- Хорош! – поднял руку Лотар и вновь помянул святого. – Ну, не подведи! Благослови меня, грешного!

Он выломал ломом стенку горна и под восторженный рев жителей городка, во все глаза следивших за этим действом, вытащил клещами железную крицу. Даже с его бычьей силищей это оказалось непросто. На лбу кузнеца вздулись жилы, лицо покраснело, и вскоре крица перекочевала на наковальню. Ее еще нужно будет отбить от шлака и кусочков несгоревшего угля. Долгая, трудная и нужная работа. Но Лотар был на седьмом небе от счастья. Впрочем, недовольный голос ненаглядной женушки спустил его на бренную землю.

- И это каждый раз так будет? – недовольно спросила Эльфрида, сложив руки на пышной груди. Восторга мужа она не разделяла.

- А… э-э…, - глубокомысленно промычал Лотар. – А что не так-то? Большое дело сделали. Сам князь велел первую крицу до зимы ему дать, а мы даже раньше управились.

- Он тебе еще велел подумать, чтобы силу воды к этой работе приспособить. Забыл? - ехидно спросила Эльфрида.

- Кто тут мастер? – набычился кузцец. – Я или ты? Ты – баба. Вот иди и своими горшками командуй! А я лучше знаю, как надо делать. И мне в моих делах даже сам князь не указ. А уж ты тем более.

- То есть, вы, два десятка олухов, будете день напролет в свой кожаный мешок дуть? – разъярилась Эльфрида. – А ты будешь ходить вокруг, как шелудивый пёс вокруг объедков?

- Да что не так-то? Дурная ты баба! – взорвался кузнец. – Как еще железо плавят, по-твоему?

- Что не так? – заорала на него в ответ жена. - Да все не так! Ты говорил, что любишь меня! А я при живом муже, словно вдова живу. Ты же из кузни своей не вылезаешь! Я уж и забыла, когда мужскую ласку от тебя получала! Придешь, поешь молча, и спать!

- Так у меня работы по горло, - смутился вдруг кузнец, искоса поглядывая на подмастерий, которые наслаждались бесплатным зрелищем.

- Так теперь из-за того, что ты дурак набитый, - продолжила орать жена, - я должна вдовой жить? Тебе сам князь сказал воду приспособить для работы! Ты что, сильнее, чем река? Да если бы мой отец был таким дурнем, как ты, то голыми руками жернова бы ворочал!

- Да ты о чем говоришь-то? – голос Лотара сорвался, а в голове словно сверкнула молния. – Ты хочешь мельничным колесом молот поднимать?

- Водяное колесо может и молот поднимать, и мехи качать, и вообще все, что захочешь, - снисходительно посмотрела на него жена. – Мне еще дед рассказывал, что в Арелате(1) с римских времен шестнадцать мельниц подряд стоят. А раньше в кузнях тяжелые молоты сила реки поднимала. Ты что, забыл, чья я дочь? Да я выросла на мельнице! Я там каждый гвоздь знаю.

- Святой Мартин, помоги мне! – прошептал Лотар. – Так вот о чем его светлость мне говорил, а я не слушал его. Воистину, гордыня - грех смертный. Покарал меня господь за это слепотой. Ведь у меня всё под самым носом было.

- Пойдем уже, горе мое, - смилостивилась Эльфрида. – Пойдем, ужин на столе. Я и баню затопила. От тебя ведь несет, как от старого козла. Насквозь уже провонял кузней своей.

Она потянула его за руку, но сдвинуть могучую фигуру мужа не смогла. Да он и не заметил ее усилий. Глаза Лотара смотрели куда-то за горизонт. Он уже забыл и про ужин, и про баню, и про истосковавшуюся по мужской ласке красавицу жену. Его губы шевелились.

- Он же говорил, а я не слушал… Мягкое железо… Твердое железо… Пруты сварить, перекрутить, проковать… Металл будет упругим и точиться хорошо. Только проковать послойно много раз, чтобы слои хорошенько перемешались… Да это же… Да быть того не может! Мягкое железо с твердым заедино! … В разогретом масле закалка… Не в воде… много мягче… Я же и, впрямь, дурак набитый! Помоги мне святой Мартин! Да я же теперь на всем свете самым знаменитым мастером стану!

- Да пойдем же домой, наконец! – умоляюще смотрела на мужа Эльфрида, а по ее румяным щекам от обиды потекли горькие слезы. Она знала этот взгляд. Он означал, что ее муж не пойдет ужинать. И в баню он тоже не пойдет. Он пойдет в свою проклятую кузню и будет там колотить молотом, пока темнота не накроет город, а рассерженные люди не пригрозят поджечь его мастерскую, если он сейчас же не прекратит. И он опять придет домой, съест то, что она подаст ему, не почувствовав вкуса, а потом рухнет спать.

Девушка села на чурбак и горько заплакала. Не так, совсем не так представляла она свое замужество. У отца с матерью многое случалось за долгую жизнь. И колотушки получала мать, и отцу порой от нее сильно доставалось. Но никогда ее отец не менял свою жену на мельницу. Это только ей не повезло так.

- А, пойдем-ка домой, - ожил, наконец, Лотар, который не выносил, когда любимая жена плакала. Он ущипнул Эльфриду за обширную задницу, задорно подмигнув ей. – Спину-то мне в бане потрешь?

- Потру, - шмыгнула носом Эльфрида, моментально перестав плакать. - И не только спину. Ты у меня отработаешь все, что задолжал, муж мой. Там уже резы немалые набежали. Подождут твои железяки.

Арелат - совр. Арль

Добрята ехал на невысокой мохнатой кобыле, которая неспешно трусила в середине кавалькады воинов племени кочагир. Он неплохо ездил на коне, дядька Удан натаскал его. Да только то, что умел он, не шло ни в какое сравнение с тем, что умели дети степи. На коне они передвигались, ели, спали и даже справляли малую нужду. Для кочевника было позором ходить пешком, и даже десяток-другой шагов до соседней юрты гордый всадник непременно проделывал верхом.

Маленькие, неприхотливые и невероятно выносливые лошадки, которые и составляли большинство стад племени, были способны часами идти легкой рысью. Всадники жалели их, ведя на поводу заводного коня. А поскольку кочевник останавливался лишь для того, чтобы заночевать в подходящем месте, то такой караван мог пройти тридцать пять – сорок миль в день.

Первый день пути закончился для Добряты скверно. Ноги горели огнем, и он едва слез с лошади, плавясь под насмешливыми взглядами воинов. Они не смеялись открыто. После того, как он продемонстрировал им стрельбу по мишени, даже опытные воины посматривали на него с немалым уважением. Пять стрел висело в воздухе одновременно у невзрачного словенского мальчишки, и это для видавших виды степняков было удивительно. Они, родившиеся с луком в руках, не могли понять, как у него это получается. Когда он брал в щепоть пять стрел, натягивал тетиву костяным перстнем на большом пальце и укладывал их все в грудь соломенного чучела, то на это сбегался посмотреть весь аул. А вот в стрельбе на полном скаку они были куда сильнее. Собственно, они все стреляли куда лучше, чем он. Да и где словенский мальчишка мог привыкнуть к коню? Мало их в лесах. Но Добрята учился. Учился до тех пор, пока его новый отец, что дал ему имя Ирхан, не повел небольшой отряд в земли рода уар, на поклон к самому великому кагану.

Пуста, или Пушта, жуткая для любого словена паннонская степь, раскинулась перед мальчишкой, словно желто-зеленое покрывало. Степь совсем не была ровной, как казалось ему раньше. Ее пересекали мелкие речушки и балки, заросшие кустарником. Кудрявый березняк лесных урочищ, что длинными языками вторгались в обиталище дроф и диких коней разбавлял зеленью унылый пейзаж. Встречные пастухи, охранявшие табуны лошадей и баранов, перекрикивались гортанными голосами, видя чужой отряд. Они натягивали тетиву на луки и напряженно смотрели им вслед, пока кочагиры не скрывались из глаз. Иногда они ночевали в чужом кочевье, где дарили немудреные подарки хозяевам. Законы гостеприимства были священны. Раз ты не враг, то друг. Кто знает, может уже завтра ты будешь рубиться рядом с гостем где-нибудь под греческими Фессалониками или под лангобардским Фриулем, что в восточных Альпах.

До ставки великого кагана была неделя пути, и вот уже Добрята, раскрыв рот, смотрел на гигантские земляные валы, окружавшие логово зверя, много лет терзавшего эту часть мира. Бесконечные кольца укреплений, отстоявшие между собой на расстояние голоса, вмещали в себя кочевья и деревни земледельцев-рабов рода уар. А вот ремесленники, и особенно кузнецы-бронники жили в самой крепости, под защитой деревянного частокола.