– Какие принципы?
– «Твори, что хочешь, я поддержу или постою в сторонке, а потом побуду крепким плечом или жилеткой для слёз». А иначе в дружбе никак, да и это уже не дружба будет, а так, ерунда и гадость. И, если тебя это успокоит, я не считаю тебя сумасшедшим. Хотя надо бы.
Шаг шестой. Тлеющий уголёк надежды
Они разошлись раньше привычного: занятия закончились, но Юра задержался в учебном корпусе. Тору ждать не стал: каждая минута нахождения в холодных стенах отзывалась внутри неприятным зудом. Ему в самом деле казалось, что органы обросли колючей щетиной и теперь заставляли тело вздрагивать при любом движении. Тревога делала ноги ватными, а голову – мутной, окружающий шум отдавался в ушах тяжёлым гулом, а яркий свет вызывал головокружение. Тору упорно сопротивлялся чувствам, но те всё равно превращали его в потерянный съёжившийся комок, норовящий забиться в угол и спрятаться от действительности в тишине, темноте и спокойствии.
Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя спокойно в университете. В первую неделю после поступления? Обстановка казалась завораживающей, неизвестность манила и отвлекала внимание, не давая тревоге расползтись по телу колючей проволокой. Однако со временем, когда учебные комнаты и препараты стали давящей обыденностью и из объекта удовольствия превратились в неизбежный долг, мучившие Тору панические атаки вновь захватили контроль над его буднями. Эмоциональная буря оставляла его лишь в тишине дома, во время написания картин или стихов, но и творческим порывам предшествовала боль. Тору казалось, что жизнь рушилась у него на глазах; он вспоминал себя, стоящего перед зеркалом первого сентября и видящего в оживившемся взгляде бьющуюся в сердце надежду. Сейчас она, растоптанная и жалкая, лежала под белой подошвой кроксов, пряталась в карманах хирургического костюма и застревала в трещинах выбеленных стен. Тору не знал, куда мог сбежать от самого себя и как должен был ощутить желанную свободу. Он хотел сохранить в себе частицу наивного юноши, что с полным предвкушения и гордости взглядом в первый раз открывает дверь университета и погружается в мир белых халатов и чувственно-хладнокровных сердец.
Сейчас он был тем, кого опасался, будучи ребёнком и кем когда-то боялся стать. Был растерянным, пустым и болезненно вялым, хватающимся за прошлое и совершенно перед ним бессильным взрослым.
Тору хотел, чтобы его не стало.
Он желал этого так часто и так долго, что давно потерял счёт тянущим вниз мыслям. Раз – и случайно выпасть из распахнутого окна, два – оказаться в эпицентре взрыва, три – бором просверлить соблазнительно пульсирующую артерию – и так по кругу, триста шестьдесят пять дней в году и один – в високосный – на то, чтобы удержаться во временной петле ещё на год и понять, что всё, в общем-то, вполне неплохо.
Лежа на кровати, Тору ловил пробивающиеся из-за штор блики. Настоящее выглядело испорченным и грязным, даже собственные руки, в лунной полутьме кажущиеся особенно тонкими и бледными, не вызывали ничего, кроме отвращения. Тору ворочался с боку на бок, пытаясь выбрать позу, в которой действительность будет ощущаться не такой мрачной и удручающей. Подушка касалась лица и жёсткостью царапала кожу. Тору поджал ноги к животу, чувствуя, как внутренности сжимает в мучительном спазме. Его тянуло в прошлое, и он не мог убежать от своих желаний, как бы сильно к этому ни стремился. Самые болезненные воспоминания служили опорой для жизни, мотором, заводящим сердце и заставляющим встречать новый день.
Тору улыбнулся: если он сможет всю жизнь воспринимать своё настоящее как фон, позволяющий чтить далёкое прошлое, то его реальность сможет окраситься оттенками яркости.
***
Тору нерешительно мялся у порога литературного клуба. Из-за двери доносились редкие голоса учеников – в его сердце поселилось беспокойство.
Он не боялся непринятия: чужие насмешки стали настолько привычными, что всё чаще оставались незамеченными. Тору боялся разочароваться в деле, которое с недавних пор начало приносить ему удовольствие, сравнимое с рисованием и снами.
– Акияма-кун, – окликнул учитель Танака, – рад, что ты всё-таки решился. Проходи.
Тору неуверенно шагнул внутрь класса и огляделся: сейчас было проще ощутить себя частью единого организма. Каждый находящийся здесь болел литературой и имел шанс стать выдающимся автором. Наверняка коллекции прочитанных ими произведений хранили в себе сотни книг, о которых Тору даже не слышал. В мыслях образовалась неловкая пауза, ещё больше выводящая его из равновесия.
Танака Иори рассказывал что-то о предстоящих мероприятиях, и ученики внимательно вслушивались в его слова. Ни один человек не отвёл взгляда, не издал ни одного отвлекающего звука. Тору не смог скрыть восхищения: Танака Иори был по-настоящему выдающимся педагогом. Вскоре он и сам втянулся в процесс: в обсуждении не участвовал, всё ещё оставаясь тенью своей неуверенности, но происходящее вызывало у него неподдельную заинтересованность. Никто в классе не взглянул в его сторону; это не могло не радовать, но также доставляло дискомфорт: не могло ли безразличие говорить о том, что его ожидает не самый тёплый приём? Как отнесётся сформированный коллектив к новому человеку, совершенно безнадёжному в вопросах общения?
Учитель Танака закончил говорить, и все воодушевлённо принялись что-то писать. Двое ребят шумно развернули ватман, начали расчерчивать его и делали это до того слаженно, что казалось, будто они занимались этим всю жизнь. Опомнившись, Тору взял карандаш и принялся штриховать бумагу – ему нужно было создать видимость работы, чтобы не привлекать к себе внимание. Он знал, что пришёл в клуб в первый и последний раз.
Тору ненадолго поднял глаза на учителя Танаку и, столкнувшись с ним взгдядами, тут же уткнулся в лист, ставший похожим на поле сорной травы. Рука задвигалась быстрее, штрихи выходили всё более грубыми и твёрдыми. Вскоре лист с шумом порвался – на звук обернулось несколько любопытных глаз.
– Очень, – задумчиво кивнул Танака Иори, подходя ближе, – очень оригинальное решение. Ты действительно талантлив в рисовании, Акияма-кун.
Из глубины кабинета послышался короткий смешок. Тору вздрогнул, пожелав здесь и сейчас провалиться под землю.
– Я не представил вам нового члена нашего клуба, – учитель Танака шумно хлопнул в ладоши, – Акияма Тору, талантливый поэт и художник. Я думал, ему нужно будет больше времени, чтобы раскрыться, но, видимо, ошибался. Удивил, Акияма-кун. Тору с удовольствием поможет нам с оформлением, да?
Тору огляделся: все члены клуба, оставив дела, смотрели прямо на него и ждали ответа. Он быстро закивал, боясь даже вдохнуть: воздух в одно мгновение стал царапающим горло раскалённым песком.
– Это, – едва не заикаясь начал Тору, – это вышло случайно. Я…я придумаю что-нибудь заслуживающее внимания!
Он поклонился, чувствуя, как краснеют уши.
– А это и вправду неплохо, – юноша подошёл к столу Тору и поднял вверх изорванный клок бумаги, – подойдёт сюда, – он приложил лист к нужному месту, – вот так. Отличная работа, Акияма-кун.
Тору замер, вслушиваясь в его слова. Его в самом деле похвалили за случайно созданную ерунду? Или всё происходящее было очередной жестокой насмешкой?
Время стало для Тору текучим золотом: он не замечал его хода, полностью погрузившись в работу. Плакат был готов через час совместного труда, все облегчённо выдохнули и, отдав результат учителю, расселись по местам. Тору смотрел на изящные пальцы Танаки Иори – вены на кисти чуть выдавались вперёд темнеющими дорожками, и ему вдруг захотелось к ним прикоснуться.
Учитель, довольный проделанной работой, предложил составить план подготовки литературного сборника для ближайшего фестиваля. Тору вгляделся в окружившую глаза Танаки-сэнсэя паутинку морщин и не заметил, как потерялся в ней, пропустив объяснения мимо ушей. Кто-то предлагал свои идеи, кто-то, как и он, – молча слушал, беря на заметку обозначившиеся задачи.
