– Что с моей семьей? – спросил Винцер сразу после того, как открыл комиссару дверь.

Арне не спеша поздоровался с пожилой женщиной – по-видимому, матерью Винцера, которая стояла за спиной сына, – и пристально посмотрел журналисту в глаза.

– Могу я войти?

Все трое прошли на кухню. Ни о чем не спрашивая, мать поставила перед мужчинами по стакану и налила каждому воды.

– Говорите же, господин Штиллер, – не выдержал Винцер.

Арне кивнул и огляделся. Радужные краски интерьера плохо вязались с трагическим известием, которое он принес в этот дом. Винцер, всегда оставлявший впечатление бескомпромиссного репортера, выглядел самым жалким существом на свете. Отчасти за счет полинялого спортивного костюма, но самым ужасным были черные тени под глазами.

– Мне жаль, но ваша жена мертва.

Женщина вскрикнула, а Хольгер Винцер стал похож на манекен в витрине магазина одежды. Со сложенными на коленях руками, он смотрел на Арне, как будто надеялся, что услышанное ему почудилось.

– Что… произошло?

Фрау Винцер обняла сына за плечи.

– Тело вашей жены было обнаружено в туннеле сточных вод. – Арне, как всегда, воздерживался от упоминания имени жертвы, чтобы не усугублять кошмарности ситуации. – Мы предполагаем убийство.

– Анналена была убита?

Штиллер кивнул.

– На данный момент все указывает на это. Хотя мы, конечно, только в самом начале расследования. Прошу понимания, я не могу вдаваться в подробности.

– А Лилиана? Что с ней?

Арне покачал головой:

– Пока никаких следов.

Винцер ударился в слезы. Комиссар молчал. Из заявления о пропаже Анналены он знал, что у матери журналиста завтра день рождения. И вот такой у них получится праздник…

– Кто он? – вырвалось у Винцера.

– Мы не знаем.

– Почему моя жена, мой ребенок?

– Не знаю, мы попробуем выяснить это вместе. Речь пойдет о Лилиане, поэтому я прошу вас напрячь память, как бы трудно сейчас это ни было. Меня интересует, кто мог питать такую ненависть к вам или вашей супруге, что решился на убийство.

– Что вы хотите от меня услышать? – закричал Винцер.

– Хольгер, – попробовала урезонить его мать, – комиссар хочет нам помочь.

– Ах да… И чего ему уже удалось добиться?

– Сосредоточьтесь, господин Винцер, – невозмутимо продолжал Арне. – Я сделаю все возможное, чтобы раскрыть это преступление и найти вашу дочь. Но без вашей поддержки ничего не получится. То, что произошло с вашей женой… выглядит как спланированное преступление.

– О чем вы?

– Мы нашли ее телефон в мусорном контейнере в торговом центре «Альтмаркт-галери». Одна из продавщиц магазина игрушек опознала Лилиану. Мы уверены, что они были похищены там. Поэтому сейчас мои коллеги изучают записи камер наблюдения в торговом центре и автобусах подходящих маршрутов. Чрезвычайно важно представлять себе, как выглядит тот, кого мы ищем.

Винцер, похоже, не понимал, что значит сейчас для полиции описание преступника. Любой намек, малейшая зацепка могла дать хоть какой-то ориентир в просмотре видео. Но вместо того, чтобы отвечать, журналист продолжал задавать комиссару все новые и новые вопросы:

– Канализация, вы сказали? Где именно ее нашли?

– В туннеле рядом с Земперопер. Какое это место может иметь отношение к вам и вашей жене?

Винцер о чем-то размышлял, тряс головой. Арне подался вперед и положил руку на стол.

– Я ведь разведен, как вы знаете. Поэтому и спрашиваю вас: был ли другой мужчина?

– Как вам такое только могло в голову прийти! – возмущенно прошипела фрау Винцер.

– Говорю это как человек, переживший развод. Люди часто игнорируют неприятные моменты в отношениях и чувствуют себя несправедливо обиженными, когда становится поздно. Итак, я задал вопрос.

Фрау Винцер выжидающе смотрела на сына, который снова покачал головой:

– Нет, нет, это исключено. У нас все было хорошо.

– Кто-нибудь угрожал вам или вашей семье?

– В последнее время нет. В прошлом такое случалось, это неизбежные издержки моей работы.

Это Арне прекрасно понимал как никто другой. Было время, когда и ему больше всего на свете хотелось прижать пистолет ко лбу человека, который сейчас сидел напротив него.

Самое время было пожать Хольгеру Винцеру руку и выразить соболезнования. Но вместо этого Арне достал из кармана пальто четыре кусочка бумаги с цифрами, которые были вырезаны на теле Анналены.

– Вам это о чем-нибудь говорит?

Мать и сын разглядывали бумажки.

– Что это может быть? – в свою очередь спросил Винцер.

– Сам все время только об этом и думаю… А если так?

Арне отодвинул числа 57 и 54, а две другие бумажки перевернул, так что со стороны журналиста они оказались вверх тормашками.

– Теперь узнаете?

Винцер смотрел все с тем же недоумением. Зато его мать кое-что поняла.

– Здесь написано: «безбрачная».

Арне кивнул:

– Да, это алфавит beghilos[10]. Код для карманных калькуляторов, который мы знаем со школы.

– Код для калькуляторов? – переспросил Винцер, просто так, потому что уже понял, что значат перевернутые цифры. – И какое это имеет отношение к смерти Анналены?

– Я надеялся, вы сможете нам это объяснить.

Арне постучал по двум оставшимся бумажкам и сгреб все четыре со стола.

– К сожалению, мы не знаем слова – или слов, – зашифрованных двузначными цифрами. Зато нам точно известно, что они очень важны для нас, потому что были обнаружены на месте преступления.

Винцер провел рукой по волосам. Его рот чуть приоткрылся.

– Найдите Лилиану, прошу вас.

Арне вздохнул про себя. В том, что он найдет девочку, не было ни малейшего сомнения. Вопрос только, живой или мертвой.

Воскресенье, 22:10

Аплодисменты все-таки разразились – секунду спустя после того, как стих последний звук и дирижер опустил палочку.

Кристиан Хус невольно поморщился. Чего он действительно не мог понять, так это громовых аплодисментов, к которым присоединился ради приличия, несколько раз хлопнув в ладоши. После чего снова опустился в кресло в одном из ярусов и устало покачал головой.

Деллуччи сделал из «Огненного ангела» фарс. Перенес весь средневековый ералаш в современность и превратил инквизитора в халтурщика-психиатра.

«Господи, какая пошлость…» – пробормотал Хус и поймал недоверчивый взгляд зрителя из соседнего кресла.

Нет, Хус не нашел в этой постановке ничего достойного одобрения. Даже Юлия Констанца Ойлиц, которую он знал как одного из лучших постановщиков Германии, как будто утратила свой дар под авторитарным руководством Деллуччи. В конечном счете за постановку отвечает директор, он же художественный руководитель. А он, вместо того чтобы сосредоточиться на конфликте веры и рационального научного знания – главной коллизии оперы, – превратил ее в дешевый экшен.

Получилось невыносимо топорно – слишком много брутальности и секса. Чего стоят одни эти дети, забрызганные кровью… Содрогаясь от ужаса, Хус вспоминал отдельные моменты постановки. Пожалуй, он мог бы смириться с некоторыми кровавыми сценами, если б все остальное соответствовало.

Но ангел Мадиэль выглядел блекло, несмотря на «электрический» плащ. О рыцаре Рупрехте и говорить не приходилось. У тридцатисемилетнего Леннарда Юхансона явно не хватало голоса для этой партии, не зря считавшейся одной из самых сложных в оперном искусстве.

Поэтому Марио Деллуччи так долго не решался включить «Огненного ангела» в репертуар Земперопер. Еще Хус, будучи главным дирижером театра, все уши прожужжал начальству, уговаривая обратить внимание на шедевр русского композитора Сергея Прокофьева. Зато потом Деллуччи утверждал перед журналистами, что постановка «Огненного ангела» – его идея.

– Чертов самозванец, – пробормотал Хус.

Но злился скорее на себя, из-за того, что в свое время добровольно ушел с поста дирижера. Теперь ему было пятьдесят четыре, и он зарабатывал на жизнь музыкальной поденщиной. «И все-таки того, что я сделал, у меня никто не отнимет», – подумал про себя Хус.