Я тайком писала рассказы: в голове перед сном. Кружевные драконы, парящие в синем небе, разговаривали со мной – защитницей небесных врат. Я бы хотела жить обычной жизнью, но не могла: кто тогда спасёт землю от алых демонов? Все держится на мне, повелительнице драконов, храброй и немного грустной, когда никто не видит. Я часто смотрела на жирные телевизионные провода, разрезающие небо. Если глядеть очень долго, то начинает казаться, что пространство изгибается вглубь этой чёрной полосы, засасывается во тьму. Там и живут алые демоны.

Я стала мечтать постоянно: во сне и наяву. На переменках, идя со школы, делая домашку. И я стала путаться, что реально, а что нет. Мне кричали «лгунья», когда слышали про алых демонов. А я, уставшая после сражения, скручивалась больным комком на полу в своей комнате, чувствуя, что меня предали те, кого я защищала. Мне пришлось уйти в отставку – это очень неблагодарная профессия. Меня ждал МГУ – факультет мгушных наук. Я стала жирной почвой, усеянной нарциссами.

Родители твердили мне, что деньги достаются с трудом. Я должна быть благодарна за то, что у меня есть обувь и еда в холодильнике. По ночам моя тень, отделившись от углов спальни, скользила по кухне и брала с полок то, что она не заслужила. Я воровала печенье родителей в доме родителей – ничего своего я еще не заработала. Мои неблагодарные руки, розовые от стыда, крали конфеты в полусне. Я просыпалась, стоя посреди своей комнаты, усыпанная шоколадными звёздами. Я ложилась в хрустящие от обёрток простыни и сочиняла свою жизнь, чтобы заснуть.

У меня не всегда выходило быть лучшей. Мне приходилось искать лазейки, придумывать маленькие победы. Я считала слова, когда кто-то что-то говорил – загибала пухлые пальчики – 22, 23, 24. Мне задавали вопрос, на который я знала лишь один ответ: 25 слов. Я очень расстраивалась, когда не успевала считать, и просто заканчивала разговор. Мне стало трудно ходить в кинотеатры, ведь там нельзя перемотать фильм на пару секунд назад. Я вела счёт разговорам – мама была права – у меня талант математика. Нарциссы созрели, пора собирать урожай.

Моя первая паническая атака случилась в ночь перед экзаменом по анатомии. Я поняла, что не хочу это знать. Всю ночь мои пальцы сжимали ручку, пишущую рассказы, пока часы не пробили 5 утра. Мои зрачки поймали меня в раме зеркала, а потом вобрали в себя густой чернильной кляксой. Я чувствовала, что падаю тяжелым облаком на пол. Сопревшая гнилая масса лопнула у меня в животе и начала вытекать из пор. Я задыхалась струйками страха, длинными пальцами рвущего мне рот. Мне хотелось кричать: как же страшно. Мне хотелось позвать маму. Мне хотелось, чтобы меня спасли. В голове больным штампом отпечаталось слово «помогите». Кадр на память: девочка, скрученная в спазме, лежит на полу в ванной, тихо мыча. Она кулаком вминает себе зубы, затыкая мокрый рот. Мама через полчаса пожелает удачи на экзамене, а потом не будет разговаривать с ней неделю из-за оценки «неуд». Букет свежих нарциссов воняет в вазе на кухне.

Я поняла, что все ложь. В том, что я повелительница драконов, было больше правды, чем в том, что из меня слепили ожидания родителей. Защитница земли от алых демонов хотя бы говорила моими словами, страдала за свои оборванные мечты. Меня били со всех сторон за неудачу. Выдуманная матерью личность стонала в агонии за то, что у меня не выходит ею быть. Моя мать в истерике сжигала мое «я», поливая меня чувством вины, как керосином. А я бросала в него искру, осознавая, что не знаю, где-кто-что-почему я. Вспышка – атака. На меня нападает повелительница драконов. От запаха нарциссов болит голова.

Мне 22. Я красива и юна. На моих веках лежат блестки – они стекают к пухлым губам, смоченным винной помадой. Мои пальцы перебирают густые гладкие волосы. Я улыбаюсь подруге, которая меня любит. Скоро придут ребята, и будет тусовка, как из подростковых сериалов, которыми я упивалась несколько лет назад. Свежий августовский ветер немного морозит румяные скулы. Я немного озябла, что-то подрагивает внутри. Звонок в дверь – пришли друзья. Поворот ключа в замке – а я на полу: валяюсь скомканная, как грязное белье. В голове одно – помогите. Мне хочется позвать маму…

Нарциссы отцвели, но у меня до сих пор болит голова.

Обрадовалась тому, что смогла одной рукой разломить яичную скорлупу и вылить ровный желток на сковороду. Это начало чего-то? Когда мои духовные радости превратились в пустые скорлупки на столе. Сижу и смотрю на их полость. Секрет в том, чтобы начать болтушку с белков и только в самом конце разбить пухлые желтки. Немного соли, сушеного чеснока – пусть желтки станут маслом в манной каше. Не спеши часто мешать – пусть припечется с одной стороны, а снаружи будет влажным, как сок раны. Тут в ход идёт чеддер – как начнёт тянуться за лопаткой, снимай с плиты. Рецепт идеальной болтушки. Не жди воздушных комков – моя яичница тяжёлая и сочная, она мокнет и тянется, течёт оранжевой кровью с вилки.

Столько забот в каждом дне. Нужно не забывать есть, мыться, не толстеть, хорошо питаться, заниматься спортом, ухаживать за кожей, краситься, не быть грубой, уметь стоять за себя, улыбаться. Я все забываю понемногу: то улыбку в другой куртке, то поесть после душа. Бегу и опаздываю, не спешу и теряюсь. Все теряется и затирается, как любимые джинсы в паху.

Я так любила лица – припухлые, тонкие, чистые, в акне, с родинками или зубной пастой, морщинистые и гладкие до зависти. Теперь все усреднилось – я всех знаю, я все это видела. Все стрижки, все кольца, рюкзаки и модные шопперы, цепи на брюках и шее, тату под ногтями и на бровях. Видела усталых, простых, удивительных, красивых. Видела, как жмурятся старушки, смеются усатые, грубят молочные, спят студенты, работают в брюках в клетку. Я всех вас видела, со всеми говорила сотри раз. Любила ваши смешные шапки, красивые пальто, птичьи носы, запахи запотевших контейнеров, задушенные шеи. Порой я сама забываю, какое у меня лицо, какие руки, какие глаза – ловлю себя в темных окнах электричек. Я тоже усреднилась, спряталась меж ног, затерялась за головами. Долго смотрела на парня в белой косухе – в какой-то момент он поднял руку к лицу, чтобы отпить энергетик из банки – я машинально повторила его движение, только банки у меня не было, да и пить не хотелось. Мои движения свелись к моде, среднее арифметическое из волос (нечто темное, с рыжиной, с розовой, с зелёной), из глаз (узковаты, широко раскрыты, зеленоваты, кариеваты, ободковаты), из носов (крючковат, горбоват, не длинный, но не пятак), из поведений (немного сонная, удивленная, злая, обворожительная)… В отражении золотых колец мужчины видела весь вагон с растянутыми головами – и свою видела, с большими глазами неполного цвета.

Скоро найду идеальный рецепт себя и буду радоваться, как разбитым яйцам на сковороде. Секрет в том, чтобы сначала проснуться, а потом решить никуда не идти – ни к каким белым косухам и смотрящим на тебя кольцам. Добавить немного музыки, любимых джинс, стёртых в паху, сушеного чеснока на запястья. Идти без ритма, сразу на четырёх ногах. Когда воздух в комнате собьётся в жидкую пену, нужно разбить желтки ровным солнцем в мусорку и сожрать скорлупу. Я начну охоту за своим лицом по комнате. Под подушкой, в конверте между «Коллекционером» и «Страданиями юного Вертера», в пакете с пакетами. Проверю полки в ванной, не осталась ли я на ушной палочке, вытащу волосы из слива, вотру ватные диски обратно в щеки. Вот она я – кожа пылью осталась на сушеной лаванде в кружке. Запомните меня, мой голос, волосы, черный пиджак и брелок Пикачу. Ложитесь в ванну в одежде и выключайте свет. Теплая густая пустота заполнит карманы и полы пиджака, пропитает плечики. Забудьтесь, топитесь в темноте, набухайте. Не улыбайтесь, не притворяйтесь, не отвечайте на открытки в Вотсапе. Секрет в том, чтобы стать пухлым желтком, которому радуешься за его стопроцентное наличие за скорлупкой.

Мне часто снится один сон. Мой друг, Филя, танцует под русский панк в прокуренной комнате где-то в Беляево. На нем помятая гавайская рубашка и домашние штаны в синюю клетку. Темно: свет от экрана компьютера трубочкой сворачивается в дымке, дрожит в клубочках под локтями. Друг в истоме ломается, хватая пальцами меня за ресницы. А я смеюсь – хочется посадить свой смех ему на волосы. Филя вытягивается и сжимается, как дедовский баян, мотает головой, чтобы стряхнуть мой смех с щетины. Гитара бьет по лопаткам, я тоже трясусь на диванчике. Друг рычит, хлопая щеками, как старый пёс – шерсть вспенилась на затылке. Он зажимает зубами тонкий косяк. Все его лицо стягивается вокруг рта, пока он делает густую затяжку. Рот в кляксе дыма размывается на секунду, время сжимается, как воздух в гармошке. А потом вспышка – экран компьютера гаснет – хлопок рук в новой судороге.