое в мусорный пакет.

Лешка медленно встал, посмотрел под кровать.

На полу валялось большое, размером с человечью голову яйцо. Часть его скорлупы откололась, внутри проглядывалась розовая внутренность. Мясные стенки тряслись, как желе, и сокращались, засасывая в себя подкроватную сырость. Ее запах возвращался наружу смрадом гнилой утробы со знакомым звуком: чвк-с-схл-лоп! Чвк-сл-лоп! Так хлопала плева, натянутая между мокрых стенок. В яйце прорастало влагалище.

Лешку замутило. Пересилив себя, он еще раз посмотрел под кровать. Яйцо не померещилось. Треснувшее, оно выталкивало из себя на пол куски мокрого мяса; плод чем-то разрывался, хотя внутри был пуст, как Лешка. Мысль о схожести заставила парня поежиться, словно это его тело было пустым яйцом, а вместо кожи росла скорлупа.

Лешка брезгливо слез с кровати. Скользнул к коридору, тихо прижимаясь к стенке, чтобы не быть замеченным хозяйкой. Неважно, где она, отсюда нужно было убираться. Вникать в происходящее просто не хотелось. Из-за находки под кроватью стало плевать на шорохи в пакетах, цоканье лапок с хлопаньем босых ног. Все это хотелось забыть, выскочив из душной квартиры, да лишиться памяти, утонув в объятиях скромницы Лизки. Она единственная могла уберечь от мерзкой похоти и сладкого, пряного разврата, которым пахло у женщин между ног.

Лешка брезгливо поморщился, приблизившись к кухне. Помимо солодящей пряности, оттуда несло чем-то напоминающим мокрую шерсть. Лешка почувствовал, что стоит на куче влажного меха. Его липкие черные ворсинки покрывали ковер, исчезая возле двери. Здесь что-то проползло: мохнатое, линяющее и… цокающее десятком ножек.

Парень покосился на кровать за спиной, окинул взглядом коридор. Вдали квартиры лежала куча разорванных мусорных пакетов. Из-под полиэтилена выглядывала горстка стекла, испачканного кровью и перьями. Среди них чернели хрящики с остатками раскрошенного клюва. Пол усеивали кости съеденной вороны.

Из прихожей доносился хруст.

Его заглушил шелест мокрой бумаги. Коридор наполнили треск и чавканье, заглушаемое хлопаньем босых ног. По кухне что-то перемещалось: нечто голодное, что ело бумажные ленты с мухами и вгрызалось в деревянную раму. Или трещала не рама, а кости…

Лешка представил, как многоногая тварь сейчас распласталась по кухне и пережевывает хозяйку. От этой мысли по спине забегали мурашки – более мерзкие, чем раньше: липкие, с десятками ножек, топот которых отдавался гулом в похолодевших висках. Лешка вытер пот, приготовился бежать: видеть, что стоит за стенкой, не хотелось.

Парень рванул к двери, но почувствовал, как в спину его кольнуло что-то острое. Тяжелое, холодное – словно кол, который ощущался во время траха с хозяйкой. Рядом послышался ее голос, только более хриплый, злой, клокочущий знакомое: "сплес-ст-с-с-сти-и-и-скр". Затем над ухом клацнуло, и Лешку прижали к полу. Резко перевернули вокруг оси. Затем еще и еще, оплетая чем-то липким и плотным.

В поиске спасения взгляд Лешки заскользил по коридору. Наткнулся на страницу упавшего с комода паспорта. Буквы имени "Анхара", отраженные в стекле банок, складывались в "Арахна". Парень замешкася, силясь вспомнить, где слышал это имя. Но мысли не складывались, не хватало даже сил, чтобы вырваться из плотной хватки. Лешка тяжело задышал. Протрезвел рассудком, ощутив, как от разбитых банок несет удушливой пряностью. Теперь она казалась до рвоты мерзкой, выворачивающей наизнанку.

Парень брезгливо поежился и почувствовал, как в обездвиженное тело впиваются десятки острых зубов.

Над ухом мокро просипело:

– Будешь кормом моим дочерям!

Нугзаровна подняла парня, развернув к себе лицом. Клацнула двойной паучьей челюстью.

Застрекотала, выпучив десяток желтых глаз:

– Ненавижу вас, двуногое племя мужчин! И мужика-отца особенно. Понесло его при союзе в геологическую экспедицию в Японские горы. Не появись старик там, не повстречал бы мою мать, царевну Йорогумо. Лучше бы меня у матушки оставил, среди паучьих сестер. Жили бы в мире, а так совокупляйся с вами, двуногими, да наполняйся пометом, чтобы продолжить род… – голос Арахны стал тише, последние слова растянулись глухим стрекотом по коридору.

Из дальнего угла зашипело и цокнуло. Что-то с хрустом затопало по паркету. Лешка ощутил, как половицы рядом прогнулись, заметил краем глаза десятки черных лап. Над ухом послышалось шипение, затылок обдало горячей влагой. Лешка брезгливо дернулся, но его тело увязло в липких сетях.

Кокон на спине что-то пробило. Теплая влага с шеи хлынула к затылку. Голова вмиг потяжелела и наполнилась чем-то густым, путающим мысли. Лешка распластался на полу, еле осознавая, что на него капнула паучья парализующая слюна.

Над ухом громко чавкнуло. Еще раз сплюнув, Арахна захрустела челюстями.

Паучиха что-то перемалывала и жевала слова. Но речь ее стрекотом затихала в квартире, доносясь до сознания Лешки отдельными словами.

– Ешьте, дочери…. вас надежда…. продолжить род… мужей в Японию, к нашей … матери…. она высосет дух… опустошить…. наполнит тела семенем…. тело мужчины – кокон… жертва… влечется к нам… запах, чтобы отдать силу и нами… наполниться!

Чёрт! Как же больно просыпаться! Языческое солнце обрушилось на меня и мгновенно выело мозги – если они ещё оставались. Боль, которую я сперва принял за уже привычные мучения от рома, пронизала всё тело. Уши заложил шум океана – проклятого Сундука Дейви Джонса. Он был точь-в-точь как шум в такой розовой ракушке, удивительно похожей на женскую штучку, ну, вы знаете – если плотно приложить её к уху – раковину, конечно, а не штучку.