Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Тит с ведром к двери:

– Воды бы. А тебе вот – бузинная настоечка для сугрева.

Заботливый, гнида.

– Титушка, глянь-ко.

Он на меня глаза свои желтые поднял и попался. Заплела я сеть сон-дурмана:

– …сон в камень, камень горюч, под камнем ключ.

Искорки с перстов моих раз парню в лоб. Мешком осел наземь, свернулся, ведро обняв, у приоткрытой двери.

Дрыхни.

Барахло перуново прошерстить. Сгодится. Чую, что меня ждет. Стрелки, плеть, камни в мешок, а вот блюдце надо отдельно, расколотится. Положила ходока в лучшенезнать, крышкой прикрыла. Что тут еще? Брошка? Не брошка – сварга стеклянная, алая. Мужская штуковина. Но возьму. Туда же ее, в ларец.

Эй, что такое? Поднимаю крышку, а там пусто. Ходока нет. Только что сунула, а он тю-тю. В недоумении перевернула ларчик, по дну постучала. Ходок мне на коленки выпал. Так вот что ты такое, лучшенезнать! Бездонный ларь. Суй туда что угодно, все в щелекучу между мирами ляжет. Быстро все туда побросала, теперь в мешке заплечном лишь лучшенезнать остался. И еще бутылка бузинятины. С собой прихвачу Титово угощенье.

Ходока в руки и вперед. Но тут о ведро спящего Тита что-то стукнуло. Зверь странный, голова шаром, по шерсти струйки белые текут. Кот в горшок простокваши башку сунул, а высунуть никак. Из-под горшка бормотанье невнятное.

– Кис-кис, иди помогу.

Надо ж спасать животину. Вытянула. Котяра морду облизнул и раздельно так говорит:

– Мяу. Мя. У.

Дрема топ-топ в темечко:

– Прищур включи. Скотина-то из баюнов. Притворяется.

Точно, кот баюн обыкновенный. Серый, облезлый, тощий.

– Здорóво, братец, – говорю, – и прощай, уходим мы.

Он ушами затряс:

– Я с вами. Задолбало мышей ловить и мяукать. И это, как там… Я тебе еще пригожусь.

И улыбается во все зубы, сказочник блохастый.

– Ну давай, прыгай на спину.

И затянуло нас блюдце, завертело. Потек свет, завихрился цветом, что и не видал в мире никто, зазвенел, затрепетал. И погас. Выплюнуло нас блюдце.

Опять вокруг лес, снег, сумрак вечерний. Дно оврага. И пещера Мормагона передо мной. Никогда я тут не бывала. Сюда муж меня не допускал. Это только его игрушка.

– Осьмуша! Это я, Купина, – кричу, – открывай!

Мужнин слуга хоть не колдун, но ставить-снимать запирающие заклинание обучен.

Темно в пещере, выпускаю световой шар, он плывет впереди, призрачные зеленые блики вязнут в черном камне стен. Тень навстречу. Осьмуша. Трясется весь:

– Долго ты… Он там заперся… Не войти… Я тут… Страшно.

– Уходи. Спасибо, что дождался.

Он зайцем из пещеры. Дробный конский топот – ускакал.

Теперь я одна. Ну в смысле, с котом и домовым. Но все равно одна.

Касаюсь рукой стены, она шершавая и теплая. Будто не камень это – шкура зверя. Вепря? Змея? Все горячей под ладонью. И мелкая дрожь-лихорадка. Запечатана дверь, не войти, не снять заклятий. Да и незачем. Томилы там нет. Разве что тело его. Пустое. Без души.

А душа где? Глянуть бы.

Кот о ногу трется.

– Чего тебе?

– Я провожу. Уснешь и найдешь. Настойки хлебни, глазки закрой, песенку послушай.

А что? Может, сработает.

Пару глотков из горлышка – в голову шибануло. Лечь на пол, сварга на груди, стрелы за спиной, в руки камень перунов да плеть, глаза закрыть. Пой, котик, провожай меня к мужу.

Е
Ходит луна по небу
Тропкою нехожалою
Бродит кручина по миру
Спи дитятко малое
Цветики смяты во поле
Залиты кровью алою
Под окнами Лихо топает
Спи дитятко малое
Беды всегда быстроногие
Счастье порой запоздалое
Утро увидят немногие
Спи дитятко малое

Течет колыбельная, плыву лодочкой. "…Спи, дитятко…" Не спи!

Вскочила. Я по-прежнему в пещере. Дрожат, зудят стены. Сплю или нет? Сейчас взломаю дверь запечатанную и узнаю. Если явь, то за дверью найду два тела пустых, бездушных: одно – Тамилино, второе – отрока какого-нибудь. Не стал муженек ждать милости от богов, решил сам смерть обмануть – выпрыгнуть из своего тела да в новое запрыгнуть, прихватив все, что за жизнь скопил: память, знания и, надеюсь, любовь нашу. Выскочить сумел, а дорогу к новому дому не нашел, заблудился. А если не явь, то там – что угодно.

– Как гром бие и разбие, так и перунов камень в моей руце разбивае, – кричу и каменюгой по двери.

Вспыхнули, осыпались пеплом створки, дунул в лицо ветер, пропитанный звонким запахом снега.

Снег, лес, сумрак. Кряжистый дуб посреди поляны, впятером не обхватишь. Вепрь задом дуб подпирает, роет копытами, от боков, черной щетиной заросших, пар, с кровавых клыков пена хлопьями. На него свора псов напирает, рыжих крупных, волки – не псы. Молча кидаются, виснут на боках. Вепрь их клыками раскидывает, копытами давит. Разлетаются псы, кровью снег заливая. Умирают молча. Вижу через ведьмин прищур, не вепрь это, Томила, и не псы – Тит Дважды Восемь, един в ста лицах, вернее, мордах.

Как так? Он же дрыхнет в дальнем далеке. Я его усыпила, а Перун призвал. "У ево очи-то со вчера пылают", – Титовы слова. С того и пылали, что в перуновы пределы чужой вторгся, я тогда сразу смекнула, куда мужа вынесло. Потому и барахлишко, от волхвов оставшееся, подтибрила. Воевать с богом, так божьим же оружием.

Пляска смерти под дубом. Солнце над вершиной. Должны плясать на снегу длинные тени. А нет их. Не люди мы здесь – голые сущности без телесной шелухи. Томила диким вепрем, Тит сворой собачьей, а я – кем я в безмирье выскочила?

Воином.

Новое дело! Была веденея, хитрая, как ласка-зверок, текучая. А нынче я богатырь. Широки плечи, крепки руки, надежны ноги – не своротишь. Кольчуга грудь прикрывает, за спиной лук да колчан со стрелами, в шуйце щит круглый, алой сваргой сверкает. Не оберег ли этот мужской воином меня сделал?

Десница плеть перунову сжимает. Обернулась плеточка бичом длинным, из воловьих жил крученным, в хлыст острые стрелки вплетены, ударишь – пополам развалишь.

– Держись, Томила, я иду!

Глас у меня зычный, порывом бури по поляне несется, ветки мелкие с дуба сшибает.

Прыгают на меня псы, желтыми глазами сверкают, клыками в ладонь длиною щелкают. Да куда им супротив меня. Скользят клыки по доспехам, хлопает бич, рассекает тела собачьи, валит останки в кучи, одну вправо, другую влево. Последних вепрь затоптал. Рассеялись псы перуновы. Истаяли. Пусто на снегу. Чисто, ни крови, ни клочка рыжей шерсти.

– Томила, – кличу, – уходим!

Да не тут-то было…

С верхушки дуба рухнул прямо вепрю на спину орел. Огромный, перья золотыми сполохами. Оком на меня косит желтым, Титовым. Упал вепрь, подернулся речной рябью, потек водой талой. И прянул в небо сокол. Грудь в грудь с орлом сшибся, чиркнул крылами по глазам. Клекот орлиный, визг соколиный – уши заложило. Бьются птицы – ветер завихрился, с ног валит, снег подымает, взор застит. Или птичьи перья снегом с неба сыплются?

Лук из-за спины хвать, каленý стрелу на тетиву. Никогда я лук в миру не держала, а тут руки сами знают, что да как делать.

Новая я, другая. Другой.

Кружат птицы, сплетаются. Не сбить бы сокола вместо орла. Первая стрела мимо – в солнце улетела, вторая мимо – в дуб воткнулась. Последняя в ладонь легла. Не промажу!

Прямо в желтый глаз стрела угодила. В один угодила, из другого вышла. Вскричал орел, заметался, ослепший. Сшиб его сокол наземь, упал сверху, рвать-клевать стал.

Чего время теряет? Бежать надо, в мир возвращаться!

– Томила, скорее!

Шипит на меня, крыльями хлопает, не подпускает. Пока не истерзал орла, не успокоился. Исчез орел, ни пера на чистом снегу не осталось. Ну все, сматываемся.

23
{"b":"835353","o":1}