Наконец пришёл день сдачи экзамена. Сдавали в палатках, поскольку на улице стояла настоящая жара, совершенно не характерная для северной столицы. В палатках было не продохнуть от влажной духоты.
Зашёл, взял билет, читаю задания и понимаю…, что ни черта не понимаю. Подготовка-то мимо меня прошла. Преподавательница начала меня спрашивать, а у меня словно наваждение, практически ничего не могу вспомнить, вплоть до элементарных вещей, типа графиков синуса и косинуса. Она спокойно говорит, что мне ещё надо годик подготовиться, и ставит «два очка» в ведомость.
Из палатки я вышел, как пыльным мешком пристукнутый. Как дошёл до роты не помню. Ребята что-то у меня спрашивали, я им что-то отвечал или не отвечал, не помню.
Сижу в кубрике на банке[4], в голове ни одной мысли, пустота космическая.
Тут в роту входит мой самый яркий поклонник, исполнявший обязанности старшины роты главный корабельный старшина Ашот Акопов. Красавец парень, отличный спортсмен, отличник в учёбе, к выпуску шёл на золотую медаль. В это день он стоял помощником дежурного по учебному батальону. Спрашивает меня, мол, как?… Я смог только головой покачать.
Тут поблизости сразу нашлись осведомлённые абитуриенты, «доброжелатели – злопыхатели», которые сообщили, что рота наконец-то лишилась «певца» и можно будет спокойно готовиться к следующим экзаменам.
Ашот вспыхнул и стал орать на меня. Такого мата до этой минуты я в жизни не слыхал! Он в течение пяти минут ни разу не повторился, всё с военно-морским уклоном, да не в бровь, а в глаз! Я аж заслушался.
Наконец Ашот выдохся. Немного помолчав, он заявил:
– Сиди здесь, никуда не уходи! Такие люди нужны флоту! – и убежал.
Всё.
У меня оставался один день на оформление ВПД[5] на обратный путь. Но я не верил, что всё кончилось, и как оказалось не зря.
Уже потом, после поступления я узнал, что Ашот был любимчиком у «математички», писал диплом по её теме на кафедре высшей математики. Так вот, он пошёл её уговаривать, чтобы она поставила мне положительную оценку. Парни, которые в это время сдавали свой экзамен, мне потом рассказали, как Ашот расписывал перед ней мои достоинства. С его слов выходило, что лучше абитуриента он не видел и готов за меня головой поручиться. Но как он не бился, преподавательница отказалась из-за меня переписывать экзаменационную ведомость.
Тут мне был преподан ещё один урок, как идти до победного конца.
Ашот, под свою ответственность, уговорил секретаршу не вносить меня в приказ об отчислении. Так я оказался вне списков учебной роты, но и в приказ об отчислении не был внесён.
Вернувшись, Ашот ещё немного поругался, а потом сказал мне, что если я не сдам следующий экзамен на «отлично», то вылечу из училища, как пробка из бутылки с шампанским, он лично проследит за моей отправкой.
Слово было сказано.
Я три дня жил в роте на птичьих правах, благо мою койку не сдали на склад. На камбузе ребята делились со мной едой. В течение этих дней я ни разу не взял гитару, зато не выпускал учебник из рук. Три раза прочитал всю книжку от корки до корки, учил параграфы практически наизусть. Но мне всё казалось недостаточно.
И вот пришёл день второго экзамена. История.
Ещё со школы я привык, что моя фамилия, как правило, всегда в самом начале списка. Однако в этот раз меня вообще не озвучили в списках сдающих. Как оказалось, в приказ об отчислении меня не включили, но и в списках абитуриентов фамилия уже не значилась. Снова выручил Ашот. Он собственноручно вписал меня в списки сдающих экзамен, последним.
Не было большего мучения, чем ждать, когда весь поток,
две учебных роты, сдаст свой экзамен.
Как я уже говорил, приём экзаменов проходил в палатках. Но если на первый экзамен я заходил в начале, то на этот раз – самым последним. В палатке было хуже, чем в бане, влажная жара и просто нечем дышать от острого запаха пота. Два офицера, принимавшие экзамен, сидели за столом в мокрых от пота рубашках с расстёгнутыми не по уставу верхними пуговицами. Им периодически приносили свежую воду в графине, но они практически сразу выпивали её до дна, и было очевидно, что облегчение получали ненадолго.
Один из них, кап-два, сидел за столом ко мне спиной, а второй, каперанга[6], предложил мне представиться и брать билет. Удивившись отсутствию меня в списках, тем не менее, он согласился выслушать мой ответ, тем более я сразу заявил, что могу сдавать без подготовки. Едва я начал ответ на первый вопрос, повернулся второй офицер. Это был тот агитатор, что приезжал в мой город. Он, даже не взглянув на меня, прервал мой ответ и предложил переходить ко второму вопросу. Едва я начал отвечать, он снова, перебив меня, спросил, откуда я прибыл в училище. После моего ответа кап-раз рассмеялся, и предложил своему товарищу ставить мне «отлично».
Так, по итогам второго экзамена я снова был включён в списки абитуриентов. А гитару стал брать в руки только после сдачи очередного экзамена.
Дальше были физика, сочинение, экзамен по физической подготовке. Мне удалось эти этапы поступления пройти успешно.
При сдаче ФП на трёхкилометровой дистанции даже удалось прийти вторым из всего потока. Сказались тренировки в школьной секция по лёгкой атлетике.
А сочинение я вообще первым сдал на проверку. Ну, тут всё просто – это сочинение я фактически писал уже третий раз. Сначала написал его в школе на предэкзаменационной пробе, потом непосредственно на выпускном экзамене, и вот эта же тема мне досталась в третий раз. С памятью у меня было всё в порядке, поэтому я писал сразу набело, и вместо четырёх часов потратил один. Преподавательница удивилась, когда я сдавал работу, и сначала подумала, что я отказываюсь от экзамена, а потом, как рассказали ребята, улыбаясь, прочла моё сочинение, и я получил «отлично».
Потом мы проходили профотбор. До начала тестирования я не знал, почему абитуриенты более ранних потоков называют эту процедуру «душегубкой». Оказалось, что это испытание для всех абитуриентов проводилось в аудитории, куда нас набивали по три-четыре человека за парту. Закрывались все окна, форточки, двери, якобы для того, чтобы мы не отвлекались. Два раза ха-ха!
Едва народ кое-как расселся, специально назначенные мичмана пробежали между рядами парт, раздавая пачки заданий и тестов. Метроном врубили сразу же, как только раздали задания. Мичмана ходили вдоль рядов и постоянно орали:
– Время! Быстрее! Не отвлекаться! Не разговаривать!
Безжалостно выгоняли ребят, которые пытались списывать. Атмосфера в аудитории накалялась во всех смыслах. Закрытые окна и форточки создавали не просто духоту, а «душегубку». Пот плыл по телу, заливал лоб, глаза щипало от соли. Ручка скользила в пальцах, мокрые ладони оставляли на листах заданий пятна, на которых потом не писал шарик стержня. Самые продвинутые абитуриенты пытались писать карандашами, но мичмана эти поползновения быстро пресекли. Гнусное ощущение создавали мокрые рубашка и брюки. Всё тело чесалось, жутко хотелось пить и… дышать. Резкий кислый запах пота и прочих естественных выделений со всех сторон не давал вдохнуть полной грудью. Пару-тройку человек вывели, их стало тошнить.
Но ещё сильней действовало психологическое давление. Из аудитории никого не выпускали, даже в гальюн[7]. А если абитуриент настаивал на необходимости выйти, то его уже не пускали обратно.
Концентрироваться на тестах становилось всё сложнее, время на их выполнение с каждым заданием сокращалось, мучение становилось невыносимым, отвлекало всё. Метроном – словно по голове стучит, мичмана ходят между рядами, орут с разных сторон:
– Быстрее! Молчать! Не отвлекаться! Тупые придурки и неженки на флоте не нужны! Если вы не в состоянии решить элементарные задания, вам не место в офицерской кают-компании! Время! Не разговаривать! Кто не может, кому плохо – милости просим, валите домой, к мамочке! Меньше народу – больше кислороду! Не разговаривать!!! На корабле, в бою никто не станет выполнять ваши обязанности, а там будет похлеще, чем здесь! И отвлекать будет не сосед, а противник – ракетами, торпедами и глубинными бомбами! Быстрее! Быстрее!! Быстрее!!! Первое (второе, третье, ….. десятое) задание сдать! Никому не заглядывать в следующий тест! Абитуриент!!! Фамилия! Вон из аудитории!! Не разговаривать! Открыли следующее задание! Время пошло!..