Он самый первый в деревне платил помещику за землю, за старый плуг, за воду и гордился тем, что никому не должен ни зернышка. Когда в доме не оставалось никакой еды, он уходил в лес с двумя внуками и возвращался на другой день, неся на крепких еще плечах соломенный мешок со съедобными кореньями. Он был честен, старый Син Тхэ Сун, и не хотел, чтобы помещик сказал кому-нибудь, что он не отдал долга.

Поэтому однажды вечером вся деревня в смятении прислушивалась к тому, что делалось в доме старика, куда только что ворвались лисынмановские полицейские во главе с помещичьим сыном, краснорожим широкоплечим Ли Дон Хва. Из дома неслись отчаянные женские крики, и через отодвинутые бумажные окна и двери летели на землю горшки, кувшины, лоскутные одеяла…

Ли Дон Хва выволок на порог старика Сии Тхэ Суна, на глазах у всех сорвал с него черную волосяную шапочку — почетный головной убор стариков в Корее, — растоптал ее, ударил старика ногой в лицо и удалился, сопровождаемый полицейскими. Старый Сим Тхэ Сун, шатаясь, поднялся на ноги. Лицо его было окровавлено, праздничный халат порван. Возле дома нерешительно собирались соседи. Они молча смотрели на старика. Наконец Син Тхэ Сун сказал дрожащим голосом:

— Вчера, когда я носил долг помещику, я разговаривал с крестьянами деревни Зеленая Гора. Брат одного из них только что прислал письмо с севера. Он пишет, что получил землю, что забыл вкус гаоляна и чумизы и ест только рис, а по праздничным дням его жена печет тог[3] и варит куксу[4]. Я сказал тогда: «Какое великое счастье иметь свою собственную землю! Неужели мы никогда не дождемся этого?» Кто-то услышал мои слова и передал их помещику. И вот видите… — И он обвел глазами вокруг своего дома, где валялись черепки разбитой посуды, клочья одежды и одеял.

Вечером при свете самодельного фитиля, пропитанного рыбьим жиром, старик собрал на семейный совет своих сыновей, дочь, невесток. Они сидели, по корейскому обычаю, на корточках на желтых соломенных цыновках и слушали тихие, неторопливые слова главы семьи. А старый Син Тхэ Сун говорил:

— До сих пор мы жили, как слепые кроты: мы заботились только о том, есть ли зерна в нашей норе. Несчастье, которое приходило в дом соседа, не касалось нас. Сегодня я понял, что так жить нельзя. Я люблю свою родину так же сильно, как всех вас, и потому я говорю вам, дети мои: идите воевать за родину, за то, чтобы она стала свободной и счастливой, за то, чтоб у каждого была своя земля и мешок риса про черный день. Пойдите, найдите смелых людей, которые умеют бороться за счастье всех нас, и возьмите так же, как они, винтовку в руки…

На рассвете старик проводил в горы трех сыновей, которые вместе с женами и семнадцатилетней сестрой отправились искать партизанский отряд.

А еще через день на маленьком домике старика появились крест-накрест прибитые доски. Это означало, что домик опустел. Старик с женой и двумя маленькими внуками той же ночью покинул деревню Летающая Ящерица и ушел навсегда с того места, где родились его дед, его отец и он сам…

Сыновья старого Син Тхэ Суна нашли партизанский отряд и скоро стали умелыми воинами. Сестренка научилась обращаться с пулеметом, а жены готовили пищу партизанам и чинили одежду. Горевали они только о том, что потеряли след отца. Один крестьянин, недавно пришедший в партизанский отряд из их родной деревни, сообщил, что дом заколочен, а сам Син Тхэ Сун с женой и внуками исчез, и сыновья решили, что вся семья угнана полицейскими и, вероятно, замучена.

Партизанский отряд с каждым днем становился все больше и крепче. Из южных деревень приходили сюда люди, которые не могли больше терпеть нищету, обиды, унижения, люди, которые поняли, что их враги — проклятые американские богачи и предатель Ли Сын Ман со своей шайкой министров и советников, продавший родину заокеанским хозяевам.

Многие из новичков рассказывали, что у них в деревне побывал незнакомый нищий старик. Он бродил со своей котомкой из дома в дом, сбрасывал, как учит обычай, с ног обувь и, присаживаясь на цыновку, долго толковал с хозяевами о том, как они живут. Потом рассказывал о жизни земледельцев на севере и, вздыхая, заканчивал так:

— Есть в горах люди, которые хотят, чтобы и у нас на юге жилось так же, как на севере. Они убивают полицейских, выгоняют помещиков и делят землю между бедняками. Все мы должны помочь этим смелым людям. Пора бросать жалкие лачуги и клочки земли, которая все равно нас не кормит, и итти в партизаны…

Речи старика доходили до злых ушей: лавочники, богатеи доносили полицейским. Но нищий старик исчезал так же незаметно, как появлялся. И почти всегда в ту же ночь исчезали из деревни молодые, крепкие, смелые парни.

Когда наступила зима и партизанам труднее было спускаться с гор за продуктами и одеждой, в отряд стали приходить одна за другой посылки с рисом, сушеной рыбой, сладким картофелем. Их находили висящими на деревьях, их приносили те, кто вновь записывался в отряд. И к каждой посылке была прикреплена записка: «От отца».

Никто не знал имени отважного старика, который самоотверженно и незаметно помогал партизанам, и поэтому его прозвали отцом партизан.

Однажды ночью старик появился в лагере, но никто не видел его, кроме командира. Старик проговорил с командиром в палатке до полуночи и, уходя, дал адрес своего жилья — небольшого домика, прилепившегося у самого края непроходимого ущелья. В этот домик стали приходить связные за разными сведениями, за продуктами, за одеждой.

Как-то утром руководитель партизан созвал всех командиров.

— К полудню надо настрелять дичи, наловить рыбы и собрать ягод, — приказал он.

— Боевое задание? — насмешливо спросил один из партизанских командиров, которого за неугомонный язык прозвали Драконье Жало.

Командир взглянул на него так, что он сразу замолк, и сказал сухо:

— Идите выполняйте задание!

И все разошлись в недоумении, спрашивая себя, что такое случилось с командиром.

К вечеру все принесенное охотниками было уже сварено и испечено. Еще теплым было зажаренное на костре мясо большого дикого кабана, покрытое коричневой аппетитной корочкой. На столе и командирской палатке лежала груда зажаренных куропаток, и вареная рыба была посыпана сверху мелко порубленным диким чесноком. А в ведрах краснели ягоды.

Все это упаковали в соломенные мешки, погрузили на лошадь, и командир вызвал пятьдесят самых смелых партизан, прославившихся в схватках с врагом.

— Сейчас мы пойдем в гости к отцу партизан, которому сегодня исполняется шестьдесят два года, — сказал он. — Мы отпразднуем день его рождения…

Путь лежал по непроходимым тропам, через крутые обрывы. Вот и ущелье и домик, совсем маленький, похожий на ласточкино гнездо. Командир постучал в дверь условным стуком, и на пороге показался старик.

— Отец! — крикнули в один голос три партизана, кинувшись к раскрывшейся двери.

И Син Тхэ Сун крепко обнял своих сыновей, которых четыре года тому назад послал сражаться за родину.

Весело прошел день рождения отца партизан. В домике места для гостей, конечно, нехватило, и пиршество перенесли на лесную поляну, заросшую пахучими белыми цветами. Вместо вина пили свежую родниковую воду, струившуюся тут же, у корней старой березы.

Как-то в холодный зимний вечер 1950 года Син Тхэ Сун возвращался из отряда, куда относил мешок белой муки и большую тыквенную бутыль самого лучшего кукурузного масла, драгоценного масла, которое жители целой деревни собирали для партизан по капельке.

Он шел и пел обо всем, что видел вокруг.

«Снег, снег, — пел он, — ты лежишь, как пригоршни белого риса, ты холодный, но под тобой тепло, и ты греешь землю, как самое мягкое свадебное одеяло. Вот по тебе пробежала белка, серая белка с красным пушистым хвостом. Она прыгнула на дерево и грызет орех, и коричневые скорлупки падают на снег. Я хотел бы поймать эту белку на воротник моему внучку, но мои старые глаза плохо видят…»