— Тесак? — позвала она, повысив голос. — Тесак?

Он, почти немедленно, вынырнул из теней утесов и встал на том самом выступе, с которого Шелк заметил шпиона, исчезнувшего из святилища, и с которого она сама, в воображении, собиралась сбросить его.

— Сиськи? Как ты, в порядке?

Что-то невидимое сдавило ее горло:

— Нет. Но буду. Тесак?

— Что? — Поток небосвета, который заставлял отчетливо выделяться каждый куст и каждый камень, загадочным образом мешал ей понять его настроение (она хорошо умела читать настроение человека, хотя и не знала об этом), хотя и открыл взору; он говорил ровным голосом, совершенно лишенным эмоций, хотя, возможно, только потому, что звук долетал издали.

— Я бы хотела все начать заново. Быть может, ты тоже не прочь начать все заново.

Он молчал в течение семи ударов сердца.

— Ты хочешь, чтобы я вернулся назад? — наконец сказал он.

— Нет, — ответила она, и он, казалось, стал меньше ростом. — Я хочу… Я хочу, чтобы ты как-нибудь ночью пришел к Орхидее. Хорошо?

— Хорошо. — И это было не эхо.

— Могет быть, на следующей неделе. И я не знаю тебя. И ты не знаешь меня. Начнем заново.

— Хорошо, — опять крикнул он и добавил: — Когда-нибудь я захочу с тобой встретиться.

Она собиралась сказать: «мы встретимся», но слова застряли в горле; вместо этого она махнула рукой, и потом, сообразив, что он не может видеть ее, вышла из-под купола, чтобы и ее обмыл ясный мягкий небосвет, и опять махнула рукой, и смотрела, как он исчезает за поворотом Пути Пилигрима.

«Вот и все», — подумала она.

Она устала, ноги болели, и, почему-то, ей не хотелось возвращаться под купол; вместо этого она села на гладкий плоский камень перед входом в святилище и сбросила туфли; волдыри перестали болеть.

«Просто смешно, когда ты знаешь, — подумала она. — Это был он, все так и шло, и я нечего не подозревала, пока он не сказал: Когда-нибудь я захочу с тобой встретиться».

Он хотел, чтобы она ушла от Орхидеи, и, совершенно неожиданно, Синель сообразила, что она бы с удовольствием ушла от этой гребаной Орхидеи и стала бы жить где-нибудь в другом месте, даже под мостом, но с ним.

Смешно.

В гладкий камень святилища была вделана плоская медная пластинка; она рассеянно провела пальцами по буквам, называя вслух те, которые знала. Пластинка, похоже, немного сдвинулась, как будто жестко закреплен был только ее верхний край. Она поддела ее ногтями, подняла — и увидела крутящиеся цвета: красные, розовые, желтые, коричневато-золотые, зеленые, зеленовато-черные и многие другие, названий которых она не знала.

— Немедленно, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Наковальня, поклонившись еще раз. — Я полностью понимаю, Ваше Высокопреосвященство, и буду на сцене через час. Вы можете абсолютно доверять мне, Ваше Высокопреосвященство. Как всегда.

Еще раз поклонившись, он закрыл дверь, медленно и почти бесшумно, и удостоверился, что защелка встала на место, прежде чем сплюнуть. Круг соберется после ужина у Буревестника, и Древогубец обещала показать всем чудеса, которые ей удалось сделать со старым носильщиком; он — как она по секрету сказала патере Чесуча[14] — по команде поклоняется ей, как Ехидне, Сцилле, Молпе, Фелксиопе, Фэа или Сфингс, и все после изменений в трансляторе. Наковальня хотел (и сейчас больше, чем когда-либо) это увидеть. Он очень хотел увидеть носильщика с удаленными лицевой и черепной панелями. Он страстно хотел (как он зло сказал себе) увидеть собственными глазами технику Древогубец и сравнить ее со своей.

Неужели каждый может загрузить в хэма новую программу — и вообще все это намного легче, чем он считал? Было бы замечательно постичь искусство программистов Короткого Солнца и использовать его к своей выгоде; так опытный боец бросает чересчур тяжелого соперника, которого не в силах поднять, используя его же силу.

Сжав зубы и ударив маленьким кулаком по ладони, Наковальня постарался убедить себя, что сегодня вечером будет рейд, или какой-нибудь расположенный к нему бог сведет с ума старого Прилипалу, и тогда обойдутся без него; но это была чушь, и он это знал. У него есть право на эту ночь. Следующий раз Круг встретится только через месяц. Никто из черных механиков не работает усерднее, чем он — и никто более охотно не делится результатами; он заслужил эту ночь, по меньшей мере дюжину раз. На витке нет ни правды, ни справедливости. Боги равнодушны — или, скорее, враждебны. К нему, вне всяких сомнений, враждебны.

Зло упав на стул, он окунул ближайшее перо в чернильницу.

Мой дорогой друг Буревестник!

С глубоким сожалением должен сказать тебе, что старый осел придумал для меня еще одно совершенно смешное и бессмысленное занятие. Сегодня вечером — и никаким другим! — я должен ехать в Лимну. Там я должен договориться с рыбаками и найти женщину (да, я написал женщину), которую никогда не видел и которой, скорее всего, там вообще нет, и все только потому, что его никчемные шпионы опять подвели его.

Так погорюй, мой дорогой друг, за твоего коллегу Меня, который был бы с тобой этой ночью, если бы мог.

Меня здесь заменяет имя, и даже такой дурак, как Буревестник, деваться некуда, это поймет. Быстро, но с удовлетворением, Наковальня перечитал письмо, восхитился, чуть исправил и, наконец, одобрил; затем он разорвал его пополам и сжег остатки. Вероятность того, что старый Прилипала увидит письмо и идентифицирует его по почерку, была мала, но не настолько, чтобы забыть об осторожности и писать в такой манере. Свежий лист, еще больше чернил и перо, которое нарочно держал неправильно.

Мой Дорогой Друг!

Настоятельные обязанности заставляют меня воздержаться от восхитительной сегодняшней вечеринки, на которую ты так вежливо пригласил меня.

Характерное для него остроконечное М он заменил на новый символ, похожий на перевернутое двойное Е. Хорошо, хорошо!

Ты знаешь, мой друг, или, говоря более точно, ты не можешь не знать, как я жду отчет об этой вечеринке из первых рук, как предвкушаю чудесные приключения нашего общего знакомого Пчелы. Сам Пчела…

Нет, нехорошо. Мужской род собьет Буревестника со следа; надо просто остановиться около его дома и передать ему через слугу ясное, без всяких сложностей сообщение. Тогда он избежит любых неприятностей и почти не потратит времени; он, Наковальня, по меньшей мере получит удовлетворение, спросив, когда этот неудачливый слуга в последний раз получил зарплату, и увидев озадаченное непонимание хэма. Этот слуга был в высшей степени похвальным маленьким проектом, и Буревестник никогда бы не сумел успешно довести его до конца без его, Наковальни, помощи.

Встав со стула, Наковальня резко свистнул и сказал толстому нервному мальчишке, прибежавшему на его призыв:

— Мне нужны быстрые носилки и восемь носильщиков; они должны отнести меня на озеро. Какая-то дура… Не имеет значения. Его Высокопреосвященство не разрешил мне взять поплавок, хотя и настаивает на скорости. Скажи людям, что будет только один пассажир, я. Опиши им меня как следует, и не забудь сказать, что я вешу не слишком много. В Лимне они получат двойную плату, и там я их отпущу. Давай, сделай как можно лучше и побыстрее. Тем временем у меня есть еще сотня неотложных дел… Иди, я тебе сказал. Быстрее! Твой зад еще болит? Он заболит еще больше, если ты не полетишь.

— Да, патера. Сразу же, патера. Немедленно. — Поклонившись, толстый мальчишка захлопнул дверь, удостоверился, что защелка упала, и умело сплюнул в угол.