Не то чтобы Китти ни разу не рисовала в уме подобную картину, но реальность тем и отличается от фантазии, что дружит с гравитацией, больно приземляющей зарвавшиеся грезы. Она сжала и разжала веки, но все осталось по-прежнему. Моргнула еще раз, и снова ничего не изменилось.

В свете нескольких электрических фонарей, направленных в центр просторного зала, маслянистым охровым блеском торжественно сверкала уступчатая пирамида из гладких литых цилиндров. Цилиндры были размером с банку консервированного сгущенного молока «Игл Бренд», которым их в приюте угощали по праздникам – полбанки на душу. Часть цилиндров раскатились по полу, а один блестел в двух шагах от ее ботинка.

Под ребрами появилась необыкновенная легкость, словно мечты и реальность наконец-то обнялись и земное тяготение пошло на уступки, говоря: «Только подпрыгни – и повиснешь в воздухе!» Но вместо этого она перестала прятаться и вышла из-за угла.

Никогда в жизни ее глаза не смотрели на такое количество золота, да вообще его не видели. Живи Китти в Индии, где в храмах под золотыми крышами стоят золотые статуи богов, она бы не удивилась. Но в Америке золото само было богом, на него молились и ему поклонялись, и волей-неволей это укрепилось и в ее сознании. Блеск цилиндров гипнотизировал алым пламенем пожара, и Китти, как сомнамбула, покорно поплелась к пирамиде. Та притягивала живым мерцающим магнитом, а волны дрожащего золотого света, плывшие навстречу, вызывали шум в ушах и путали мысли. Эти волны на время заглушили струны, звучавшие в ней самой.

Подойдя к пирамиде, Китти оказалась в центре зала, но то, что увидела в следующий момент, заставило ее забыть о золоте и замереть как вкопанной. У стены, спиной к ней, сидел на корточках Эдди и деловито складывал блестящие болванки в мешок. Несколько других, туго набитых и перетянутых шпагатом, стояли рядом. Но ее внимание привлек не Эдди, а Фред, мирно растянувшийся поодаль. Он словно прилег отдохнуть, устав таскать тяжелые слитки. Лицо неестественно спокойного Фреда находилось в тени, и ей пришлось напрячь зрение, чтобы различить выпуклый черный нимб, собравшийся вокруг его головы. Рядом, прислоненное рукоятью к стене, стояло…

Изображение задрожало и стало расплываться перед глазами, а ноги Китти сделались ватными. Она застыла на месте, не в силах ни шагнуть вперед, ни повернуть назад. Сердце замирало и устремлялось в бег, чтобы снова замереть в трепещущей груди. И ей послышалось, как в хаосе звуков тренькнула, обрываясь, струна Волшебной Ситары.

Девушка быстро-быстро заморгала, возвращая глазам резкость. Пальцы и ладони заледенели, во рту пересохло, а между лопаток к пояснице побежала струйка пота, словно вся ее жизненная энергия разом переместилась от краев к центру туловища. Она медленно вдохнула и так же медленно выдохнула – в приюте это помогало сконцентрироваться.

А если Фред напал первым? Нет, ударили сзади – при всей неразберихе в мыслях это было ясно. Но, может, ему еще можно помочь? О том, что будет дальше и как поведет себя Эдвард, она не думала. Сделав над собой неимоверное усилие, под незнакомый перебор струн Китти шагнула к распростертому на земле человеку. И тут, словно почувствовав ее присутствие, Эдди перестал копошиться и медленно повернул голову.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и Китти не могла узнать своего жениха. Полуоскал улыбки смешался с новым взглядом – циркового хищника, готового к прыжку через горящий обруч. Даже глаза изменили цвет – или так страшно расширились его зрачки. Встав с корточек, Эдди взял кайло и медленно, даже с какой-то наигранностью, повернулся к ней. Он словно исполнял роль, подражая актерам на своей киностудии, но его лицо было неподвижным. Вот так же прессы на фабрике у приюта плющили заготовки – флегматично, без эмоций.

– Китти… – процедил Эдди сквозь зубы. – Ну какого черта, Китти…

С кайлом в руке он медленно пошел на нее.

«Китти и Эдди – отличная семья, миленький Эдди, не убивай меня!»

Жаркие объятия в сумраке спальни дрогнули и опали, уносясь к выцветшим грезам, развешанным в полусвете унылого приютского чердака. Рука Китти скользнула к пояску, где по старой привычке еще носила нож, но она не успела его достать. Коридор за спиной, а следом и зал разом наполнились жужжанием, словно под землю проник рой диких пчел.

Надсадный звук заставил Эдди остановиться, и он в недоумении крутил головой. Жужжание сочилось отовсюду – из стен, пола и потолка, смешиваясь с блеском золота и отчаяньем Китти. Но не это приковало ее внимание, а то, что происходило в ту минуту за спиной у бывшего жениха.

Поначалу она приняла это за обман зрения, игру света, преломленного в слезе. Но, часть стены действительно дрогнула, заколебалась здоровенным куском карамельного желе. По ее поверхности пробежала волна, еще одна, она выпятилась, расхлестнулась неуловимыми створками, и прямо на глазах остолбеневшей Китти в свет фонарей шагнул сгорбленный человек с головой игуаны. Концом вибрирующего хвоста не давая камню сомкнуться, он обхватил Эдди, словно танцевал с ним падеспань, и в мгновение ока оба исчезли в стене.

Китти оцепенело наблюдала, как камень смыкается и, дрогнув напоследок, застывает с прежней невозмутимостью монолита. Исчез и звук, и в мертвой тишине, отдаваясь барабанным боем в ушах, стучало ее сердце. Еще с минуту она стояла неподвижно, будто происшедшее, упершись жесткими краями кошмара, застряло на полпути к осознанию. А потом одним махом пересекла комнату и забарабанила в стену, крича: «Э-э-д-д-и! Э-э-э-д-д-и-и!» И замерла так же внезапно, как рванулась, прижав ледяные ладони к горячему камню и ловя затухающее в лабиринтах эхо.

Медленно-медленно Китти оглянулась назад, где в лаковом нимбе белело лицо Фреда. Он так и не шелохнулся, не вздохнул, и его бледно-голубые глаза все так же безучастно смотрели в потолок. Свесив в изнеможении руки, словно истратив все силы на крик, она подошла к лежащему на полу человеку. Тень от ее туловища падала на вытянувшееся неподвижное тело, образуя крест, и этот крест был не только на полу сокровищницы людей-ящеров, но и на ее семейном счастье.

«Эдди и Фредди – хорошие друзья, Эдди и Фредди – им ссориться нельзя…»

Наклонившись, Китти заглянула в лицо мертвецу и в ужасе отпрянула: выражение его глаз было как у Эдварда, когда он шел на нее.

Странное жужжание появилось снова, но оно уже не было таким назойливым. Пошевелив волосы, пахнуло теплым воздухом, и из вздувшихся стен вышли с десяток обитателей подземного города, моментально окруживших непрошеную гостью. Один, самый морщинистый и сгорбленный, встал напротив нее, а другие зашагали по кругу, задрав хвосты и издавая негромкое верещание.

Ящер смотрел на человека не отрываясь и не моргая, и Китти показалось, что у него зигзагообразные, как у морской каракатицы, зрачки. Глядя в упор, он заговорил, но девушка поняла это не сразу. Невероятное существо челюстей почти не размыкало, и набор издаваемых звуков едва ли можно было назвать речью. Но в цокоте, щелчках, посвистываниях и шипении невольно угадывались осмысленные интонации, и она изо всех сил стала их ловить, словно от того, насколько усердно это делала, зависело ее спасение.

Хоровод остановился, а приглушенные рулады смолкли так же внезапно, как и начались. Теперь жители подземного города сузили круг и, медленно шевеля хвостами, вытянули к ней свои рифленые шеи с повернутыми вбок шишкастыми головами. Они словно к чему-то прислушивались.

Старый ящер стоял неподвижно, уставившись в глаза Китти своими нечеловеческими зрачками. Казалось, эти завитые зрачки видят ее всю, со всеми разочарованиями и надеждами, видят ее сегодняшнюю и еще глубже – в непроглядной толще дней, проникая в полуподвал, где ютились семьи переселенцев и она, еще младенец, спала на руках Лаваньи, а потом ее скитанья по приютам, и поиски собаки с опаловыми глазами, и просьбы Шаши, и клятвы Эдди – все до последнего часа, когда искала ребенка на пустыре, и того, что было потом.