Кавалькаду беспрепятственно пропустили внутрь, и даже великий каган не стал изображать из себя небожителя, приняв старейшину Онура в тот же день. Обрывки неприятных слухов, что доносились до него с северной границы, будили в нем любопытство. Любопытство, не более.

Каган сидел на стопке ковров, возвышаясь над головами почтительно склонившихся перед ним подданных. После триумфального возвращения из Константинополя ему не нужно больше идти в поход. Ни в этом году, ни в следующем он не станет распылять свои силы, рискуя многим ради малого. Его хринг набит золотом по самую крышу, и только глупец будет ловить рыбу на золотой крючок. Зачем ему идти в глухие леса, опасаясь удара в спину от вероломных болгар, кочующих восточнее? Они жадным взором смотрят на его богатства уже не первый год. А их хан Кубрат и вовсе был когда-то заложником у ромеев, где, по слухам, даже принял христианство. Да и с Ираклием он дружил еще с тех времен. Ненадежные эти болгары, глаз да глаз за ними нужен.

Каган сощурил и без того узкие глаза, глубоко посаженные в изуродованный любящими родителями череп. Никто не должен был усомниться в благородном происхождении их сына. Седые волосы были расчесаны рабынями и спадали на спину, скрывая парчу кафтана. Золотыми нитями прошитая ткань притянула к себе взгляды степняков, которые смущенно оглядывали свои безрукавки из овчины и стоптанные сапоги.

- Великий каган, я Онур, глава племени кочагир. Ты должен помнить меня, я ходил с тобой в походы не один раз.

- Я помню тебя, Онур, - милостиво кивнул каган. – Неужели ты прискакал сюда, чтобы сказать, что и Турсун сложил свою голову в словенских лесах?

- Воистину так, повелитель! – склонил голову Онур. – Хан Турсун погиб, а с ним погибло пять тысяч всадников. И тысяча его сына Батбаяра погибла тоже. В наших землях почти не осталось воинов, что могут натянуть лук.

- Да вы совсем там воевать разучились! – побагровел каган, впившийся свирепым взглядом в кочагиров, которые вжали головы в плечи. Даже Добрята, стоявший позади всех, почувствовал тот животный ужас, который предшествует обычно жестокой смерти. – Вы потеряли семь тысяч всадников за несколько месяцев. Даже император не смог отнять у меня столько воинов. Как вы смогли так обделаться, старик?

- Ловушки в лесах, повелитель, - понуро ответил Онур. – Завалы на узких тропах, ловчие ямы, стрелы, пущенные в спину. Словене хорошо сражаются в лесу. Это в поле они ничтожны. Но дома, в своих чащах… Они научились хорошо воевать, о великий. Коню негде пуститься вскачь на лесных полянах, некуда отступить, когда толстые деревья падают позади. Нам больше нечего делать в этих лесах. Эти походы не дают добычи, но губят наших воинов.

- Так и не суйтесь туда больше, - брезгливо посмотрел на него каган.- Если вы стали слабы, как бабы, то сидите дома и шейте одежду. Может, не будете тогда выглядеть, словно оборванные пастухи.

- Наши дети бились достойно, великий каган, - отчетливо ответил Онур. – Не трогай их память. А через пять лет сыновья моих сыновей сядут в седло и отомстят за своих отцов. Это я тебе обещаю.

- Я уже слышал много обещаний. И все они оказались пусты. Ты привез мне подарки, старик, и хочешь стать тудуном в тех землях, - презрительно посмотрел на него каган. – Я прав?

- Твоя проницательность равна твоей отваге, великий каган, - поклонился Онур. – Мой род отдаст все, что имеет. Прости нас за скромный дар.

- Мне не нужно от вас ничего! – зло выплюнул каган. – Даже если твои сумы полны золота, ваши подачки меня не интересуют. Нищее племя, которое не может справиться с полуголыми дикарями. Уходи, старик, и уноси отсюда свое барахло. Я пришлю в ваши земли того, кто наведет там порядок. И это будешь не ты.

- Но, великий…, – упрямо посмотрел на своего государя Онур.

- Убирайся! Разговор окончен!

Всадники поклонились повелителю мира, и не глядя друг на друга, потянулись из покоев кагана. Им было безумно стыдно. Словно их сейчас макнули лицом в грязную лужу. Ведь каган даже за стол их не позвал, словно они были последними из его слуг. Особенно стыдно было старому Онуру, что носил на шее серебряную цепь с пятиконечной звездой.

- Плохо! Все очень плохо! - говорил он самому себе.

- И ничего не плохо, - спокойно ответил ему Добрята, который скакал рядом с ним. – Так и должно было быть.

- Так князь знал? – удивленно вскинул глаза на мальчишку Онур.

- Он допускал, что так будет, - спокойно ответил Добрята. – И на этот случай дал мне указания.

- Так зачем же тогда мы ездили сюда? – еще более удивленно спросил Онур. – Неужели, чтобы…?

- Ага! – растянул в улыбке рот мальчишка. – Вот для этого самого!

- А новый тудун? – спросил совершенно сбитый с толку Онур. – С ним как быть?

- Я пока у тебя в кочевье поживу, уважаемый Онур, - почтительно склонил голову Добрята, не ответив на вопрос. – Ты меня научишь на полном скаку стрелять.

- Ты должен ненавидеть нас, – испытующе посмотрел на него Онур. – Мы много боли принесли твоему племени. Почему я не чувствую в тебе зла?

- А нет больше никакого племени, - просто посмотрел на него Добрята. – Все мы княжьи люди. И я, и ты. Только я это уже понял, а ты пока нет. Но это пройдет, вот увидишь, почтенный Онур.

***

Сегеня бессмысленно ковырял стены деревянного сруба с крошечным окошком, в котором он сидел уже не первый день. Толстая низкая дверь запиралась снаружи на железный засов. Он увидел это, когда его сюда привели. Делать было нечего совершенно, и дни тянулись убийственно медленно. Он снова начал вспоминать. Воспоминания –это единственное, что у него оставалось. А ведь у него почти получилось… Это было так.

- К оружию! – завыли авары, охранявшие табуны коней. – Враг!

Незнакомого вида конники галопом влетели в лагерь степняков, сбивая их наземь ударами длинных копий. В ответ засвистели стрелы, но странные всадники были в панцирях и шлемах, которые лучникам было не пробить. Жаркие схватки закипели тут и там, а Сегеня судорожно размышлял. Надо было спасаться, и немедля. Раз германцы (а он опознал их по лающим рубленым фразам) прорвались сюда, значит, дело плохо. Если обры победят, он вернется назад. В конце концов, он проводник, а не воин. Сегеня бросился к реке, и широкими гребками поплыл на дулебский берег. На этой стороне ловить было нечего. Обры и прирезать могли в горячке. Если кочевников разобьют, то уходить ему придется на север, к чехам или хорватам. Пойдет в батраки поначалу, а там вдовицу какую-нибудь за себя возьмет, и доживет свой век спокойно. Вот с такими мыслями он сидел на ветке высоченного дуба, с любопытством разглядывая, как кипит у стен города лютая сеча. Авар побили, он это видел совершенно отчетливо. Ну, а раз так, надо уходить. Он спустился с дерева и побрел на север, внимательно поглядывая под ноги. Не приведи боги, сучок острый в босую подошву воткнется или гадюка цапнет. Конец ему тогда. Тем более, что этих мест он и не знал вовсе.

Он шел от веси к веси, осторожно выспрашивая дорогу. Ночевал, где придется, останавливаясь в дулебских деревушках, пока однажды не проснулся от того, что в горло ему пребольно уткнули острие копья.

- Это ты зачем? – прохрипел Сегеня. – Не стыдно с гостем так? Почто озоруешь? Ты кто такой, дядя?

- Староста я местный, - почти ласково ответил старший из незваных гостей, которого, видимо, позвал хозяин, у которого Сегеня заночевал. За его спиной стояли двое хмурых мужиков. – Ступка меня звать. А копье на всякий случай. Это я ради тебя стараюсь, вдруг ты баловать будешь.

- Да не буду я баловать, - почти спокойно ответил парень. – Убери копье, не разбойник я. К родне иду.

- Руки вытяни, - не слушая его объяснений, ответил староста.

- Зачем? – спросил Сегеня, уже зная ответ.

- Вытяни руки, парень. Добром прошу, - ледяным тоном сказал мужик, чуть нажав острием на горло. По шее потекла тоненькая струйка крови. Тут и, впрямь, никто шутить не собирался.

Сегеня послушно вытянул руки вперед, и они были тут же завязаны каким-то хитрым узлом. После этого его вывели на двор, где и на ноги набросили петлю, сделав шаг чуть ли не вдвое короче.