— Моя сестра запрещает мне говорить на такие темы, это неприлично, — строго произнесла Дженни, сдерживая улыбку и испытывая волнение от взгляда Роберта. Зачем это ей?

При выезде из ворот Дженни не выдержала и спросила управляющего:

— Леди Алисия, видимо, уехала с визитами?

— Да, она часто посещает друзей, на обратном пути Артур забирает её и сопровождает сюда.

Зачем, зачем она это узнала?

— Скажите Артуру, что мы ждём его завтра. — Роберт поднял на прощание шляпу.

Возвращались медленно. Дженни молчала, Роберт поглядывал на неё и понимал, что разговор начинать не стоит. Неужели её так расстроило отсутствие Артура? Всё может быть. Когда ожидаешь чего-то, думаешь, что стоит протянуть руку — и всё исполнится, а этого не происходит, трудно перестроиться и найти опору.

Роберт поехал с Дженни совсем рядом, на ходу погладил её поруке.

— Думай о завтрашнем дне. Он настанет скоро, и вы точно увидитесь.

Отчего в её глазах боль?

— А ты бы сделал так?

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты бы мог днями не видеть свою любимую? Ты бы не мчался сквозь ночь, жертвуя сном, чтобы хоть минуту побыть с ней? — Глаза Дженни сверкали.

— Тебе хочется, чтобы я говорил: да-да-да? Наверняка об этом знаешь, когда сам очутишься в подобной ситуации. Мыслями мы всегда готовы на всё, но в жизни важен каждый конкретный случай.

— Поцелуй меня, — вдруг перебила его Дженни.

Роберт замолчал, глядя на неё во все глаза.

Дженни резко остановила лошадь и спрыгнула на землю.

Роберт по инерции проехал вперёд, вернулся.

— Что с тобой, Дженни?

А она уже плакала, закрыв лицо руками.

Роберт неловко успокаивал её.

— Дженни, прости. Ты подумала, что я защищаю Артура? Оставил тебя одну со своими сомнениями?

— Нет, — качала головой она. — Это ты меня прости. Просто обними, я поплачу.

Дженни успокоилась быстро. В руках Роберта было уютно и спокойно. Он слегка покачивал её, слушая всхлипывания. Когда она притихла, Роберт, продолжая покачиваться, стал напевать детскую песенку.

Дженни слушала и улыбалась. Допев, он отстранил Дженни.

— У нас всё будет хорошо, так? И мы больше не будем плакать?

— Нет.

— И не будем просить: поцелуй меня?

— Это так страшно?

— Не страшно, но в другой раз мой ответ на твою просьбу будет молниеносным! Это уже потом ты будешь объяснять, почему выпалила такие замечательные слова. Почему?

— Не знаю, вырвалось.

— Тайное желание? Или осознанная месть Артуру за провинность?

— А чего хотелось бы тебе?

— Всего. Не спрашивай, объяснять не буду.

— Я же говорила, что ты — настоящая интрига. Если будешь икать, знай, это я вспоминаю тебя вновь и вновь в попытке разгадать.

— Дженни, давай возвращаться, совсем темно.

— Роберт, я завтра утром уеду домой.

— Почему? Что мы скажем Артуру?

— Правду: что я уехала утром.

— Дженни, нужны ли такие трудности в отношениях? Ладно, если они происходят по естественным причинам, но создавать их искусственно очень глупо.

— Мои причины естественные: ревность, подозрения в неверности, уверенность, что он не приезжает, потому что для него важнее проводить время с другой.

Роберт оторопело смотрел на неё, потом рассмеялся.

— Вот это фантазии! Знать в твоём возрасте, что такое ревность, измена! Начиталась книг? Ох уж эти слезливые женские романы. Артур не способен на такое, это не в его характере.

— На такое способна любовь. Не нужно продолжать этот разговор. Никогда не думала, что буду разговаривать с тобой на такие темы. И учти: мои сомнения знаешь только ты.

— Обещаю — никому!

— Самое страшное не это. Я знаю, что права. Я так хочу любить, а мне ужасно не везет в этом. Почему?

— Потому что любишь из-за того, что хочешь любить. Не рвись, оно придет с неожиданной стороны. Не уезжай завтра, останься. Я буду скучать без тебя.

— Роберт, у меня рушится судьба, а ты хочешь, чтобы я тебя развлекала? Не отговаривай, а то я добренькая, поддамся и буду дразнить тебя своими просьбами о поцелуе.

— Попробуй прямо сейчас.

Что-то в его голосе заставило Дженни отступить.

— Утро вечера мудренее, — крикнула она и пришпорила лошадь.

— Элиза, что происходит? — Дженни тихонько прикрыла за собой двери. — Я завтра собираюсь ехать домой, а мы с тобой ни разу не поговорили.

— Немного тише, — прошептала Элиза. — Иди ко мне, — она откинула покрывало.

Дженни улеглась рядом с подругой, зашептала:

— Такое впечатление, что нас специально не оставляют наедине. Твоя мама контролирует каждый шаг.

— А еще жест, слово, взгляд. Дженни, мама строго-настрого запретила мне думать о Георге. И, конечно, подозревает, что ты можешь являться посыльным от него.

— Как же так? Ты объясни ей, что любишь.

— Бесполезно. Разговоры еще больше злят её. У неё свои взгляды на жизнь. Ах, Дженни, почему я такая несчастная?

— Не говори так! Всё должно быть хорошо! Почему ты опускаешь руки? Ты же смелая и решительная. Вон как выдумала про нас с Артуром, ничего не испугалась. Ты же настоящий воин.

— За других биться легко, всё получается, откуда-то берутся уверенность и силы. За себя я так не могу.

— Должна суметь! Во имя любви!

Элиза усмехнулась.

— Говорить легко. Внутри я бунтую против законов общества, а умом понимаю, что приличия очень важны.

Дженни села на кровати, с удивлением смотрела на Элизу.

— Не узнаю тебя. Почему ты так говоришь?

— Я должна настраивать себя на это. Глубоко внутри я всегда знаю, что мой удел жить без любви, поэтому и помогаю вам, чтобы выполнить свою миссию хоть в этом — быть причастной к любви.

— О, да ты совсем приуныла. Почему рисуешь такие мрачные картины? Твоя душа должна рваться на волю, к любимому. Неужели ты не мечтаешь жить с ним среди красоты его имения? Просыпаться и знать, что на весь день Георг твой, ходить с ним по саду за руку, сидеть, обнявшись, и смотреть на закат! Стоит чуть-чуть побороться сейчас и быть счастливой все оставшиеся годы.

— Устала я бороться. Столько слов и доводов готовила для мамы, ночами не спала, защищая свою любовь в воображении, а в действительности любые слова разбиваются о мамин взгляд. Да и не получится счастья, если мама будет раздавлена. Доверюсь судьбе.

— Мы с Георгом украдем тебя, — выпалила Дженни.

— А это уже совсем не для меня. Наверное, я не такая, как думала о себе и представлялась вам. Я послушная дочь, в меня с детства влили понятие о приличиях, не смогу переступить через это.

— А как же Георг? Ты думаешь только о себе, боишься нарушить свой покой.

— Я устала думать об этом, я ничего не знаю.

Помолчали.

— Не буду говорить много, — произнесла Дженни, — ты умная, всё понимаешь сама. Мои горячие слова здесь не помогут. А знаешь, почему? Потому что ты уже решила жить жизнью героини, отказавшись от любви во имя непонятных, вернее, не принимаемых мной устоев. Будешь всю жизнь носиться со своей жертвой, замкнешься, станешь поучать своих детей не слушаться сердца. Ты не сможешь получить счастье и не сможешь подарить его. Такую жизнь ты готовишь себе? Чтобы все вокруг говорили: в ней какая-то тайна, загадка, она такая ровная, недоступная. Этого ждешь?

— Дженни, мама права, когда говорит, что мы с вами разные люди. Я буду жить так, как живет мама, как будет жить Роберт, Керри. Сейчас каждый из нас защищает своё, поэтому мы так горячимся. У каждого человека своя правда.

— Что же мне передать Георгу? Я завтра увижу его, он регулярно является к нам, надеясь застать тебя. Скажу: она не для тебя, так?

Элиза закрыла лицо руками и заплакала.

— Ты всё правильно говоришь, Дженни. Я обороняюсь, потому что стыдно признаться, что сдаюсь. Говори Георгу, что хочешь, и пусть он меня забудет.

Дженни молча смотрела в потолок.

— А ты сильная, — с расстановкой прошептала она. — Завидую. А я иду на поводу у любви. Требую невозможного, добиваюсь того, чего не знаю сама и всем треплю нервы. Любовь в руки не дается, а я её лелею и возвращаюсь вновь и вновь к мечтам. Так поступают слабые люди, цепляющиеся за то, что давно пора отбросить. Разжать пальцы и падать в пропасть. А на дне окажутся ни острые камни, а мягкая подстилка из столетиями опадавших листьев. А мы думаем: если сорвались — конец. Ну, что смотришь так удивленно? Вытри слезинки, успокойся.