— Иван Степанович, хорошую и душевную речь ты произнёс. Я и не предполагал, что у тебя есть талант оратора, а?

Конев засмеялся.

— Шутите, да? А я говорил на митинге от всего сердца, и моя душа ликовала.

— И моя тоже! — улыбнулся Георгий Константинович.

Они ещё не раз встретились на фронтовых дорогах — Жуков и Конев, но дружба, рождённая на поле боя, жила в их сердцах и делах.

С утра всё небо было укутано тучами, но вот сквозь них проклюнулось солнце, и всё вокруг словно ожило. По-летнему стало тепло. В это время во двор штаба фронта въехала машина. Адъютант генерала армии Ватутина, куривший на крыльце дома, увидел, как из «газика» вышел генерал Конев. Адъютант метнулся к Ватутину. Без стука он вошёл в комнату командующего и, слегка запыхавшись, доложил:

— К вам прибыл генерал Конев!

Ватутин отложил в сторону папу с документами, которую ему принёс на подносе начальник штаба генерал Иванов, надел фуражку, но выйти во двор и встретить своего коллегу не успел. Генерал Конев твёрдыми шагами вошёл в комнату и, улыбаясь, произнёс:

— Привет, советник! Не ожидал? А я вот ездил в штаб армии и на обратном пути решил заскочить к тебе.

— И правильно сделал, Иван Степанович! — тоже улыбнулся Ватутин, пожимая ему руку. Он снял фуражку и бросил её в свободное кресло. — Ты сказал «советник»?

Конев удивлённо вскинул брови.

— Ну да, я же не раз приезжал к тебе, как и рекомендовал мне товарищ Сталин, — добродушно заговорил командующий Степным фронтом. — Мы с тобой обсуждали подготовку фронтов к активной обороне, действия наших армий в контрнаступлении. Я многое у тебя позаимствовал. Помнишь, мы в деталях изучали немецкую оборону Харькова? Она и впрямь оказалась сильной. Но я Харьков взял! Так что твои советы, как лучше бить врага, я принял к сведению. Даже на городском митинге речь произнёс, заявив, что воины Степного фронта при содействии армий Воронежского фронта, — он подчеркнул последние слова, — разгромили лучшие танковые дивизии врага! Нет, я твой фронт не забыл.

— Преувеличиваешь, Иван Степанович, — осадил Конева Николай Фёдорович. — Советы, кто бы их ни давал, надо ещё воплотить в жизнь, иначе им грош цена. А воплощаешь ты их на поле сражения умело и смело, другим есть чему поучиться. А вообще-то бои на Курском направлении многое нам дали...

— Курская битва — это памятный рубец на моём сердце, — после недолгих раздумий промолвил Конев. — Я думаю иногда, где во мне нашлись силы, чтобы выстоять, навязать врагу свою волю и повергнуть его?

— У всех нас, Иван Степанович, говоря морским языком, один якорь, который и держит на плаву, — чувство долга! — подал голос Ватутин. — Может, это и громкие слова, но в них истина. Долг не разделить на двоих, его нужно нести одному, как бы тяжёл он ни был.

— Хорошо сказал, Николай Фёдорович, — одобрил Конев. — А знаешь, чем я доволен?

— Скажи! — поторопил его Ватутин.

— За время боёв на Курской дуге Верховный главнокомандующий не бросил мне ни одного упрёка, а уж он-то умеет приструнить командующего, если тот поступает не так, как было велено Ставкой или им лично.

— А мне от Верховного досталось на орехи, — грустно заметил Ватутин. — В частности, он потребовал от меня не распылять свои силы, а бить врага сжатым кулаком, рекомендовал наносить мощные удары, а не булавочные уколы. Да я тебе уже об этом говорил, когда ты приезжал ко мне, ты даже пожелал посмотреть, как мои инженеры усилили противотанковую оборону.

— А мне кажется, что ты преувеличиваешь свои ошибки, — возразил Конев.

— Какой смысл преувеличивать? — усмехнулся Николай Фёдорович. — Что было, то было. А вот уроки из этих ошибок извлекать надо, что я и делаю.

— Главное, однако, в том, что твой Воронежский фронт свою задачу выполнил, — заметил Конев. — А когда идёшь на большое дело, я бы сказал — государственное дело, то допущенные при этом огрехи не столь важны. Кстати, ты уже получил новую директиву Ставки? — спросил он. — Я получил...

— Вчера доставили под вечер, — ответил Ватутин. — Фронтам велено продолжать наступление, чтобы скорее выйти к Днепру и занять там плацдармы. Воронежскому фронту предписано нанести удары на Ромны—Прилуки—Киев. Так что впереди ещё немало сражений.

— А Степной фронт будет наступать на Полтавско-Кременчугском направлении, — сообщил Иван Степанович. — Данные разведки говорят о том, что немцы упорно будут драться за Полтаву, всем, чем можно, они укрепляют оборону города. Но если мы на Курской дуге разгромили фашистов, то Полтава их не спасёт. А там, глядишь, и к Днепру подойдём... Дух захватывает от таких операций! Теперь уже, Николай Фёдорович, наша победа близка.

— Да, Гитлер скоро потерпит полный крах! — воскликнул Ватутин. — И мы, Иван Степанович, выпьем «наркомовской» в честь нашей победы!

(Но осуществить своё намерение Николаю Фёдоровичу Ватутину не довелось. 29 февраля 1945 года он объезжал войска 60-й армии. При въезде в одно из сел машины — в одной ехала охрана, в другой находился Ватутин с членом Военного совета К. В. Крайнюковым — обстреляла бандитско-диверсионная группа бандеровцев. Ватутин выскочил из машины и вместе с офицерами вступил в перестрелку, во время которой был ранен в бедро. На самолёте командующего доставили в Киев в военный госпиталь, но спасти его врачам не удалось, и 15 апреля Ватутин умер. А через два дня его похоронили в Киеве. По приказу Верховного главнокомандующего И. В. Сталина Москва отдала последнюю воинскую почесть верному сыну Родины и талантливому полководцу 20 артиллерийскими залпами. — А. 3.).

Война огненным валом медленно катилась к Днепру. Ещё недавно войска Воронежского фронта, отразив бешеный натиск гитлеровцев южнее Богодухова и западнее Ахтырки, во взаимодействии с войсками Степного фронта нанесли мощные удары по немецким войскам, оборонявшим Харьков. И как отмечалось выше, 23 августа в город вошли наши войска. У Ватутина словно гора с плеч свалилась — теперь с белгородско-харьковского плацдарма открылась дорога в пределы Левобережной Украины и Донбасса, о которой ему говорил в Ставке Верховный.

«Кажется, прав Конев, мой фронт сделал немало», — не без чувства гордости отметил в душе Ватутин, оторвав взгляд от оперативной карты, на которой начальник штаба генерал Иванов регулярно отмечал продвижение соединений фронта. Пожалуй, никогда ещё Ватутин, этот «высоко эрудированный и мужественный военачальник», по словам заместителя Верховного главнокомандующего маршала Жукова, не был так доволен собой, как в дни Курской битвы. Его люди выстояли в тяжких кровавых боях! Хотя слова «доволен собой» не в полной мере отражали его состояние, ибо в ходе сражения Верховный высказал ему упрёки: во время контрнаступления он действовал медленно, тогда как обстановка требовала быстрых решений.

«Я ещё раз вынужден указать вам на недопустимые ошибки, неоднократно повторяемые вами при проведении операций...» Эти слова Верховного до сих пор жгли Ватутину душу, хотя он и старался забыть их. Будь на его месте другой военачальник, он мог бы пасть духом, только не Ватутин. Его девиз — надо уметь хотя бы чуть-чуть опережать врага — жил в нём и не угасал ни на минуту. Но порой Николай Фёдорович прытко, наспех принимал иные решения, что могло отрицательно сказаться на проведении операции.

Однако в этот раз он был уверен, что сделал всё, что требовала от него Ставка, — разбил врага и открыл дорогу с белгородско-харьковского плацдарма в пределы Левобережной Украины и Донбасса. «И мне не стыдно будет смотреть в глаза Верховному, когда окажусь у него на приёме», — с лёгким волнением подумал Ватутин.

Ночь прошла спокойно, командующего фронтом никто не беспокоил. Он хорошо отдохнул, проснулся рано утром, когда в окно заглянуло солнце и его острые лучи запрыгали по стене. Адъютант, кареглазый капитан с открытым, добродушным лицом, уже не спал. Услышав в соседней комнате тяжёлые шаги хозяина, он поспешил к нему.

— Что-нибудь нужно, товарищ командующий? — спросил он, застыв у двери.