— Разве тебе нравится такая жизнь? — спросили они отца и показали на Кима: — Ведь ему пора учиться…

— Мой отец и дед были неграмотными, — осторожно отвечал отец Кима. — В лесу надо уметь читать только следы медведя и голос дикого волка.

— Почему бы тебе не спуститься в равнину? — спросил один из гостей.

Отец покачал головой:

— Я не хочу попасть в тюрьму. Мои дети обойдутся без рисовых лепешек, пока на огненном поле растет когуми.

Гости переглянулись. Потом один из них спросил:

— Когда ты в последний раз спускался в равнину?

— Это было в прошлом году, в июле, — сказал отец. — Сын заболел, и я хотел купить для него немного черной сои, чтобы мочить в ней картофельные клубни. Я поменял корзину лесных ягод на кувшинчик сои, но меня встретил полицейский и спросил, где я живу. Когда я замялся, он ударил меня палкой и разбил кувшин с соей на моей голове. Я еле ушел ел его цепких рук. — Отец помолчал. — Мы решили теперь обходиться без сои. В горах растет много дикого чесноку…

— А ты знаешь, что теперь в Корее нет больше японских полицейских? — спросил молодой черноглазый гость и встал во весь рост. — Их выгнала отсюда русская армия, и в дома бедняков пришло счастье…

И второй гость, седобородый человек, добавил, улыбаясь:

— Ты каждый вечер видишь, как падает солнце, но ты не заметил, как оно взошло над Кореей…

Киму сразу расхотелось спать. Он, свернувшись клубочком в траве, старался не пропустить ни одного слова. Отел обычно такой молчаливый, сейчас задавал вопрос за вопросом, и гости отвечали обстоятельно и подробно.

Потом отец встал, позвал мать, и вдвоем они ушли к маленькому горному ручью. Никто не пошел за ними следом.

Каждый понимал, что в этот вечер решается что-то очень важное. Они вернулись не скоро, и на губах у матери блуждала несмелая улыбка.

— Я сказал ей, что там, внизу, таким, как мы, дают дома и работу и учат наших детей, — сказал отец, обращаясь к седобородому гостю. — Может быть, я ошибся и неправильно понял твои слова?

— Ты правильно понял их, — ответил старик. — Если люди огненных полей захотят стать крестьянами, в деревнях их ждут дома и семена для первого посева и государственная ссуда, чтобы обзавестись хозяйством. Если они захотят стать рабочими, они на бесплатных курсах могут обучиться любому ремеслу, и им тоже дадут дом, и продукты, и деньги…

Мать Кима молчала, ибо, по корейским обычаям, женщина не должна говорить, когда речь ведут мужчины. Но видно было, что ей хочется спросить что-то, и старый гость, поймав в ее глазах молчаливый вопрос, сказал ласково:

— В новой Корее женщина и мужчина равны. Что ты хочешь спросить, дочь моя?

И мать Кима впервые в жизни села, как равная с равными, рядом с мужчинами у костра и говорила с ними очень долго. Потом молодой гость вынул из дорожного мешка старинный корейский инструмент гаягым и заиграл песню о Ким Ир Сене. Звонко пели струны, и мать, не зная слов, повторяла нежную мелодию.

Ким восхищенно смотрел на мать, на ее порозовевшее в отблесках костра лицо. Ведь в первый раз в жизни он услышал, как она поет!

Всю ночь гости и хозяева просидели у костра, а когда над горой Четырех Драконов встал желтый рассвет, старик сказал:

— Сейчас мы пойдем вниз и к полудню пришлем за вами вола, чтобы он вывез ваши пожитки…

Тогда отец засмеялся:

— У нас ничего нет! Волу нечего будет везти.

Все вместе они спустились с горы, и Ким с удивлением смотрел на деревни, на волов, а когда собака перебежала им дорогу, он испуганно отпрянул, приняв ее за волка.

Молодой гость еще по дороге посоветовал отцу Кима итти работать на шахту.

— Будем вместе рубить уголь, — сказал он весело. — Я сам буду учить тебя.

— А хваденмины могут научиться рубить уголь? — несмело спросил отец.

Шахтер засмеялся:

— Ну конечно! У нас на шахте работает уже двести хваденминов. Трое из них — твои соседи по горе Четырех Драконов — сейчас стали хорошими мастерами и учат других.

Этот вечер был просто необыкновенным. Вся семья сидела на пороге просторного, чистого дома, пахнущего еще лиственницей. На низком черном столике перед ними стояли чашки с белой густой рисовой кашей, приправленной соей и душистым красным перцем. А в кладовочке возле дома лежало целых два куля риса и кочаны кимчи и висела нанизанная на веревки сушеная рыба ментай, которая ловится только в Японском море.

К ужинавшей семье подошла молодая девушка. Она вежливо поздоровалась со всеми, присела на цыновку и заговорила с Кимом:

— Завтра ты придешь ко мне в школу. Видишь — вон она. — И девушка показала на большой красивый дом в центре поселка.

Новая жизнь началась у Кима. Утром он просыпался чуть свет, боясь опоздать в школу, торопливо завтракал и бежал к красивому дому, где у него были уже свой класс, своя парта и свои друзья. Он быстро научился писать десять гласных и четырнадцать согласных основных знаков, из различных сочетаний которых образованы все слоговые буквы корейского алфавита, и умел уже составлять короткие фразы. Его старшая сестренка, у которой учительница нашла музыкальные способности, уехала заниматься в детскую музыкальную школу в большой старинный город Пхеньян. Двух младших девочек мать каждое утро уносила в ясли, потому что она тоже не захотела сидеть дома и пошла работать в пригородное хозяйство шахты — растить для шахтеров сладкий когуми.

Отец Кима носил теперь брезентовую одежду и к маленькой шапочке прикреплял особую шахтерскую лампочку, в которой горит обыкновенная вода, смешанная с белым блестящим порошком — карбидом.

Он тоже учился в шахтерской вечерней школе, и часто после ужина отец и сын вслух читали газеты.

Однажды в воскресенье Ким решил навестить гору Четырех Драконов, заглянуть в дупло большой шелковицы, где жила старая злая сова, проверить, жив ли еще ворчливый ежик в норке под опрокинутой бурей елью. Он, посвистывая, шел по знакомой лесной тропинке и вдруг остановился. Навстречу двигался мужчина в длинной грубой рубахе, какую еще недавно носил отец; рядом шагала усталая, сгорбленная женщина с ребенком за спиной. Сзади медленно шел мальчик, совсем такой, как Ким, только полуголый, босой и грязный.

Ким, забыв про ежика и сову, кинулся к нему.

— Вы идете вниз? — спросил он торопливо.

Мальчик кивнул головой. Его глаза с любопытством оглядывали Кима, одетого в нарядную рубашку, синие прочные штаны и новенькие гомусины[2].

— Мы идем на шахту, — с достоинством сказал он. — Мы оставались здесь последними и вот решили спуститься…

— На шахту — это, значит, к нам! — говорил, волнуясь, Ким. — Мы тоже жили здесь, — и он указал вверх, — а теперь я живу в хорошем доме и читаю книжки…

— Я тоже научусь скоро читать, — заносчиво ответил маленький хваденмин и, не оглядываясь, прошел мимо Кима.

Ким долго смотрел ему вслед, а когда семья хваденминов скрылась за поворотом, он взобрался на знакомое горное плато, где так любил когда-то сидеть, и задумчиво посвистел.

Затем он спустился к старой ели и просунул руку в знакомую норку. Сразу же послышалось тихое ворчанье, и через несколько секунд оттуда вылез сердитый, взъерошенный ежик.

Ким осторожно погладил игольчатую спинку и сказал старому лесному другу большую новость:

— Ты знаешь, серенький, на горе Четырех Драконов нет больше хваденминов…

Старого Син Тхэ Суна уважали в горной деревушке Летающая Ящерица. Соседи приходили к нему советоваться по разным хозяйственным делам. Он точно знал, что полоть рис надо не раньше чем над горой Семи Сестер встанет круглый лунный шар, он умел пустить кровь заболевшему волу и найти на сопке маленькую тонкую травку, настой которой возвращает здоровье каждому, кто его выпьет.