Мамелта кивнула.

— Кровь, скорее всего, поверил, что операция увенчалась полным успехом, — приободрившись, продолжал Шелк. — Он не подозревает, что именно его собственная дочь вселяется в женщин; он уверен — и, возможно, уже много лет, — что она больше не способна ни в кого вселяться. Мне кажется, что эта операция действительно не давала ее таланту проявиться до тех пор, пока Мукор не стала старше; одновременно она повредила ее умственные процессы. Со временем часть мозга восстановилась, и ее способность вернулась; получив второй шанс, она ведет себя достаточно осторожно, летает как можно дальше и скрывает свой восстановившийся талант. Однако она, похоже, следовала за отцом или другими домочадцами туда, где живут женщины, и, несомненно, позже следовала за мной. Что-нибудь из этого кажется тебе знакомым, Мамелта? Ты можешь рассказать мне хоть что-нибудь об этом?

— Операция была перед тем, как я поднялась на корабль.

— Понимаю, — сказал Шелк, хотя ничего не понял. — И…

— Он прилетел. Сейчас я вспомнила. И они бичами загнали нас внутрь.

— Так это было невольничье судно? У нас, в Вайроне, нет рабов, но, насколько я знаю, в некоторых других городах есть, и на Амнисе[13] есть невольничьи суда, которые грабят рыбацкие деревушки. Было бы очень неприятно узнать, что за пределами витка тоже есть невольничьи суда.

— Да, — сказала Мамелта.

Шелк встал и надавил на середину двери, как делала Мамелта, но дверь не открылась.

— Еще рано. Она откроется автоматически, скоро.

Он опять сел, чувствуя, что, необъяснимо, все помещение скользнуло влево и продолжило падать.

— Корабль прилетел и?..

— Мы вызвались добровольно. Они были… ты не могла сказать «нет».

— Ты помнишь мир, который был снаружи, Мамелта? Траву, деревья, небо и все такое?

— Да. — Уголки ее рта изогнулись в улыбке. — Да, вместе с братьями. — Ее лицо оживилось. — Играем в мяч в патио. Мама не разрешала мне выходить на улицу, как им. Там фонтан, и мы бросаем мяч через воду, и, когда его ловишь, он мокрый.

— А ты помнишь солнце? Оно короткое или длинное?

— Не поняла.

Шелк порылся в памяти, вспоминая все, что майтера Мрамор говорила о Коротком Солнце.

— Видишь ли, — осторожно сказал он, — наше солнце длинное и прямое, линия горящего золота, ограждающая наши земли от небоземель. А как оно выглядело у тебя? Диск, висевший в середине неба?

Ее лицо сморщилось, из глаз полились слезы.

— И никогда не вернуться назад. Обними меня. Ох, обними меня!

Он так и сделал, неуклюже, как мальчик, остро ощущая мягкое теплое тело под грубой черной сутаной, которую ссудил ей.

Гагарка перегнулся через приземистую балюстраду святилища Сциллы, изучая зазубренные плиты серого камня, торчавшие из земли у подножия утеса. В небосвете их неровные угловатые поверхности казались призрачно-бледными, но трещины и расщелины между ними были черными, как смола.

— Здесь, здесь! — Орев с энтузиазмом клевал Сциллу в губы. — Бог съесть!

— Я не пойду обратно с тобой, — сказала Синель Гагарке. — Ты зазря заставил меня пройти сюда в хорошем шерстяном платье. Лады. Ты бил меня, пинал меня — лады. Но если ты хочешь, чтобы я пошла обратно с тобой, тебе придется меня нести. Попробуй. Ударь меня еще пару раз, а потом врежь ногой. Увидишь, встану ли я.

— Ты не можешь остаться здесь на ночь, — проворчал Гагарка.

— Не могу? Погляди на меня.

Орев опять клюнул:

— Здесь, Гаг!

— Ты здесь. — Гагарка поймал его. — А теперь слухай сюда. Я брошу тебя туда, как бросал с дороги, пока мы шли сюда. Ищи патеру. Если найдешь, свисти.

— На этот раз он не вернется, — устало и равнодушно предупредила Синель.

— Конечно, вернется. Давай, птица, пошевеливайся. — Он швырнул Орева через балюстраду и смотрел, как тот скользит вниз.

— Есть сотня мест, куда этот длинный мясник мог упасть, — сказала Синель.

— Восемь-десять, не больше. Я посмотрел.

Она растянулась на полу:

— Клянусь Молпой, я так устала!

Гагарка повернулся к ней:

— Ты взаправду хочешь остаться здесь на ночь?

Если она и кивнула, под куполом святилища было слишком темно, и он не заметил.

— Кто-нибудь может выйти из него.

— Кто-нибудь хуже тебя?

Он хрюкнул.

— Это так смешно. Держу пари на все, что у меня есть, что, если ты проверишь каждого идиота в этом забытом богами городишке, ты не найдешь и одного…

— Заткнись!

Она замолчала на какое-то время, то ли от страха, то ли от крайней усталости, она не могла сказать. В наступившем молчании она услышала плеск волн о подножие утеса, рыдание ветра в странно изогнутых колоннах святилища, звонкий стук крови в ушах и ритмичные удары сердца.

Ржавчина сделала бы все терпимым. Вспомнив пустой пузырек, который она оставила на кровати в заведении Орхидеи, она представила себе другой, — в двадцать раз больше, больше бутылки, — полностью наполненный ржавчиной. Она бы вдохнула щепотку, потом положила бы большую порцию на губу и пошла бы обратно с Гагаркой к тому месту, где ты чувствуешь себя так, как будто тебя подвесили в воздухе; там бы она столкнула его с обрыва, и он полетел бы вниз, все ниже и ниже, пока не упал бы в озеро.

Но нет такого пузырька, и никогда не будет, и полбутылки красной, которую она выпила, давно растворилось в ней; она прижала пальцы к пульсирующим болью вискам.

— Эй, птица! — проорал Гагарка. — Где ты там? Свисти!

Если Орев и услышал его, то не ответил.

— Зачем он пришел сюда? — задумчиво спросил Гагарка.

Синель завертела головой из стороны в сторону:

— Ты уже спрашивал меня об этом. Понятия не имею. Я помню, что мы приехали сюда на телеге или в чем-то в этом роде, ясно? Лошади. Только командовал этим телом кто-то другой, и я бы хотела, чтобы она вернулась. — Она укусила себя за сустав пальца, пораженная собственными словами, и устало добавила: — Она бы справилась лучше меня. И лучше тебя, тоже.

— Заткнись. И слушай. Я собираюсь спуститься вниз. Насколько смогу. Ты остаешься здесь. Я быстро вернусь.

— У нас будет парад, — сказала ему Синель. И добавила спустя пару минут: — Большой, как на Аламеде. С оркестрами. — Потом она заснула и очутилась в большой сверкающей комнате, полной мужчин, одетых в черное и белое, и женщин в роскошных нарядах. Адмирал в великолепном мундире, с тремя солнцами на погонах, шел рядом с ней, держа ее за руку, и это ничего не означало, ни в малейшей степени. Она, улыбаясь, гордо шла рядом с ним, ее широкий воротник состоял полностью из бриллиантов, бриллианты свисали с ее ушей и сверкали на ее запястьях, как огоньки в ночном небе; все глядели только на нее.

А потом Гагарка тряхнул ее за плечо:

— Я ухожу. Ты идешь или нет?

— Нет.

— В Лимне есть места, где можно хорошо поесть. Я куплю ужин и сниму комнату, и завтра мы вернемся в город. Хочешь идти со мной?

Сейчас она уже достаточно проснулась, чтобы сказать:

— Ты что, глухой как пень? Нет. Уходи.

— Лады. Если какой-нибудь хрен найдет тебя здесь, не вини меня. Я сделал для тебя все, что мог.

Она опять закрыла глаза.

— Если какой-нибудь хрен захочет поиметь меня, это будет клево, при условии, что он не ты и не захочет, чтобы я извивалась вокруг него. И если он захочет проветрить мою трубу, это тоже будет клево. — Она вздохнула. — Пока он не захочет, чтобы я ему помогала.

Она отчетливо услышала скрип ботинок уходящего Гагарки, и спустя время, показавшееся ей одним мгновением, вскочила на ноги. Стояла ясная ночь; сверхъестественный небосвет отражался в волнующемся озере, освещая каждый грубый и голый выступ утеса. На горизонте виднелись далекие города, окружавшие Вайрон; в ночи они казались крошечными пятнышками фосфоресцирующего света, даже наполовину не такими желанными, как ледяные искры, покинувшие ее запястья.