А тут как раз в городке и появилась новая женщина, та самая модельерша. Если судить по её одежде, всегда нарядной, всегда разной на ней, то она напоминала очень дорогую особую деву, хотя обладала тонким лицом и аристократическими манерами. Да и особых дев в таком месте быть не могло. Им сюда вход был закрыт. К тому же говорили, что она вдова известного в столичных кругах учёного-психиатра. Но Ола, наблюдая её издали, ясно понимала, что мало кто пройдёт мимо подобной женщины равнодушно. Что такую женщину даже тот мерзавец с хвостиком не обзовёт «зеброй» или «тролихой», затей она с ним драку. Только такая не затеет. Надеяться же на то, что Ар-Сен её не заметил ни разу, было наивно. Городок был маленький. Женщину замечали и обсуждали все.
— Ты видел хозяйку дома «Мечта»? — спросила Ола у него после редкого уже сближения, во время которого, не иначе как из-за вечного и врожденного невезения Олы, их едва не застигла вездесущая Иви.
— Ты спишь с открытыми глазами! — заорал он, — Сомнамбула, чего дверь не заблокировала! — а орать он был просто не способен по структуре своего характера, по чудесной мягкости голоса. А тут заорал, даже задохнулся. — Сама же трепещешь, что окажешься объектом своего местечкового позора!
Кем он её обозвал? Да и вообще, те странные обороты речи, что он порой выдавал, ставили её в тупик. За Ар-Сеном требовался бы штат секретарей-писарей, чтобы записывать его ляпсусы. Ему была свойственна какая-то особая, наверно врождённая, патология — нелепое конструирование фраз и предложений. Так что не всегда поймёшь, о чём он сказал. Образование блестящее, а вот с речью — полная странность временами. Или же так велико влияние на человека его непородистой среды, что никакое образование не способно исправить чудовищных диалектов тех убогих городов и сёл, где вырастает большинство людей? Оле редко приходилось общаться с простым людом, исключая её детские путешествия в столицу к бедным родичам няни.
Но тут, в «Лучшем городе континента», у большинства с речью проблем как раз не было. Видимо, бедный, но прекрасный Ар-Сен родился и жил на такой кромешной окраине, где и говорить толком никто не умеет. И только его одарённый ум и помог ему преодолеть все барьеры и стать не просто образованным, но и одним из главных и ведущих учёных ЦЭССЭИ. На вопрос же о женщине из нового дома модной одежды «Мечта» он долго молчал, а потом ответил, — Ты ведь не хочешь, чтобы я тебе лгал? Я её видел, конечно, и оценил её уникальную красоту, но мне-то она зачем? Или так. Я разве ей нужен? Я давно уж тут, как и все — «трольская выработанная порода». Чем бы это я её прельстил? — пробормотал он
— Она красивее, чем я? — глупо спросила Ола, оцепеневшая от ревности. — Что за странные слова ты употребляешь? «Трольская порода»? Это камни из далёких месторождений? Как же моя любовь?
— Она разве была?
— Что же было?
— Мне иногда кажется, что с твоей стороны это вроде эксперимента, исследовательского опыта на предмет того, а как они любят? Те, кого ты столь презрительно называешь «простолюдины».
— За что ты так? Что я сделала не то?
— Всё то. Но, видишь ли, я… Я должен некоторое время быть на дистанции с тобою. Ола, девочка, за тобою всегда была слежка. Твой отец… Ты понимаешь… Следили даже не столько за тобою, сколько за мною, и… Тут так просто не объяснишь.
— А её? Любишь?
— Любит — не любит, к сердцу прижмёт — к чёрту пошлёт, — и засмеялся, будто был дураком из рабочих предместий. Оскорбительный какой-то смысл, заложенный в нелепице, вызвал всплеск обиды. К какому такому «чёрту» он посылал и кого? Её? И тут Олу прорвало. Никогда ещё она так не кричала на него.
— «Чёрт»? Это имя? Он кто? Что за нелепые слова ты сейчас произнёс? Ты не вполне здоров головой? Я замечаю, что ты часто не владеешь связной речью! За что мне это наваждение, эта неволя, эта тягостная связь и бесконечный страх? И ты входишь главной составной частью во все эти определения! Освободи меня от себя! Я не умею это сделать сама!
— Детская считалка, — опешил он, не повышая совершенно голоса в ответ на её крик. Может, удивлялся её реакции. Может, всё равно ему было.
— Тебе достался последний лепесток в этой любовной лотерее. Даже если я один во всём виноват, всё равно вина была взаимной.
— Вина? Я считала, что любовь…
— Я тоже так считаю. Но пойми, только на время ты должна покинуть эти места. Скажи отцу, что тебе тут невыносимо. Дело не в моём страхе, а в том, о чём тебе лучше никогда не знать. Если бы я был как другие, простым служащим, а ты была бы простой девушкой, как все остальные, я бы пошёл с тобою в Храм Надмирного Света, как сделал это Антон, мой младший коллега. Ты же помнишь ту историю с Голу-Бике…
— Какая Голу-Бике? Ничего я не помню и помнить не хочу. Я и знать не хочу о твоих подчинённых служащих, об их любовных историях, об их жизненных драмах. У нас своя любовь, только я не хочу, чтобы моя жизнь стала драмой.
— Но я не могу, мне нельзя заводить семью. Это невозможно. Не вообще, а именно с тобой. Никто не даст тебе согласия на ритуал с простолюдином. Меня просто убьют за это ищейки твоего отца как злостного нарушителя законов вашей касты. Я и беден к тому же. У меня есть возможность только на то, чтобы купить маленький домик в благополучной провинции, или жить тут в служебном жилье. Как жили Антон и Голу-Бике. Твои родители тебе это позволят? Жить как простолюдинка с простолюдином?
— Мы убежим. Мы спрячемся где-нибудь на кромке гор, у пустынь. Я буду заниматься полевыми работами, пасти скот, ради тебя…
— Ола, это бред, и ты это знаешь. От Департамента Безопасности нельзя спрятаться там, где царят ваши законы. А там, где нет ваших законов, там нет и вашей цивилизации. Но я найду выход. И это не ложь. Только ты должна на какое-то время оставить ЦЭССЭИ. Чтобы твой отец остыл от своих подозрений, ты понимаешь? Снял отсюда слежку…
— Ваших законов? Вашей цивилизации? А у тебя какие законы? И какая цивилизация?
— Тебе даже восстановят твою девственность. У меня есть один знакомый врач…
— Что?! Как это? Так не бывает…
Она вышила ему картину. Вышивку пропитала особым составом и вставила в рамочку: два оленя паслись на фоне розовой горной гряды, сизые травы шевелил весенний ветер, и зелёный перламутр неба казался подлинным и глубоким. Небо казалось надмирным окном, открытым в бесконечность иных миров. Рогатый самец прикасался губами ко лбу самки. Глаза им Ола сделала кристаллическими, вставив в вышивку драгоценные камни из собственной шкатулки. Золотой тонкой вязью был вышит тончайшей иглой стих, и паутинка слов мерцала в сизой траве, Ола задумчиво смотрела на творение своих рук. Редкое искусство, переданное ей няней в долгие совместные вечера, когда они вместе занимались рукоделием, столь странным для девочки из высокого сословия. Но мама никогда не возражала против этого, считая, что, развивая руки тонкой работой, человек развивает и тонкость мышления.
Когда-то в юности няня училась в школе художественного рукоделия, и имела намерение устроить свою судьбу совсем иначе, чем она у неё сложилась. Были девушки, которым посчастливилось стать женами аристократов, но это был не её случай. Как-то встретившись с одной из своих прежних подруг, ставшей такой счастливицей, няня и воспользовалась её помощью, чтобы войти в семью аристократов, но увы! Только прислугой. Да и это не малое везение. Особенно, если учесть тот факт, что в её жизни появилась Ола — любимая дочь, пусть и рожденная не ею.
«Даже когда меня не будет рядом, я останусь с тобой и в тебе. Может быть, беспричинной радостью, но может быть, и внезапной больной тоской, всё это зависит от тебя». — Написала она, не надеясь на то, что он прочтёт. И он не стал читать, лишь хмыкнул, поставив картину на столик на особой подставке. У самки оленя на вышивке глаза блестели так, будто плакали, а глаза самца были тусклыми. Камни такие попались.
— Может быть, — сказал он вдруг, глядя на вышитую картину, — ты передумаешь и перестанешь приходить ко мне на работу? Я не обижусь. Будет лучше, если ты уйдешь сама.
