Нервно щекочет в груди. Плохой из меня портретист. Напишу лучше фантастический пейзаж или дракона, красивого, сильного, несуществующего.
Я пугливо отвожу взгляд от картины. С несвершившимся поцелуем.
Кицунэ
– Хотел бы я хоть раз в жизни увидеть кицунэ, – мечтательно протянул профессор, глядя на ночной город.
– Кицунэ? – Жена была тут как тут. С двумя бокалами его любимого шампанского в руках. – Знаешь, твой семинар по японской мифологии прошел потрясающе, но не стоит сходить с ума! Сейчас двадцать первый век. Ты уже не маленький. Никаких волшебных лис не существует!
Профессор отхлебнул розового шампанского, отдаваясь легкому дурману. После семинара мысли то и дело возвращались в детство.
Когда родители хотели провести пару вечеров вдвоем, его отправляли к бабушке. У бабушки нельзя было бегать («Расшибешься же насмерть!»), прыгать (по той же причине), рисовать («О боже! Да ты все стены обляпаешь!») и даже строить дом из подушек (подушки – не игрушки). Зато можно читать и быть хорошим мальчиком (что для бабушки – синонимы). В семь лет он еще не был профессором, поэтому читать не особо любил. Но ту книгу почему-то прочел. Она валялась в коробке среди кукол и машинок, и лиса с обложки смотрела слишком грустно.
В ней говорилось, что та лиса влюбилась в юношу и, чтобы быть вместе, притворилась девушкой, пряча хвост под плотной юбкой. Она старалась делать каждый его день счастливее предыдущего, не было ни у кого во всем свете жены, столь преданной и заботливой. А дальше – все как обычно. Этим юношам в сказках, хлебом не корми, дай что-нибудь испортить! Он как-то ночью тянул-тянул одеяло на себя и перетянул, молодец какой. А под одеялом-то хвост. Он в крик, как девка. Лисица от ужаса, естественно, сбежала, лишь шерсть на подушке оставила. И больше никто ее не видел.
И что-то в этой истории его зацепило. Иногда профессор находил на подушке рыжую шерсть. Конечно, это кошка линяла, но ему нравилось думать, что это кицунэ забегала на часок, присматривалась.
«Наверное, тогда я и стал интересоваться мифами», – думал он, глядя, как огни светофора отражаются в лужах. Жена, чувствуя, что становится холодно, укрыла его ноги пледом, сама прижалась поплотнее, дразня еле слышным запахом корицы. Эти вечера на крыше придумала она. Как и пикники в лесу, и пленэр по субботам.
– Да ну этих кицунэ! – вдруг вырвалось у профессора. – Ты у меня самая лучшая женщина!
Он слишком увлеченно смотрел на дорогу, на звезды, на весь мир… чтобы заметить, как под ее юбкой прячется маленький лисий хвостик.
Два музыканта
Когда в метро слишком людно, сложно узнать друг друга. Но не слишком гитарно. Поэтому гитары друг друга сразу опознали и поздоровались, звонко поцеловавшись грифами.
– Куда прешь, баран?! – раздраженно завизжал кто-то. – Не видишь, я на концерт опаздываю! Хватит размахивать своим драным чехлом и… – Ругательство, уже вырывавшееся наружу, вдруг застыло, запнувшись о юношеский пушок. Из-за чехла выглядывало слишком знакомое лицо. Лицо человека, которому он был обязан всем. Лицо Учителя.
– Владимир Александрович? – смущенно пролепетал молодой гитарист. – Вы это… извините, я не специально! – Парень вмиг покраснел как пион и спрятался за гитару.
– Лёха? Да не прячься ты! Со всеми бывает, – добродушно улыбнулся Владимир Александрович.
«А он все такой же, как прежде, – с теплом подумал Лёха. – Как будто эликсир молодости выпил! Совсем не стареет!» После неуклюжих объятий Лёха наконец услышал долгожданный вопрос. Ох, как он на него любил отвечать в последнее время!
– Ну, рассказывай, Лёха, как ты? Поигрываешь хоть?
– Не то слово! Я старался во всем быть как вы, занимался по шесть часов в день. Иногда мне хотелось расколошматить гитару о стену. Но вы можете мной гордиться! Сегодня меня пригласили играть в «Золотую гитару», – затараторил он, задыхаясь от волнения.
– В «Золотую гитару»? Дело хорошее. – Кончики усов Учителя чуть приподнялись кверху. – Молодец! А я вот тоже на концерт.
Лёха гордо приосанился, но вдруг заметил, что Учитель сжимает под мышкой раскладной стульчик. «Что это за концерты такие, где заставляют музыкантов с собой мебель таскать? Безобразие!»
Вышли на одной станции. Улица встретила ласкающим теплом. Владимир Александрович сделал несколько шагов от метро. И разложил стульчик.
– Как? Вы будете играть на улице? Прямо здесь?! Вы?! – Лёха возмущенно взмахнул руками, как курица-наседка.
– Ну да, – улыбнулся Учитель.
– В «Золотой гитаре» сегодня концерт. Вас что, не позвали?
– Позвали, – равнодушно пожал плечами Владимир Александрович. – Не пошел.
Под поток бесконечных и бессмысленных вопросов Лёхи («Как не пошли? Зачем не пошли?») достал гитару. Легонько провел по струнам. Гитара затрепетала, как девица под рукой любимого, и… запела. Берегитесь того, кто свободен, влюблен в гитару и жизнь! Он способен сотворить звук, от которого у каждого – мурашки. А на лице вместо привычной утренней усталости вдруг пробуждается что-то оставленное там, где еще не боялся чувствовать. Быстрее заткните уши, если хотите, чтобы все осталось прежним!
Подошла девчушка. Положила первую денежку тихо прошептала: «Спасибо!» Бабуля, кряхтя, дала полтинник. Попытался не взять, но она улыбнулась: «Милок, играй, играй, я хоть живой себя почувствую!» Подбежали школьники, гремя мелочью. Хотели купить шаурму, но тут услышали…
– Ну вы это, держитесь! – смущенно пробормотал Лёха. – Я там за вас слово замолвлю!
Владимир Александрович кивнул. Спор не стоил того, чтобы прерывать мелодию.
– Совсем они там, в своей «Золотой гитаре», чокнулись! Такого музыканта не позвать! – зло бормотал Лёха. – И теперь он как последний попрошайка! Не дело, не дело! – Самому себе не признаваясь в затаенной гордыне. Выходит, он, как ни крути, превзошел своего Учителя. Стал выше, значимее, раз позвали его!
Лёха шел своей дорогой. Шел веселить элиту в элитный клуб.
А Учитель продолжал играть. Для каждого. Для себя. Для Бога.
Король
Король снова закашлялся. Колющая боль в груди не отступала, но он все же улыбался измученной, слабой улыбкой. Сегодня праздник, о котором он мечтал много ночей. Деревья расстилали перед своим владыкой остатки листвы золотым ковром, олени склоняли рога, зайцы и белки тянули ему лучшие лакомства, жаворонки запели славу (правда, король с тревогой замечал, что их с каждым днем становится меньше и меньше. Чувствуя слабость правителя, подданные-птицы покидали его земли).
Понравится ли здесь его возлюбленной? Она с трудом переносила живность. Она так и не влюбилась в терпкий запах трав и деревьев.
Король с беспокойством взглянул на небо. Священник-Луна уже вышел. «Что, если она не придет? Зачем ей нужен такой больной, угасающий?»
К его облегчению, вдалеке показался сияющий силуэт. В мантии, сплетенной из замороженных небесных жемчужин, она была еще прекраснее, чем в их последнюю встречу. Не было видно конца ледяному шлейфу. У владыки болезненно защекотало в груди. Король жадно припал к ее холодной руке, невеста лишь чуть улыбнулась, игнорируя недовольное перешептывание рябины с ясенем. Деревья не могли не заметить за изящными чертами высокомерие, властность.
– Согласны ли вы взять… – полилась с небес лунная музыка.
Кашель заглушил последние слова клятвы. Глаза нареченной холодно сверкнули.
– Согласны, – хором ответили жених с невестой.
– Тогда скрепите вашу клятву поцелуем.
Губы короля обожгло морозом.
– З… зи… – начал шептать он имя любимой, но встретил лишь насмешливый взгляд.
Холод вытесняет тепло. Холод повсюду. Холод…
Король пошатнулся.
На деву было страшно смотреть. Казалось, она только и ждала момента, когда он упадет на мгновенно подстеленное лесное покрывало. Бесцеремонно дернула мужа за руку. Король не двигался.
