— Я могу сказать тебе, — проворчал крепкий мужчина. — По большей части они ломают зеркала.

— Неужели? — Шелк наклонился вперед. — Никогда бы не догадался. Что еще?

— Рвут девочкам платья.

Крепкий мужчина поглядел на Кровь, который сказал:

— Иногда они не так хорошо относятся к быкам, как бы мы хотели. Девочки, я имею в виду. Пару раз они говорили как сумасшедшие, и, естественно, быкам это не понравилось. Может быть, это просто нервы, но девочки пострадали.

— И нам это тоже очень не понравилось, — сказал крепкий мужчина. — Я хорошо отделал этих парней, но это плохо для бизнеса.

— И вы не знаете, кто это делает?

— Бесы. Так говорят все. — Крепкий мужчина опять посмотрел на Кровь. — Хефе?

— Спроси Орхидею, — сказал Кровь Шелку. — Она должна знать. Я знаю только то, что она сказала мне, и если экзорцизм заставит всех почувствовать себя лучше… — Он пожал плечами.

Шелк встал:

— Я поговорю с Орхидеей, если смогу. Я понимаю, что она вне себя, но, может быть, мне удастся утешить ее. Это тоже часть моей работы. И, наконец, мне бы хотелось поговорить с Синель. Высокая женщина с огненными волосами, верно? Синель?

Кровь кивнул:

— Сейчас она, наверно, ушла, но она вернется к обеду. Чтобы попасть к Орхидее, поднимись наверх. Большая комната напротив.

Синель открыла дверь в апартаменты Орхидеи и впустила Шелка внутрь. Орхидея, все еще в розовом пеньюаре, сидела на широком темно-зеленом диване в большом селлариуме, ее лицо опять стало тяжелым и твердым, как и тогда, когда они говорили в крошечной конторе внизу.

Синель махнула рукой на стул:

— Садись, патера. — Сама она села рядом с Орхидеей и обняла ее за плечи. — Он говорит, что Кровь послал его поговорить с нами. Я сказала, что все в порядке, но, если ты хочешь, он может зайти попозже.

— Я себя хорошо чувствую, — сказала ей Орхидея.

Глядя на нее, Шелк не верил собственным глазам; в утешении скорее нуждалась Синель.

— Чего ты хочешь, патера? — голос Орхидеи был грубее, чем он помнил. — Если ты пришел для того, чтобы сказать мне, что она ушла в Главный Компьютер и все такое, сохрани это на будущее. Если ты хочешь, чтобы я показала тебе что-то в моем заведении, Синель может это сделать.

На стене, слева от дивана, висело стекло. Шелк нервно посмотрел на него, но плавающее лицо не появилось.

— Я бы хотел несколько минут поговорить с тобой наедине, вот и все. И я собирался сказать, что хотел дать Синель возможность одеться — так как многие из вас нет, — но я вижу, что она уже одета.

— Выйди, — сказала Орхидея Синель. И добавила: — Как мило, что ты позаботилась обо мне, Синель. Я этого не забуду.

Высокая девушка встала и пригладила юбку.

— Прежде, чем это случилось, я хотела поискать себе новый халат.

— Я хочу и с тобой поговорить, — сказал ей Шелк, — и это займет несколько минут. Подожди меня, если не возражаешь. В противном случае я буду очень благодарен, если ты сегодня вечером придешь ко мне в мантейон.

— Я буду в своей комнате.

Шелк кивнул:

— Да, так будет лучше. Прости меня, что я не встаю; вчера ночью я повредил себе щиколотку. — Он смотрел, как Синель выходит из комнаты, пока та не закрыла за собой дверь.

— Миленькая, а? — сказала Орхидея. — Но ей бы больше подошло, если бы она не была такой высокой. Может быть, тебе нравятся такие девушки. Или ее бедра?

— Не имеет значения, что именно мне нравится.

— Хорошие бедра, великолепная для такой высокой девушки талия и самые большие буфера в заведении. Ты еще не передумал?

Шелк покачал головой:

— Удивительно, что ты не упомянула ее добрый нрав. В ней должно быть много сердечного тепла, иначе она не пришла бы сюда, чтобы утешить тебя.

Орхидея встала.

— Хочешь выпить, патера? В этом застекленном шкафчике у меня есть вино и все, что ты захочешь.

— Нет, благодарю тебя.

— А я выпью. — Орхидея открыла застекленный шкафчик и наполнила маленький бокал бледно-желтым бренди.

— Она кажется очень подавленной, — рискнул Шелк. — Наверно, она была близкой подругой Элодее.

— Лилия, патера, что Синель слишком увлекается ржавчиной, и каждый раз, встречаясь, они прохладно относились друг к другу.

Шелк щелкнул пальцами:

— Я уверен, что уже слышал это имя.

Орхидея вновь уселась, покрутила бренди в руках, вдохнула его аромат и с сожалением поставила бокал на расстоянии руки от дивана.

— Кто-то говорил тебе о ней, а?

— Человек, которого я знаю, упоминал о ней, вот и все. Не имеет значения. — Он отмахнулся от вопроса. — Ты будешь допивать? — Только договорив, он сообразил, что прошлой ночью Кровь задал ему точно такой же вопрос.

Орхидея покачала головой:

— Я не буду пить, пока не уйдет последний бык. Это мое правило, и я собираюсь следовать ему, даже сегодня. Я просто хочу знать, что бокал здесь. Ты пришел поговорить о Син, патера?

— Нет. Нас могут подслушать? Я спрашиваю не ради своей безопасности, Орхидея, а ради твоей.

Она опять покачала головой.

— Я слышал, что в домах, вроде этого, часто есть подслушивающие устройства.

— Не в этом. И даже если есть, в моей комнате нет.

Шелк указал на стекло:

— А этот монитор не имеет привычку подслушивать, что говорят в комнате? Во всяком случае, один из них дал мне понять, что имеет. Монитор из этого стекла отчитывается только перед тобой?

Орхидея снова взяла бокал с бренди и стала крутить бледно-желтую жидкость, пока та не дошла до края бокала.

— За все время, что я владею этим домом, патера, стекло ни разу не работало. Я бы хотела, чтобы работало.

— Понял. — Шелк прихромал к стеклу и громко хлопнул в ладоши. Огоньки в комнате ярко вспыхнули, но монитор не ответил на призыв. — У нас есть похожее стекло в спальне патеры Щука — я имею в виду комнату, в которой он жил раньше. Я должен попытаться продать его. Я склонен думать, что даже недействующее стекло должно чего-то стоить.

— Что ты хочешь от меня, патера?

Шелк вернулся на свой стул.

— На самом деле я хотел найти тактичный способ сказать то, что скажу сейчас, но не нашел. Элодея твоя дочь, верно?

Орхидея покачала головой.

— Ты собираешься отрицать это даже на смертном ложе?

Он не знал, чего ожидать: слез, истерики или отсутствия реакции, — и чувствовал, что готов ко всему. Но в это мгновение лицо Орхидеи, казалось, развалилось, потеряло связность, как будто рот, избитые и распухшие щеки и твердые ореховые глаза перестали подчиняться общей воле. Он хотел бы, чтобы она спрятала свое ужасное лицо в руках; но она этого не сделала, и он отвернулся сам.

Он подошел к окну, находившемуся по другую сторону дивана, раздвинул тяжелые шторы и распахнул его. Оно выходило на Ламповую улицу, и хотя он бы назвал день жарким, ветер, который влетел в селлариум Орхидеи, казался холодным и свежим.

— Как ты узнал? — спросила Орхидея.

Он прихромал обратно к своему стулу.

— Что-то не то с этим местом, открыть окна недостаточно. Или, во всяком случае, одно. — Желая прочистить нос, он вынул свой носовой платок, увидел на нем кровь Элодеи и быстро убрал его обратно.

— Как ты узнал, патера?

— Кто-нибудь из других знает? Или, по меньшей мере, кто-нибудь из гостей?

Лицо Орхидеи, которым она все еще не могла управлять, исказилось от странных нервных подергиваний.

— Некоторые, вероятно, догадываются. Не думаю, что она сказала кому-нибудь, и я не обращалась с ней лучше, чем с другими. — Орхидея глотнула воздух. — Хуже, всякий раз, когда это было возможно. Я заставила ее помогать себе и всегда кричала на нее.

— Я не собираюсь спрашивать, как это произошло — это не мое дело.

— Спасибо, патера. — Голос Орхидеи прозвучал так, как будто она действительно имела это в виду. — Ее забрал отец. Я не могла, тогда. Но он сказал… он сказал…