— Забрать… Нет. Не сейчас. — Она наклонилась вперед, искренне и глубоко встревоженная, и в это мгновение он бы поклялся, что она забыла о собственной красоте. — Все это не так. Я хочу сказать, что да, ты все сказал верно, но все это не так, на самом деле все совсем иначе. Можно подумать, что я из другого города. Но я уроженка Вайрона, как и ты. Я родилась здесь и когда-то продавала жеруху на рынке; тогда я была не намного выше стула, на который ты положил свою ногу.

Шелк кивнул, спрашивая себя, понимает ли она, как ему хочется коснуться ее.

— Я верю тебе, дочь моя. Но если ты хочешь, чтобы я узнал правду, ты должна рассказать ее мне. Как все это случилось с тобой?

— Журавль был другом, как я и сказала тебе вчера. Он был очень клевым и дарил мне всякие вещи, хотя и не должен был. Ты помнишь букет синели? Маленький подарок, но очень клевый. Большинство из девушек любят его, и иногда я ложусь с ним бесплатно. И его штука очень подходит для больших девушек. Он вроде как подсмеивается над этим.

— Он очень переживает из-за своего роста, — сказал Шелк. — Он сам сказал мне об этом при нашей первой встрече. Может быть, высокая женщина заставляет его чувствовать себя выше. Продолжай.

— В общем, он все время был с нами, когда я переехала в заведение Орхидеи. Он не сказал, дескать, я хочу, чтобы ты шпионила на меня, продала свой город, и я дам тебе мундир. Пару месяцев назад мы болтали в большом зале, четверо или пятеро из нас, и Журавль тоже был там. Все шутили, что он делает, когда осматривает нас. Ну, во время проверки. Ты знаешь, что это такое?

— Нет, — устало согласился Шелк, — хотя я легко могу вообразить.

— Кто-то случайно упомянул, дескать, даже комиссар бывает здесь, и тут Журавль присвистнул и спросил, кто заполучил его. Я сказала, что я, и он захотел узнать, большие ли чаевые он мне дает. А потом, позже, когда он осматривал меня, он захотел узнать, не упоминал ли комиссар кальде.

Брови Шелка поднялись:

— Кальде?

— Вот так и я себя почувствовала, патера. Я сказала, что нет, потому что кальде давно мертв. Журавль сказал, да, конечно мертв. Но когда мы закончили и я одевалась, он сказал, что, если этот комиссар — или кто-нибудь еще — когда-нибудь заговорит о кальде или Хартии, почему бы мне не рассказать об этом ему, и если он заговорит о советниках, тоже. Ну, комиссар кое-что сказал о советниках…

— И что же? — спросил Шелк.

— Что он ездил на озеро и видел пару из них, Долгопята и Лори. Я воскликнула «о!» и «а!», чтобы показать, какое впечатление это произвело на меня, но не подумала, что это было шибко важно. Журавль тоже вроде как поразился, когда я сказала ему. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Конечно.

— Потом я оделась и пошла в коридор, а он вышел из комнаты Фиалки и передал мне сложенную бумажку. Сунул прямо сюда, понимаешь, патера. Когда я осталась одна, я ее вытащила и посмотрела, и это был чек на пять карт, подписанный каким-то парнем, о котором я никогда не слышала. Я еще подумала, что это не есть хорошо, но все равно захотела его обналичить, пошла в фиск, и там мне дали пять карт. Никто не спросил, кто ты или как он у тебя оказался, просто положили пять карт на стойку. — Синель замолчала, ожидая его реакции. — И, как ты думаешь, насколько часто я урывала пять карт, а, патера?

Шелк пожал плечами:

— С того времени, как ты приняла комиссара, раз в месяц, наверно.

— Не считая этого случая, я получила их дважды за всю жизнь, лилия! Быки выкладывают по десять битов, чтобы войти к Орхидее и поглазеть на шлюх, и потом он платит мне карту, которую я должна поделить с Орхидеей, если это не кто-нибудь вроде комиссара. Этот получает все бесплатно, потому что никто не хочет неприятностей. Получает самое лучшее, и надо все время говорить ему, насколько он хорош, и все равно он, обычно, не дает тебе ничего. Но от тех, кто платит, я получаю карту. За всю ночь, если они захотят. Так что, если первый не дает, я делаю полкарты за всю ночь.

— Я знаю людей, — сказал Шелк, — которые не делают полкарты и за неделю тяжелой работы.

— Наверняка. И почему, ты думаешь, мы этим занимаемся? Так что в хорошую неделю, с подарками, я могу сделать четыре-пять карт. Может быть, шесть. Зато в следующую неделю три или две за все время. И вот я получила так много, как будто сделала хорошую неделю, и только за то, что передала Журавлю слова комиссара. Настоящая конфетка! Ты собираешься сказать мне, что я должна была знать, но тогда я вообще не подумала об этом, лилия. — Синель опять замолчала, как если бы предвидела обвинение.

— Вот как это началось, — пробормотал Шелк. — А что было дальше, дочь моя?

— С того времени я передала ему шесть-восемь разговоров и отнесла кое-что парочке людей, во время деньстороны. И если комиссар или какой-нибудь полковник — кто-то вроде них, сечешь — приходят ко мне, я действительно веду себя очень мило и не требую с них подарков или чаевых, как другие девушки. Поэтому они всегда спрашивают обо мне, если меня нет поблизости.

Ночная клушица беспокойно зашевелилась на верхушке древнего шкафа, ее голова вопросительно вздернулась, и длинный багровый клюв наполовину открылся.

— И только тогда, когда я увидела Элодею на льду, я задумалась. — Синель пододвинула свой стул поближе к Шелку и понизила голос: — Ты должен отдать Крови двадцать шесть штук за твой мантейон? Так сказал Мускус. — Голова Шелка наклонилась на ширину пальца. — Тогда все в порядке. Почему бы мне и тебе не получить их от Журавля, патера?

— Муж здесь, — предостерег их Орев. — За окно. — Синель со страхом посмотрела на него. — Здесь, счас, — настойчиво каркнул Орев. — Нет стук.

Prochain ami[3]

Шелк встал так тихо, как только мог, невольно вспомнив, что не сумел застать врасплох Мускуса и Синель. Прислонив трость Крови к стулу, он подошел к двери на Солнечную улицу, снял с петель тяжелый засов и (взяв засов в левую руку, чтобы использовать как оружие, если понадобится) рывком распахнул дверь.

Высокий, закутанный в черный плащ человек, который ждал на улице за ступеньками, не удивился ни в малейшей степени.

— Мое присутствие здесь… э… тревожит тебя, патера? — спросил он звучным носовым голосом. — Я старался быть незаметным и… э… ненавязчивым. Ты понимаешь, о чем я говорю? Тихим, а? Возможно, я не слишком хорошо умею быть тихим. И я дошел до твоей двери раньше, чем услышал… э… голос леди.

Шелк прислонил засов к стене.

— Я знаю, что это нечто незаконное, Ваше Высокопреосвященство…

— О, нет, нет, нет! Я уверен, что у тебя есть для этого причины, патера. — Закутанный в черное человек поклонился в пояс. — Добрый вечер, моя дорогая. Добрый вечер, и пусть каждый бог будет с тобой в эту ночь. — После чего тепло улыбнулся Шелку, его зубы сверкнули белизной даже в тусклом свете небоземель. — Я позаботился стоять так, чтобы находиться вне зоны… э… слушания, патера. Слышимости? Уходостижимости? За пределами… э… голоса леди. Признаюсь, я мог слышать голоса, только если не проезжала повозка, если ты понимаешь меня. Но ни единого слова, которое ты сказал. Не понял ничего, верно? — Он опять улыбнулся. — Сладкая Сцилла, будь свидетелем!

Шелк вышел из дома авгура и остановился на пороге.

— Я очень сожалею, что был так груб, Ваше Высокопреосвященство. Мы слышали… нам сказали…

— Совершенно подходяще, патера. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Совершенно, совершенно правильно.

— …что кто-то есть снаружи, но не кто именно… — Шелк перевел дыхание. — Наверно, у вас очень срочное дело, Ваше Высокопреосвященство, иначе вы не пришли бы так поздно. Не хотите ли войти?

Он держал дверь, пока закутанный в плащ человек входил, потом вернул засов на место.

— Боюсь, это наш селлариум. Лучшая комната в доме. Я могу предложить вам воды и бананы, если вы хотите. — Он вспомнил, что еще не посмотрел, что в мешке Лисенка. — И еще, возможно, какие-нибудь фрукты.