Из-за недостатка ли времени не сумела она приковать к себе сердце оборотня настолько прочно, что он от неё избавился, или не попала к нему в нужное время? А так бывает, что в иную минуту такая пустота навалится на человека, что любая забредшая женская душа, пусть и самая пустяковая по своему устроению, станет вдруг дороже жизни. Или же она не смогла пересилить то притяжение, какое имели эти существа к своему загадочному миру, где и остались их собственные жёны и девушки? Оборотень повёл себя с нею, как заурядная дрянь из тех, кто доверие девушки не ценит, саму её не жалеет.

«Так чего ж ты возносишься-то надо мной»? — обратился он мысленно к Рудольфу. — «Если твои сородичи и сам ты не лучше тех, на кого вы взираете свысока из своих летающих мерцающих сфер. Я-то плох, да я себя звёздным сиянием, как гримом, не подкрашиваю».

Чапос вдруг вспомнил о наличии в «Лучшем городе континента» Нэи, о её теперешней близости к обиталищу Рудольфа, и острый стержень боли пронзил его позвоночник, словно в нём и обитала его собственная душа. Выходит, что если уж Рудольф не забыл о Нэе за столько лет, то в Нэе и сокрыта та самая тайна, что поразила и Чапоса? Тайна, непосильная для раскрытия, заключённая и не обязательно в красоте внешней. Нэя несла в себе отблеск далёких и непостижимых звёздных миров, их иные краски, иную структуру, иную душу. Чужую для Паралеи, но родную для того, кого Чапос условно именовал оборотнем.

Чем пленилась Нэя в этом странном довольно, длинноногом существе с безволосой головой, сверлящим взглядом, с губами, словно сведёнными вечной оскоминой? Удивительно, но этот жестокосердный пришелец обладал уникальной красотой, которую, скрипя и негодуя, признавал и сам Чапос. А бедняга Ола, зачем и она схватилась не за своё?

Своему живому товару, доставленному по договорённости, он хотел счастья, что происходило не так уж и часто. Никогда практически. То ли обстоятельства дела были необычными, то ли его былое отношение к приёмной матери девушки выделило её из всех прочих, Чапос не анализировал. Короче, дурёхе повезло. А могло всё сложиться и иначе.

Новый хозяин любовался на свою вещь, которую уже любил и мысленно обещал ей свою любовь, в которой пока что никто не нуждался, а её запасы были в нём пока что не растрачены.

— Сирт, — вслух произнесла Ола, — я никогда не отдам тебя чёрной трясине.

— Сирт? — переспросил покупатель у Чапоса, — кто этот Сирт? Негодяй, который её обидел?

— Нет. Она видит сны. Из детства я думаю. Это целебный сон. Ты её не торопись будить. Когда она проснётся, ты дай ей время на то, чтобы она привыкла к своему новому положению. Объясни ей всё. Она умная. Всё поймёт. И примет всё. Куда ей теперь деваться? А уж остальное в твоей власти.

Чапос вышел к машине. На небе висел ярко-синий спутник Корби — Эл. Вокруг него, как тонкий и волшебный обруч, переливалось искристое сияние. «К чему бы?» — удивился торговец живым товаром, — «Что за диковина»? Впервые он задумался о неведомых таинственных пространствах того высшего мира, что являл ему свою реальность, но не желал открывать своих тайн. Не вообще впервые, а после тех мучительных лет его безответной любви к синеглазой девочке Нэе, которую он всегда считал обитательницей подобных миров, но которая по неведомому несчастью свалилась на ремесленную окраину столицы, граничащую с подлинными уже свалками жизни Паралеи. Полуобразованный обитатель планеты, он и представления не имел о том, что мир спутника, сияющий и мигающий над ним, необитаем и не создан для человеческих существ, что он мёртв и был таковым всегда от сотворения. А та искристая спираль — это след от орбитальной станции — целого космического города, проносящегося по своей заданной орбите вокруг небесного пажа Паралеи. И только редкая приближённость самого Корби — Эл к орбите Паралеи, случающаяся один раз в двенадцать лет, а также особое состояние атмосферы, создавшей оптическую воздушную линзу, позволило ему увидеть траекторию технологического чуда чужой цивилизации. О которой он и подозревал, но не представлял её своим убогим воображением. И убогим оно было не от рождения или наследственного скудоумия, а от последующей его гнусной жизни, вызвавшей необратимую деградацию его психики, ума, восприимчивости, — души одним словом.

Чапос сел прямо в придорожную пыль, прижав спину к колесу своей машины. В последнее время им всё чаще овладевало безразличие ко всему. Он задрал несчастное зверообразное лицо к лучистому небесному объекту и завыл, как подлинный уже зверь из глубин леса. Тихо, но отчаянно. Как не сможет он никогда увидеть городов Надмирного Отца, в существование которых он верил и чьё сияние он видел, как ему мнилось, теперь, так никогда ему не обрести любви девочки, оставшейся в том времени, когда она и знать ещё не знала о демоне подземелья. Тогда она вполне могла полюбить и его, Чапоса, о чём ему говорили не столько её доверчивые, добрые, хотя и напуганные глаза, сколько нашёптывали собственное самомнение в сцепке с желанием. Многоопытный и неглупый, он, исходя из особенностей сердечного женского устройства, знатоком которого себя мнил, всегда считал Нэю своей добычей. Лишь отложенной до времени, в виду определённой сытости. Так люди хранят приобретённые редчайшие лакомства до дня близкого праздника, питаясь обычной повседневной едой. И вдруг он оказался бессилен против того, кого так и не смог для себя определить. Кем он был? Откуда? Мысль билась о толстые своды черепа, и череп гудел от тупой боли, но не давал ей пробиться наружу, не давал ей обрести крылья, чтобы она, мысль, могла подняться туда, где плавали и мерцали высшие города, в которых не было ему места.

Плавали и мерцали высшие города, в которых не было ему места и, проходя мимо них, по обширному холлу «Зеркального Лабиринта», Рудольф всегда вспоминал, точнее, всегда помнил, что эти образы «Созвездия Рай», как он их именовал, когда-то были рождены в душе брата Нэи. И что именно он, Рудольф Венд, был косвенным виновником гибели талантливого и так глупо, так рано погибшего человека. О чём думали все прочие, любуясь на диковинку, ему было неизвестно, неинтересно, ненужно. Это была его месть самому себе. В сверкающих фантастических сооружениях жил дух Нэиля.

На окраине лесопарка, чуть в стороне от жилых корпусов «Зеркального Лабиринта», утопало в цветущих зарослях любопытное строение. Розовато-зеркальное здание — многогранник, стоящее на холме, да ещё и поднятое над уровнем земли на трёхступенчатую платформу, напоминало культовое сооружение, выстроенное для некоего загадочного и очень взыскательного божества. Непонятно, для какой цели его соорудили, но оно долго пустовало, не находя себе применения. Хотели отдать детям под досуговый центр, но детей тут рождалось мало. И здание-кристалл приспособили под местный дом высокой моды для местечковой уже элиты, не хотящей ходить тут, как все прочие, в шаблонной одежде. Каждая капля воды повторяла структуру всего водоёма.

Владеть зданием-кристаллом и основанным там швейным предприятием стала миниатюрная, хорошенькая и забавная одновременно молодая женщина. Неведомым ветром её занесло сюда, на территорию закрытого секретного города и перекинуло через стены, как бабочку из других ярких и сочных джунглей. Она и сама носила и создавала что-то немыслимое, затейливое и воздушно-радужное. У неё был штат швей, охранник территории — мощного вида парень, пара приходящих технарей — наладчиков оборудования, и ещё какие-то вечно снующие и молодые существа женского пола. Сама она, так говорили в городе, была из богемной столичной среды и попасть сюда могла только через невозможно высокое покровительство. И этому никто не удивлялся, такой манящей и притягательной выглядела женщина, заполучившая под свою затею самый оригинальный архитектурный шедевр «Лучшего города континента».

Заманчивость места была ещё и усилена появлением здесь девушек из-за стены, играющих или исполняющих роли манекенов одежды, так называемых моделей, в свободное время несущих обязанности обычных подсобных работниц и уборщиц. Их было немного, но их где-то отбирали, хотя и с лёгкостью удаляли за оплошное поведение, так как за ними всеми в этом ярком кристалле пристально следила бюрократическая дама из Администрации города. Вход в «Мечту» был открыт для всех желающих, исключая дни театрализованных показов новых моделей одежды. Тогда заранее продавались пригласительные билеты.