За окнами прогрохотал гром, заглушив крики нищих и продавцов на Солнечной улице; дети смущенно зашевелились. Прочитав вместе с ними короткую молитву, Шелк отпустил их.

За дверями мантейона первые горячие и тяжелые капли дождя уже превращали желтую пыль в грязь. Дети помчались вверх и вниз по Солнечной улице, на этот раз не задержавшись, как они иногда делали, чтобы поболтать или поиграть.

Все три сивиллы остались в мантейоне, чтобы помочь с жертвоприношением. Шелк сбегал в дом, натянул кожаные рукавицы для жертвоприношений и вынул ночную клушицу из клетки. Птица тут же ударила его багровым клювом в глаз, как гадюка, промахнувшись на ширину пальца.

Он схватил ее голову рукой в рукавице, мрачно напомнив себе, сколько авгуров было убито предназначенными к жертвоприношению животными; прошло не больше года с тех пор, как где-то в городе какого-то неудачливого авгура забодал бык или олень.

— Больше не пытайся, ты, плохая птица, — сказал он наполовину для себя. — Неужели ты не знаешь, что будешь проклята навеки, если ранишь меня? Тебя забьют камнями до смерти, и твоей душой завладеют бесы.

Клюв ночной клушицы щелкнул; она обреченно махала крыльями, пока Шелк не обхватил бьющееся тело левой рукой снизу.

Сивиллы, оставшиеся в тусклой и душной жаре мантейона, разожгли на алтаре жертвенный огонь. Когда вернувшийся Шелк мрачно пошел по центральному проходу, они начали свой медленный танец; их широкие черные юбки развевались, их немелодичные голоса слились в жуткий ритуальный вой, старый, как сам виток.

Огонь был небольшим, но душистая щепка кедра горела слишком быстро; Шелк сказал себе, что должен действовать быстро, если не хочет, чтобы жертвоприношение прошло при умирающем огне — всегда плохое предзнаменование.

Быстро пронеся птицу над огнем, он произнес самое короткое заклинание и, торопливо и неритмично, стал давать указания клушице:

— Птица, ты должна поговорить с каждым богом и богиней, которых повстречаешь; расскажи им о нашей вере, огромной любви и верности. Скажи, насколько я благодарен за огромное и незаслуженное снисхождение, оказанное мне; скажи им, насколько серьезно мы желаем божественного присутствия здесь, в нашем Священном Окне.

Птица, ты должна поговорить с Великим Пасом, отцом Богов.

Птица, ты должна также поговорить с Извилистой Ехидной, супругой Великого Паса. Ты должна поговорить со Жгучей Сциллой, Удивительной Молпой, Черным Тартаром, Молчаливым Гиераксом, Обворожительной Фелксиопой, Вечно-празднующей Фэа, Пустынной Сфингс и любым другим богом, которого ты можешь встретить в Главном Компьютере — но особенно с Внешним, который оказал мне огромную милость; скажи ему, что до конца моих дней я буду выполнять его волю. Что я преклоняю колени перед ним.

— Нет, нет, — пробормотала ночная клушица, как и на рынке. И потом добавила: — Жалей. Нет.

Шелк выговорил последние слова:

— Не говори с бесами, птица. И не задерживайся в любом месте, где они находятся.

Схватив отчаянно бьющуюся ночную клушицу за шею, он протянул правую руку к майтере Роза, самой старшей из сивилл, и та вложила в рукавицу нож с костяной рукояткой, предназначенный для жертвоприношений; в свое время патера Щука унаследовал его от своего предшественника. Длинный, странно изогнутый клинок потемнел от времени и неискоренимых пятен крови, но обе кромки были отполированными и острыми.

Клюв ночной клушицы широко раскрылся. Птица яростно забилась. Последний придушенный получеловеческий крик отразился от выцветших стен мантейона, и несчастная ночная клушица повисла в руке Шелка. Прервав ритуал, Шелк поднес безвольное тело к уху, потом большим пальцем открыл кроваво-красный глаз.

— Она мертва, — сказал Шелк воющим женщинам. На мгновение он потерял дар речи. Потом беспомощно пробормотал: — Такое со мной никогда не случалось. Уже мертва, прежде, чем я смог принести ее в жертву.

Сивиллы прекратили свой шаркающий танец.

— Без сомнения, она уже несет твои благодарности богам, патера, — дипломатично сказала майтера Мрамор.

Майтера Роза громко фыркнула и потребовала обратно нож для жертвоприношений.

— Ты собираешься сжечь ее, патера? — робко спросила маленькая майтера Мята.

Шелк покачал головой:

— Несчастья такого рода описаны в пояснениях, майтера, хотя, должен признаться, я никогда не думал, что мне придется применять на деле эти особые указания. Они недвусмысленно утверждают, что, если невозможно немедленно заменить животное, жертвоприношение отменяется. Другими словами, мы не можем бросить эту мертвую птицу в священный огонь. Все равно как бросить в огонь какую-нибудь вещь, которую дети подобрали на улице.

Он хотел избавиться от тела, пока говорил, — швырнуть его на пол между скамьями или спустить в мусоропровод, в который майтера Мрамор и майтера Мята со временем сгребут все еще священный пепел алтарного огня. С усилием овладев собой, он добавил:

— Вы все видели в жизни больше, чем я. Вы когда-нибудь участвовали в неудавшемся жертвоприношении?

Майтера Роза опять фыркнула. Как и в прошлый раз, звук неприятно попахивал осуждением; то, что случилось, — безусловно вина патеры Шелка, его одного. Он и никто другой (тонко намекало ее фырканье) выбрал эту презренную птицу. Если бы он был немного более внимательным, немного более сведущим и, самое главное, намного более благочестивым — короче говоря, таким, как бедный дорогой патера Щука, — ничто настолько постыдное не могло бы произойти.

— Нет, патера, никогда, — сказала майтера Мрамор. — Когда мы закончим здесь, могу ли я поговорить с тобой на другую тему? Может быть, в моей комнате в палестре?

Шелк кивнул:

— Я встречусь с тобой, как только избавлюсь от этого, майтера. — Искушение выругать себя оказалось слишком сильным. — Я должен был вникнуть глубже. Писания предупредили меня, но они не поколебали мое глупое предположение, что жертвоприношение может быть угодно богам, даже если наше Священное Окно осталось пустым. Это станет полезным уроком для меня, майтера. По меньшей мере я надеюсь, что должно стать, и станет. Спасибо Фэа, что детей здесь не было и они этого не видели.

На этот раз майтера Мята набралась храбрости и заговорила:

— Никто не может знать, что на уме у Внешнего, патера. Он не как остальные боги, которые совещаются друг с другом в Главном Компьютере.

— Но когда боги сказали так ясно… — Внезапно сообразив, что говорит совсем о другом, Шелк оставил мысль незавершенной. — Конечно, ты права, майтера. Его желания были мне совершенно ясны, но это жертвоприношение не из их числа. В будущем я постараюсь делать только то, что он скажет мне делать. Я знаю, что могу положиться на всех вас — вы поможете мне в этом, как и во всем остальном.

Майтера Роза не фыркнула в третий раз; вместо этого она милосердно почесала нос. Нос, рот и правый глаз были самыми представительными частями ее лица; и хотя они были отлиты из какого-то твердого полимера, казались почти нормальными. Левый глаз, с которым она родилась, казался одновременно сумасшедшим и слепым, затуманенным и гноящимся.

Пытаясь избежать этого взгляда и желая (как часто бывало со времени его назначения в мантейон), чтобы замены были еще возможны, Шелк переложил ночную клушицу из левой руки в правую.

— Спасибо вам, майтера Роза, майтера Мрамор и майтера Мята. Спасибо. Я уверен, что в следующий раз мы все сделаем лучше. — Он сбросил рукавицы для жертвоприношений и потными руками почувствовал, что ненавистная птица еще теплая и какая-то непонятная. — Майтера Мрамор, в палестре, примерно через пять минут.

— Здесь, патера!

Шелк резко остановился, едва не поскользнувшись на мелких мокрых камешках, перекатывавшихся под его ботинками.