Парк раскинулся на самом склоне горы. Снизу казалось, что пальмы лежат на земле, а люди разгуливают прямо по их макушкам. Еще снизу видна была широкая аллея, посыпанная песком, с двумя рядами скамеек вдоль нее. Духового оркестра не было видно — только слышно было, как он играл марши Соуса.

Мы шли по оживленной улице, бегущей вверх. Машины мчались вниз или ползли в гору, иногда движение транспорта замирало.

«За один доллар здесь можно съесть все что угодно и сколько угодно», приглашала незатейливая реклама, отпечатанная на листе картона. Не долго думая, Купаринен толкнул дверь ресторана и вошел, а я последовал его примеру.

Мы сняли шляпы и положили их на полку в раздевалке, там никого не оказалось; ясно, ответственность за их сохранность — на нас самих.

— Может, возьмем шляпы с собой? — робко предложил я.

— Да не волнуйся ты, здесь не крадут шляпы, — успокоил меня Купаринен.

— А что крадут?

— Деньги и власть.

— Как, в этом ресторане?

— Нет, конечно; я думал, тебя интересует Америка вообще.

Купаринен пригладил волосы перед большим, во всю стену, зеркалом. Розовощекий, весьма представительный мужчина; Так, кажется, говорят о тех, кому за сорок и у кого сохранилось отличное пищеварение?!

Мы направились в ту часть зала, которая видна была с улицы.

На металлической стойке в больших противнях дымилось горячее. Верхние полки уставлены холодными закусками, нарезанными тоненькими ломтиками, блюдами с овощным салатом, хлебом, маслом, пирожными и поджаренным хлебом. У конца стойки восседала кассирша. Мы заплатили ей по доллару.

— В Вашингтоне подобного заведения не сыщешь, — громко пояснил мне Купаринен.

— Вы что, из Вашингтона? — встрепенулась кассирша.

— Из Вашингтона. Ди Си {Деловой центр Вашингтона.}. Служу в Госдепартаменте, — небрежно бросил он.

На самом деле Купаринен жил в Нью-Йорке и перебивался на вольных хлебах. Он сопровождал меня лишь потому, что финский писатель, приезжавший сюда до меня, напрочь вывел из строя двух сотрудников Госдепартамента, им даже дали отпуск по болезни.

В финском консульстве Среднего Запада быстро отыскали человека, который охотно взял на себя роль моего гида. Это и был Купаринен. Его недавно бросила жена, и с горя он ударился в разъезды.

…Мое внимание привлекла кассирша. Нигде в мире у женщин нет столь энергичных и, я бы даже сказал, атлетических губ, как у американок. Именно такие были у кассирши. Они медленно приоткрылись и растянулись в ослепительной улыбке. Жемчужно блеснули вставные зубы. На вид ей было лет шестьдесят. Теперь девушки уже не улыбаются вот так, «а ля Голливуд».

Молодой официант в белом пиджаке застыл, как на посту, рядом с грудой грязных тарелок, а курносая блондинка на раздаче кофе вовсю распевала. Порой это пение почему-то переходило в тихое повизгивание.

В центре зала было довольно многолюдно, пустовали только столики у входа. Мы взяли кофе и с чашками в руках направились к ближайшему из столиков — второму от окна.

— Садись там, в уголке, чтобы лучше видеть, — буркнул Купаринен.

— Садись туда сам.

— Но ведь я должен показывать тебе Америку.

— По-твоему, та стена и есть Америка?! Кстати, когда мне предложили эту поездку, я сразу догадался, что меня ждет: забросят в какую-нибудь дыру, и я проторчу там все шесть недель, зато изучу ее вдоль и поперек, как свои родные места в Финляндии.

— Почему же не сказал об этом Марголиусу, когда мы у него были?

— Не решился.

— Ну и зря. Выразил же, например, какой-то ваш Матти желание встретиться с Генри Миллером и с Керенским, а еще посетить могилу Кеннеди.

— Но он же книгу пишет.

— А ты разве не пишешь?

— Не знаю, удастся ли. Теперь ведь не читают путевые заметки.

— А что читают?

— Да чушь всякую, американские бульварные романы.

— Неужели есть такие? Вот жаль, мне что-то не попадались.

— Ни за что бы раньше не поверил, что путешествие может быть столь утомительно. Прямо как работа. Я уже совсем выдохся. Смотри-ка, а она все поет. Веселая девочка.

— Хочешь узнать, почему она поет?

— Так она тебе и сказала.

— Ну все же, хочешь услышать?

— Только, пожалуйста, не вгоняй меня в краску, не говори, что это мне интересно.

— Хей, Джейн, когда у тебя обеденный перерыв? — заорал Купаринен без всякого стеснения.

— Перерыв? Уже был, — отозвалась девчонка. — А что?

— А когда он закончился?

— Десять минут назад.

— Вот тебе и ответ, — торжествующе сказал Купаринен.

— Какой же это ответ?

— Разве ты не знаешь, что современный вариант любви — это любовь в обеденный перерыв?!

— Откуда мне знать? Я уже целых десять лет без обеденного перерыва.

— Слушай, как это делается. Портье вручает один из ключиков, висящих на гвозде, клиенту. Стоит это семь или десять долларов, в зависимости от кошелька клиента. Номер занят, постель в нем с утра не застелена…

— Хозяин номера где-то гуляет, так, что ли? А если он вернется?

— Портье позвонит и прикажет немедленно исчезнуть.

— У-ух!

— Обычно выбирается номер в конце длинного коридора. И кроме того, портье всегда может задержать его владельца.

— Как же это, интересно?

— Скажет, что для него есть письмо, и примется долго искать.

— А-ха! А как же те двое? Он что, предоставит им другую комнату или вернет деньги?

— Разумеется, вывернется. Кому охота, чтобы ему морду разукрасили!

— А если он слабак?

— Кто? Портье или клиент?!

Мы пошли за закуской, выбрали крохотные бутербродики и заодно пробили в кассе пиво. За спиртное нужно было платить дополнительно.

— На каком языке вы разговариваете? — спросила кассирша.

— Он финн, из Финляндии, — сказал Купаринен, сочувственно поглядывая на меня.

— А где это находится, в Европе?

— Йес.

— Я прожила четыре года в Западной Германии, мой муж служил там в авиации, — похвасталась кассирша.

— А я воевал в Корее, — не остался в долгу Купаринен.

— В авиации?

— Нет, к сожалению.

Пока мы ели, я рассматривал посетителей. В глубине зала сидели элегантные женщины — пожилые и среднего возраста. У некоторых на спинке стула висели меховые накидки или жакеты. Такие дамы часто встречаются летом на улицах Сан-Франциско. Это был высший пилотаж, как говорят летчики.

Дождь кончился, и выглянуло солнце, но оно светило не ярко, ослепительный лик его был еще подернут вуалью. Шел одиннадцатый час утра.

— Здесь такие очаровательные женщины. И совсем почти нет мужчин. Почему?

— Потому что мужчины менее очаровательны.

— А что это за женщины?

— Вдовы и разведенные.

— По этой причине ты привел меня именно сюда?

— Разве тебе не нравятся жующие женщины? — вопросом на вопрос ответил Купаринен.

— Это уже из области социологии, — отрезал я.

Светловолосая толстуха отправилась за добавочной порцией. Она с трудом передвигалась, словно стреноженная.

Худенькая старушка со сморщенной шеей направилась к выходу, опираясь кончиками пальцев на стоявшие рядом с ней стулья.

— Спасибо, что зашли, — по-голливудски улыбнулась ей кассирша, приходите опять.

— На следующей неделе Джек приезжает, — просияла старушка.

— О, это большая радость!

— Да, он у меня учится в Пенсильванском университете.

— Кто, ваш сын?

— Разумеется.

— А-ах!

Светловолосая толстуха пыталась утрамбовать на тарелке побольше курицы и риса.

— Они так нажираются, что потом в дверь не могут пролезть, — хмыкнул Купаринен. — Смех, да и только.

— У них, наверное, денег мало, вот они и норовят запастись на весь день, — подхватил я.

В это время толстуха уронила тарелку на пушистый коричневый ковер. Тарелка перевернулась вверх дном и похоронила под собой курицу. Подскочил официант.

— Ничего страшного, — вежливо успокоил он ее.