— Я — свободная, — плачу я, против всякой логики уткнувшись Давиду в грудь. — Я не служанка, не содержанка, не комнатная собачка.

— Женщины должны слушаться своих мужчин, разве нет? — спрашивает тем временем мой похититель.

— У меня нет мужчины! — всхлипываю я, не поднимая взгляда. — Я хочу быть независимой, хочу изучать искусство, общаться с художниками...

— Детка, — перебивает меня Давид. — Став моей женщиной, ты сможешь покупать любые картины, какие захочешь. Тебе надо только быть ласковой и любящей со мной.

— Но ведь это плохо... — не удержавшись, я шмыгаю носом. — Какая любовь может быть за деньги?

Темные глаза мужчина неотрывно ищут что-то на моём лице.

— Я действительно не прогадал, — говорит он загадочную фразу, чуть сильнее прижимая меня к себе.

После чего Давид относит меня в ту спальню, из которой я сбежала.

Давид

Я работаю, чтобы отвлечься от мысли, что наверху, в одной из гостевых спален моего дома, в одинокой кровати спит страстная молодая красавица. Красавица, которую фактически продал её отец.

Я тру переносицу, чувствуя, что хочу потереть кое-что другое.

А, блин... хочу.

Тем временем часы в библиотеке ударяют всего один раз. То есть сейчас уже час ночи.

Прекрасно...

Я поднимаюсь из-за своего рабочего стола, решив, что с меня сегодня хватит работы.

Проекты, счета, контакты... Выключаю ноутбук и поднимаюсь по лестнице в свою спальню. То есть я намереваюсь подняться в свою спальню, но сворачиваю к гостевым комнатам, не в силах себя обуздать.

«Даже трогать не буду, только посмотрю».

Я открываю дверь сиреневой спальни и шумно втягиваю в себя воздух. Вот она — спит, раскинувшись... Хочется лечь рядом с ней, на неё — и насладиться прекрасным телом своей гостьи. Ульяна, правда, считала себя пленницей, но ни я, ни тем более её отец так не думаем.

«Завтра на будет позвать Юрика — пусть сам ей всё объясняет, — решаю я, и не сумев преодолеть искушение, подхожу к кровати.

Похоть застилает мозги — я провожу пальцами по её атласной коже, трогаю её белеющие в ночной темноте бедра.

Темные волосы шелком разметались на подушке.

Она похожа на итальянку: такая же яркая, такая же фигуристая... Несмотря на свою невинность, Ульяна не стесняется это подчеркивать — то платье, в котором она приехала, сводит меня с ума...

Я радуюсь, что она ещё до меня умеет выбирать одежду — никаких страшных мешковатых брюк, никаких рваных курток и прочей ереси, которую сейчас так активно носят её ровесники.

Нет, моя детка держит класс — и мне это нравится.

Конечно, я обратил внимание, что её одежда далеко не лучших брендов — такое не должна носить моя женщина, но это касается только марок и качества тканей.

Я бросаю короткий взгляд на коробки, которые доставили ещё вчера для моей гостьи — и вижу, что большая половина уже разобрана.

«Значит, завтра с утра она появится уже в нормальном одежде», — делаю я вывод, с удовольствием представляя, как хорошо она будет выглядеть.

Точёные ножки, округлая женственная попка, пышная грудь — не толстуха, не плоскодонка — и при этом натуральная красавица.

Моя детка.

Я отрываю пальца от её зовущего меня к себе тела — и выхожу из её спальни.

Прямиком иду к себе — в ванную комнату, чтобы принять ледяной душ.

Я не помню, когда я это делал в последний раз — не для того, чтобы контрастным душем укрепить иммунитет, а чтобы погасить желание.

В моё возрасте это почти постыдно.

Я опускаю голову вниз — чтобы посмотреть на своего стоящего в изготовке друга.

— Скоро всё будет, — обещаю я ему. — Совсем скоро. Никуда она от нас не денется.

Ульяна

Я просыпаюсь от того, что Катя зовёт меня завтракать. Я продолжаю лежать в кровати, накрывшись подушкой.

— Ульяна Юрьевна, — продолжает звать меня женщина. — Завтракать.

— Спасибо, не хочу.

Катя громко вздыхает.

— Ульяна Юрьевна... — просительно зовёт она. Отодвигаю одеяло в сторону.

— Что вы от меня хотите? — спрашиваю хмуро.

— Завтрак, — как идиотке, повторяет женщина. — В этом доме завтрак подают в восемь утра.

О, как! Подают завтрак, значит. И в определенное время.

Интересно, Давида тоже отсылали учиться в какой-нибудь школу-пансион с железной дисциплиной, или он сам по себе такой?

Я ничего не имею против завтрака, тем более, что ужин, поданный прямо в комнату, когда я разбирала вещи, был на самом деле давно.

Живот, услышав мысли о еде, жалобно заурчал, напоминая о себе.

По идее, надо было бы не кочевряжиться, я просто спуститься вниз, но меня раздражала сама мысль поступать так, как хочется моему похитителю. Возможно, Давид может позволить себе многое, но я не продаюсь!

Катя тем временем настаивает на том, чтобы не злить хозяина.

— Ульяна Юрьевна, просто спуститесь, — предлагает она. — Просто посидите немного за столом... Если вам там будет неудобно есть, я после принесу еду вам в комнату.

Я удивленно кошусь на свою помощницу.

То есть даже так? Это она на самом деле хочет мне помочь, или втирается в доверие?

Я размышляю какое-то время над этим вопросом. Однако Катя нервничает.

И чем дольше я остаюсь в кровати, тем больше нервничает помощница.

Это заставляет нервничать меня.

— Ульяна Юрьевна, — жалобно произносит Катя, которая сейчас совсем не походит на секьюрити... кажется, она на самом деле сильно боится Давида.

Это заставляет меня поменять решение — я встаю и начинаю медленно приводить себя в порядок.

Принимаю душ, умываюсь... моё бельё, которое я вчера постирала, подсыхает в ванной на сушителе — но у меня есть ещё одна запасная пара, так что я не испытываю никакого дискомфорта.

Надеваю вчерашнее платье, расчесываю волосы своей расческой — у меня она деревянная, очень удобная.

В доме тепло, поэтому обувь я решаю проигнорировать, спускаясь вниз босиком.

Семь пятьдесят.

Десять минут до завтрака.

Успели.

Но Катя всё равно морщится — ей не нравится, что я одела вчерашнюю одежду, на что я заявляю, что другой у меня нет.

И от этого заявления моя помощница вздрагивает, как от выстрела.

Если бы я тогда знала, к чему приведет моя принципиальность, то пожертвовала бы ей ещё тогда.

Но я ещё в неведении и поэтому спускаюсь вниз безо всякого испуга.

И сразу же натыкаюсь на прищуренный взгляд хозяина дома. Должна признать, что Давид сегодня выглядит ещё внушительней, чем вчера: опять строгий костюм, татуировка на шее хищно скалится, предупреждая меня, что её владелец — опасен.

Второе предупреждение за одно утро — но я всё ещё не понимаю.

— Что ты на себя напялила? — спрашивает Давид, недовольно фыркая.

Я оглядываю себя с ног до головы.

— Платье, — отвечаю я.

— Почему вчерашнее? — он спрашивает, но мне кажется, что орёт — до того тихо сейчас в доме. Мы здесь точно не одни — но все слуги явно попряталась, не желая показываться перед хозяином.

Дело швах.

— Это моё единственное платье, — замечаю я осторожно. — Я не взяла сменной одежды.

— У тебя весь гардероб завален сменной одеждой! — Злится Давид.

Гардероб, да... вчера, пытаясь убедить бдительность Кати и Давида, я разобрала часть вещей.

— Это не мой гардероб, это не мои вещи, — произношу я твёрдо.

— Из покупали специально для тебя! — рычит Давид.

Я мотаю головой.

— Спасибо вам за это, но я просто не могу.

Хозяин дома делает большой шаг, оказываясь в опасной близости от меня.

— Чего ты не можешь? — цедит он сквозь зубы. — Чего именно ты не можешь?

— Надеть на себя чужое, — отвечаю я. — Это не моя одежда, и мне будет некомфортно...

Я сбиваюсь, потому что Давид начинает смеяться.

Это нехороший — злой смех, от которого у меня идёт мороз по коже.

— Ты ещё не поняла, что твоего мнения тут никто не спрашивает? — он улыбается, но это очень, очень злая улыбка. Не улыбка, а настоящий оскал.