Настя даже не заметила, как оказалась перед тётей, вцепившись пальцами в подлокотники кресла и глядя ей прямо в глаза. Маргарита смотрела на неё как маленькая растерянная девочка с глазами, полными слёз, и пыталась что-то сказать. Настя резко выпрямилась и побежала на кухню за водой. Когда Марго сделала несколько глотков спасительной влаги, её плечи опустились и она прошептала на грани слуха:

– Три года назад, Асият, я потеряла смысл моей жизни. Потеряла дорогих мне людей. Сначала дочь, а потом и мужа. Я жить не хотела, думала, что умру и уйду вслед за ними. Но Бог не был столь милостив ко мне – он не дал мне этого шанса, он оставил меня жить. А зачем? – вдруг закричала Марго и закрыла лицо рукой. – Зачем мне жизнь, когда рядом нет людей, с которыми я была счастлива?

– Затем, что рядом с тобой остались люди, которым ты безмерно дорога! – громко ответила Настя, отбирая стакан с водой у тёти. – Которые любят тебя, боготворят, жизни своей без тебя не представляют, хотя иногда ты бываешь невыносима! Как ты думаешь, что бы испытали бабушка с дедушкой, братья, если бы тебя не стало в их жизни?

Маргарита замерла на несколько секунд и медленно подняла глаза на племянницу:

– Ты права. Ты абсолютно права. Я тогда уехала, не позволила меня жалеть. Я... я всю жизнь... я... я дура, – тихо закончила она и откинулась назад, глубоко дыша и сжимая кулаки. – Прости меня. Прости.

– За что? – Настя села у ног тёти и положила подбородок ей на колено.

– Я так заботилась о себе, что даже не дала тебе шанса что-то решить самой. Я забрала тебя всю себе, чтобы больше никому не досталось ни одной частички тебя. Только моя, только со мной.

Настя усмехнулась и неожиданно для Марго ответила:

– Глупости такие, что даже на голову не натянешь! Что значит – всю? Я не кофта безразмерная, чтобы тягать меня туда сюда. Да и забрать меня всю ты не можешь – я дома-то практически только ночую. А иногда остаюсь у бабули с дедушкой. Да и занятия с Наташей и Мариной отнимают огромное количество времени. Так что не выдумывай себе того, чего нет. Давай, я сейчас кофе сварю, мне наш шеф своих фирменных профитролей отсыпал. А вот когда мы с тобой немного остынем, ты всё мне расскажешь. И не смей отказываться – ещё немного, и ты сможешь не выдержать того, что носишь в своей душе.

Она не стала дожидаться ответа, уверенно поднялась и ушла на кухню. Через несколько минут Настя вернулась с блюдом, наполненным сладостями, и большими чашками ароматного кофе. Марго молча взяла одно маленькое пирожное, внимательно посмотрела на племянницу и начала свой рассказ.

– Наверное, это надо было сделать раньше, но я не могла. Точнее, я и сейчас не могу спокойно об этом говорить. Я, Настя, не всегда была такой – дерзкой, языкатой и не признающей никого и ничего. Я была домашней спокойной девочкой, наверное, уже никто и не помнит меня школьницей. Зубрилкой, отличницей, скромницей, что знала только одну дорогу – школа-дом. Мне было семнадцать, когда пропала Бэлла. Мама очень тяжело переживала её исчезновение, папа пытался через своих друзей, знакомых найти хоть что-то, хоть какую-то зацепку, братья подняли на уши своих друзей и приятелей. Даже подросток Адмир сутками сидел в интернете, пытаясь найти хоть что-то. А я... я осталась одна. Совсем одна, понимаешь? Заканчивала школу, сдавала экзамены, поступала в институт, а все вокруг были заняты исчезновением сестры... А я... – Маргарита прикрыла глаза и тяжело вздохнула. – Я ревновала, Настя, очень ревновала. Я не понимала, что даже находясь в отчаянии от пропажи сестры, мама и папа не оставили меня, не отвернулись, они помогали мне, но я не замечала этого. Или не хотела замечать. Я и замуж вышла, наверное, от злости!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Замуж? – Настя слушала внимательно, забыв об усталости, стараясь запомнить каждое слово, каждое движение, потому что она точно знала, что такого откровения не заслужил никто, что Маргарита впервые так искренне рассказывает о себе. Первый и последний раз. Больше она никогда не позволит себе такой слабости, потому что не привыкла, потому что жизнь перековала тихую домашнюю девочку в строгого нетерпимого профессионала.

– Да, я выскочила замуж, когда мне ещё и восемнадцати не исполнилось. Я училась на первом курсе медина, Осман был студентом МГИМО. Это, как сейчас говорят, было очень круто.

– Его звали Осман?

– Почему звали, – Маргарита усмехнулась и закурила очередную сигарету. – Его и сейчас так зовут. Осман Шиков. Красавец брюнет, высокий, сложён как Аполлон, умница и редкостный распиздяй! – Марго затянулась, вдыхая дым, а Настя спрятала улыбку. – Этот говнюк как-то решил поучить меня жизни. Хм, замахнулся он! Да меня родители никогда не били, а тут какой-то мужик будет руки ко мне протягивать.

– И как?

– Да нормально. Правда, потом пришлось ожоги на ладошках лечит.

– Ожоги? – Настя подалась вперёд и с удивлением уставилась на тётю.

– Ну да, а ты думаешь не будет ожогов, когда ловишь раскалённый утюг? А в принципе он нормальный парень был. Сейчас на Кубе в дипмиссии служит. Женат, двое мальчишек растут, полная копия папаши своего. Весело мы с ним жили, каждый день гости, друзья, бары-рестораны. Я тогда и курить начала, до сих пор от этой привычки отказаться не могу... Знаешь, как друзья мы были с ним единое целое, но как семья... К третьему курсу, когда пошли серьёзные клинические дисциплины, я поняла, что осталась только привычка, а симпатия, понимание, да даже секс ушли куда-то в дальние дали. Остался только мёртвый цирк. Это когда на арену выйти страшно, потому что фокусы закончились, а слон убежал. Вот и я убежала. Вернулась к родителям. Тогда уже было известно о твоём рождении, а я всё также не могла успокоиться. Мне казалось, что меня не так любят, как любили Бэллу. Что не живут моими интересами, что старшим братьям плевать на меня, на мои проблемы, а они к тому времени закончили Медицинскую академию, заканчивали интернатуру. Им действительно было немного не до меня. Они учились, учились врачевать. Это я потом поняла, когда сама оказалась впервые у постели больного. Но тогда... Тогда я отбросила всё и занялась только учёбой. Библиотека, книги, монографии, практика в хирургическом отделении. Я не видела ничего вокруг, пока однажды папа чуть ли не силой вытащил меня на празднование юбилея одного из своих знакомых. – Марго замолчала, глядя на ночной город, улыбаясь и вспоминая. Потом счастливо вздохнула и с широкой улыбкой закончила: – Вот там-то я и познакомилась с Вологодским, моим вторым мужем. Он был странным человеком. Мог мыть посуду, потом всё бросить, побежать в кабинет и полночи что-то писать. А потом под утро разбудить меня и гордо заявить, что, кажется, его теория относительно какой-то там галактики оказалась абсолютно верной. Он вообще мыслил необъятными категориями – галактики, вселенные, новые звёзды, удаляющиеся спирали.

– Он был учёным?

– Да, всемирно известным астрономом. Вологодский Афанасий Макарович. – Маргарита помолчала, всё также улыбаясь, а затем вскинула голову: – Знаешь, когда я сказала ему, что у нас будет ребёнок, он застыл, обдумывая очередную гипотезу о смерти и рождении звёзд, а потом тихо спросил: «А кто его отец?» В тот момент мне захотелось его придушить! Тогда я поняла, что когда хочется зацеловать его до потери дыхания и одновременно втащить с ноги – это и есть любовь, наверное. Лина родилась перед самым Новым годом. Красивая, нежная, музыкальная, серьёзная до умопомрачения и до сумасшествия любимая своим отцом. Он бросал всё, забывал о вселенных и галактиках, когда его маленькая принцесса танцевала. Они катались на санках, пели, она красила ему ногти и делала причёски. Они были одним целым... мы были одним целым... Почти десять лет.

Маргарита как-то суетливо порылась в карманах, потом похлопала по сиденью кресла, ища зажигалку, вытащила дрожащими руками сигарету, прикурила и замерла.

– Мы ничего не смогли сделать, ничем не смогли помочь. Сначала была обычная ангина, увеличились лимфоузлы на шее, потом стали появляться синяки, одышка. Когда мы сдали анализы, нам сказали, что процесс уже был запущенным. Лина сгорела буквально за полгода. Острый миелоидный лейкоз. Мы перепробовали всё, что было доступно на тот момент, нам говорили, что проценты выживаемости при этом виде лейкоза довольно велики. Но не абсолютны... Лину похоронили в ноябре, а вечером того же дня умер и её отец, мой муж. У меня дома не оказалось ни одного препарата, которым я могла бы ему помочь. Инфаркт... И у меня не осталось ничего. Только память. Память и горе. Тогда я узнала, что волосам надо всего две недели, чтобы поседеть от стресса и шока. И я решила уехать. Уехать из этого города, где всё напоминало о муже и дочери. Уехать из этой страны, где нам не смогли помочь. Уехать, чтобы не видеть сочувствующие взгляды, не слышать шёпот за своей спиной. Я позвонила Осману и вскоре улетела на Кубу. Адмир к тому времени уже работал, он стал моим личным юристом и помог оформить всё оставшееся после смерти мужа имущество на меня. И эта квартира, и машины, и счета в банке, это всё, что осталось от Афанасия. Всё, что осталось у меня от той жизни.