— Боюсь, мои благодарности тебе уже надоели, — сказал Шелк. — Но я должен поблагодарить еще раз, за майтеру и за себя.

— Забудь. Тут организуется рынок для таких частей, даже использованных, и у меня есть человек, который знает, как их ремонтировать.

В двери появилась узкая голова Мускуса:

— Поплавок готов.

Кровь, слегка покачиваясь, встал:

— Ты можешь ходить, патера? Нет, конечно нет, очень плохо. Муск, принеси одну из моих тростей, а? Только не дорогую. Хватайся, патера.

И Кровь протянул ему руку. Шелк взял ее, обнаружив, что она мягкая и на удивление холодная; он попытался встать на ноги, остро ощущая предмет, который Журавль вложил ему в пояс, и то, что ему помогает человек, которого он собирался ограбить.

— Спасибо тебе, еще раз, — сказал он и сжал зубы от резкой вспышки боли.

Как хозяин, Кровь захочет проводить его; и если Кровь окажется позади него, то обязательно заметит предмет под его туникой. Отчаянно мечтая об оставшейся в спальне Гиацинт сутане, наполовину парализованный виной и болью, Шелк сумел сказать:

— Могу ли я опереться о твою руку? Я не должен был столько пить.

Рука об руку они вошли в зал приемов. Широкие двойные двери все еще были открыты в темноту; но эта темнота (как показалось Шелку) скоро должна была стать серой перед тенеподъемом. Поплавок, с открытым колпаком, ждал на травяной дорожке, водитель в ливрее сидел за приборами. Самая наполненная событиями ночь в его жизни почти прошла.

Мускус постучал по гипсу на щиколотке Шелка потрепанной тростью, улыбнулся, когда Шелк сморщился, и вложил трость в его свободную руку. Шелк обнаружил, что все еще ненавидит Мускуса, хотя, почти, любит его хозяина.

— …поплавок довезет тебя туда, патера, — говорил Кровь. — Если ты расскажешь кому-либо о нашем маленьком соглашении, оно автоматически расторгается; не забудь об этом. Кучу бабла через месяц, и я не имею в виду несколько сотен.

Шофер в ливрее вышел из поплавка, чтобы помочь. Мгновением позже Шелк благополучно устроился на широком мягком сидении за шофером, и холодная угловатая загадка доктора Журавля опять впилась ему в спину.

— Спасибо вам, — повторил он Крови. (Он надеялся, что Кровь воспримет эту фразу как благодарность себе и Мускусу, хотя на самом деле предназначал ее Крови и шоферу.) — Я очень ценю твою помощь. Однако ты упомянул соглашение. И… и я буду очень благодарен… — Он нерешительно протянул руку, ладонью вверх.

— Что еще, ради Фэа?

— Мой игломет, пожалуйста. Я ненавижу просить, особенно после всего, что ты сделал, но он у тебя в кармане. Если ты не боишься, что я застрелю тебя, могу ли я получить его назад?

Кровь недоуменно уставился на него.

— Ты хочешь, чтобы я принес тебе несколько тысяч карт — я полагаю, что именно это ты имел в виду, когда говорил о значительной сумме. Несколько тысяч карт, а я не могу ходить. По меньшей мере ты должен вернуть мне оружие, чтобы я имел хоть что-нибудь для работы.

Кровь хихикнул, кашлянул, а потом засмеялся в полный голос. Возможно, потому, что Шелк в первый раз за всю ночь услышал его смех под открытым небом, ему показалось, что он похож на тот звук, который в тихие вечера иногда доносится из ям Аламбреры. Он опять заставил себя вспомнить, что Пас любит и этого человека.

— Что за бык! Он может это сделать, Муск! Я правда думаю, что он может это сделать. — Кровь пошарил в кармане, нащупал маленький игломет Гиацинт, вытащил его и нажал на рукоятку сброса; рой серебряных стрел вылетел из магазина и, как дождь, пролился на низко подстриженную траву.

Мускус наклонился к Крови, и Шелк услышал его шепот:

— Ламповая улица.

Брови Крови взлетели вверх.

— Великолепно. Ты прав. Как всегда. — Он швырнул золотой игломет на колени Шелку. — Бери, патера. Пользуйся им на здоровье — твое, я имею в виду. Однако мы хотим небольшую плату за него. Встречай нас в час дня в желтом доме на Ламповой улице. Будешь?

— Я должен, как мне кажется, — сказал Шелк. — Да, конечно, если ты хочешь.

— Он называется дом Орхидеи. — Кровь наклонился над дверью в поплавок. — Стоит напротив кондитерской. Ты знаешь про экзорцизм? Знаешь, как изгонять нечистую силу?

Шелк осмелился осторожно кивнуть.

— Хорошо. Возьми с собой все, что необходимо. Этим летом там были… э, неприятности. И, быть может, просветленный авгур — именно то, что нам надо. Увидимся завтра.

— До свидания, — сказал Шелк.

Колпак беззвучно выскользнул из боков поплавка, и Кровь с Мускусом отступили назад; щелкнули запоры, и внутри остался только приглушенный рев мотора.

«Ощущение такое, как будто действительно плывешь», — подумал Шелк; как будто нахлынувший невидимый поток приподнял их и понес над травяной дорожкой, течение вот-вот закружит и завертит их; хотя, на самом деле, они не крутились.

Мимо проносились деревья, живые изгороди и великолепные клумбы. Появился замечательный фонтан Крови, Промокшая Сцилла веселилась среди хрустальных струй; но она мгновенно исчезла, и вот уже перед ними главные ворота, которые медленно поднимаются, пока сокращаются длинные сверкающие руки талоса. Поплавок нырнул, качнулся, пролетел через них, как сухой лист вылетел на шоссе и, оставляя за собой гордый шлейф крутящейся желто-серой пыли, поплыл сквозь загадочный ночной ландшафт, ставший жидким и текучим.

Небоземли еще сверкали над головой, разрезанные напополам черной дугой тени. Где-то высоко над ними, невидимые, но, безусловно, существующие, сверкали мириады булавочных головок огня, которые ему показал Внешний; и они, каким-то непостижимым образом, содержали незнакомые земли. Шелк обнаружил, что сейчас, со времени событий на площадке для игры мяч, лучше осознает их — цветные сферы пламени, бесконечно далекие.

Мяч все еще лежал в его кармане, единственный мяч, который у них был. Он должен не забыть и не оставить его в поплавке Крови; иначе завтра дети останутся без мяча. Нет, не завтра. Завтра — Сфингсдень. Занятий в палестре нет. День подготовки к большому жертвоприношению сцилладня, если будет хоть что-нибудь для жертвы.

Он стал бить себя по карманам, пока не нашел две карты Крови в том, где лежал мяч. Шелк вынул карты, посмотрел на них и положил обратно. Они были под мячом, когда его обыскивали, и мяч спас их. Для чего?

Игломет Гиацинт упал на застеленный ковром пол поплавка. Он подобрал его и положил в тот же карман, что и карты, потом сел, сжимая мяч пальцами. Говорят, что это усиливает руки. Крошечные огоньки, которых он не мог видеть, горели за небоземлями, горели под его ногами, немигающие и далекие, освещающие нечто большее, чем виток.

Загадка доктора Журавля опять впилась в спину. Шелк наклонился вперед:

— Водитель, сколько времени?

— Пятнадцать минут четвертого, патера.

Он сделал то, что хотел Внешний. Или, по меньшей мере, он пытался — возможно, не сумел. Как будто чья-то рука сорвала с глаз пелену, он осознал, что мантейон будет жить еще месяц — по меньшей мере месяц, и кто знает, что за этот месяц может произойти? Не может ли так быть, что он все-таки сделал то, что хотел Внешний? Его наполнила озорная радость.

На повороте поплавок наклонился налево. Фермы, поля, дома — все были жидкими, и, когда они вставали на пути, призрачное течение, крутя, уносило их прочь. Появился холм, коричнево-зеленая волна, небесное свечение преломлялось на пене из изгородей и фруктовых деревьев. Поплавок нырнул на другую сторону и понесся через брод.

Мускус отрегулировал заслонку на своем потайном фонаре так, что восьмиугольное пятно света стало меньше, чем фитиль, и странно деформировалось. Его ключ тихо повернулся в хорошо смазанном висячем замке; дверь открылась с почти неслышным скрипом.

Ближайший к двери ястреб зашевелился на насесте и повернул закрытую колпачком голову, чтобы посмотреть на пришельца, которого он не мог видеть. В одной из дальних секций, разграниченных хлопковыми сетями, первый сокол Мускуса, кречет, проснулся и замигал. Зазвенели крошечные колокольчики — золотые колокольчики, которые Кровь подарил Мускусу три года назад по какому-то ныне забытому поводу. Сидевший за кречетом серо-голубой сапсан остался неподвижным, как будто был вырезан из раскрашенного дерева.