Он выбрасывает вперед руку, чтобы притянуть меня к себе.

Я чувствую рядом с собой большое, сильное тело, которое с каждой минутой всё сильнее сжимает меня... Пуговицы его пиджака больно впиваются мне в живот, но когда я открываю рот, чтобы сказать об этом, его рот начинает атаку.

Я не могу сопротивляться.

Сначала потому, что он крепко держит меня, не давая свободы.

Затем потому, что его губы умеют удерживать, даря блаженство.

Я чувствую, что меня подхватывают на руки. Пока я всё ещё не совсем в сознании, меня сажают на стол — я чувствую своей пятой точкой холод полированного дерева.

А затем Давид, оторвавшись от моих губ, резко срывает с меня платье.

От наряда, в котором я приехала, остается два больших кусочка, которые он стаскивает с меня, не обращая внимание на мои робкие попытки прикрыться.

— Пожалуйста... Пожалуйста, — шепчу я, пытаясь дотянуться до лоскутков своей одежды. — Давид, пожалуйста!

Я чуть не плачу, но мой мучитель бесстрастен.

— Если ты не хочешь носить одежду, которую я купил для тебя — ты будешь ходить по дому голая. — Спокойно произносит он.

Я поднимаю на него взгляд и вскрикиваю, не смея поверить, что он так жесток.

Тем временем часы в столовой бьют восемь раз.

— Садись на место, — откидывая ногой лоскуты моего платья, произносит хозяин дома. — Сейчас подадут завтрак.

Я униженно сползаю на ближайший стул, чувствуя себя ужасно... но тем временем в столовую входят вышколенные слуги.

Передо мной ставят несколько блюд: одно с пышным омлетом, украшенным томатами черри и зеленью, второе — с подрумяненным в тостере бэйглом, на третьем — несколько маленьких плошек с разного вида намазкой — судя по запаху и цвету, это масло, джем, мёд и кажется, парочка творожных сыров с разными травами и с лососем.

Разглядывая завтрак, который передо мной поставили, я пытаюсь понять, куда я попала.

У Давида какая-то мания на то, чтобы всё держать под своим контролем. Даже этот завтрак... В нашем пансионе завтрак был единственной трапезой, где все подданные блюда стояли в буфете — и можно было выбрать всё, что хочешь.

Даже в нашей закрытой школе, где не разрешались мобильные, женские журналы и косметика — даже там была свобода!

Но не здесь.

Давид, сев напротив, прожигает меня взглядом, в то время как слуга вежливо интересуется, что я буду пить: чай или кофе.

Заказываю кофе — и передо мной ставят чашку на блюде. Всё из тонкого костяного фарфора — дорогая вещь.

Наверное, и все столовые приборы, что сейчас лежат на столе, не из стали, а из серебра.

Я мысленно усмехаюсь, но это не помогает мне скрыть свой стыд.

Я сижу за столом почти голая — в то время как моё платье ( точнее то, что от него осталось) валяется на роскошном полу.

Я опускаю голову, чтобы это проверить. Давид, проследив за моим взглядом, тут же приказывает слуге убрать этот мусор.

Кровь приливает к моему лицу.

Я чувствую стыд — стыд, смущение, неловкость. Но хозяина дома это не трогает. Он вовсю развлекается за мой счет.

— У тебя красивая грудь, — замечает он. — Троечка?

У меня третий размер, то есть Давид угадывает правильно, но я всё равно молчу. И продолжаю неподвижно сидеть на своем стуле.

— Уля...

— Мне не нравится, когда меня так называют, — цежу я сквозь зубы. Он точно знает об этом — и специально использует ненавистное мне сокращение моего имени.

— Мне тоже многое не нравится, — кивает Давид.

Он замолкает, не договорив — и мне приходится вскинуть голову, чтобы посмотреть в лицо своего мучителя.

— У тебя отвратительное белье, — усмехаясь мне прямо в глаза, заявляет мужчина. — Такая красивая грудь, как у тебя, должна быть одета в кружева... А не в синтетику.

Он специально смущает меня — я понимаю это, но всё равно послушно ведусь на его игры. Мне не стыдно за своё белье — это нормальный спортивный комплект, которых в моем шкафу подавляющее большинство.

Мне стыдно, что он видит моё почти обнажённое тело.

А ещё мне унизительно сидеть за столом почти обнажённой — после того, как он растерзал моё платье.

Но я продолжаю сидеть — потому что боюсь, что это чудовище придумает что-то ещё, если я осмелюсь встать, чтобы уйти.

Впрочем, Давида это не останавливает — и наслаждаясь омлетом из своей тарелки, хозяин дома замечает, что не хочет, чтобы гости в его доме страдали.

Черные глаза в упор смотрят на меня.

— Я не собираюсь морить своих гостей голодом, — вкрадчиво произносит мучитель.

— Я не голодна, — выдавливаю я из себя, чувствуя себя ужасно от того, что со мной сейчас происходит. Такого не может быть — не должно быть ни с кем, никогда!

— Уля, если ты сейчас же не возьмёшь вилку в руки, то мне придется посадить тебя на свои колени и покорить насильно, — ухмыляется Давид.

Чувствуя себя отвратительно от происходящего, я беру вилку, чтобы съесть крохотный кусочек омлета.

Давид неотрывно за этим следит.

Я проглатываю омлет, облизывая губы после еды.

— Ещё, — произносит он, скользя взглядом по моему обнажённому телу.

Я снова подцепляю небольшой кусочек омлета.

Это всё ужасно, но я стараюсь изо всех сил сохранить самообладание. Получается не очень.

Я уговариваю себя, что моё белье ничуть не прозрачней, чем обычный купальник — и можно просто представить, что я нахожусь где-то на отдыхе и просто завтракаю в ресторане перед тем, как идти на пляж.

Но ни один воспитанный человек не станет завтракать в ресторане без накидки, — бурчит мой внутренний голос.

Я сдерживаю слезы, и проглатываю второй кусочек омлета.

— Теперь возьми в рот помидор, — приказывает хозяин дома. Я понимаю, что не могу ему сопротивляться, и послушно целюсь на томат, собираясь разрезать его напополам.

— Возьми целый, — корректирует мои намерения Давид. — Руками.

Я снова делаю, как он приказывает — а когда нахожу в себе силы поднять взгляд на мужчину, понимаю, что он ест меня взглядом.

Меня это дико пугает.

Я начинаю часто и тяжело дышать — это паника, но это и возбуждение, от которого мне не уйти — взгляд Давида зажигает во мне что-то неправильное, что-то порочное.

Сам мужчина тем временем переводит взгляд с моей груди на моё лицо.

— Понравилось? — спрашивает он странным, хриплым голосом.

Я мотаю головой из стороны в сторону.

— Нет.

Давид усмехается.

— Что так?

— Не чувствую вкуса.

— Это приходит с опытом, — убеждает меня мой мучитель. — Ты втянешься. Женщины любят есть томаты.

Я понимаю, что мы говорим сейчас совсем не о продуктах, которые поданы нам на завтрак — и замолкаю, потому что не могу с ним состязаться в этом вопросе.

— Ульяна? — кажется, Давиду не нравится моя отрешённость.

— Это всё... всё слишком, — я не удерживаю слезы, которые теперь катятся из моих глаза. — Вы понимаете, насколько унизительно для меня то, что сейчас здесь происходит.

— Ты радуешь меня своим телом, — пожимает плечами Давид. — Не вижу здесь никакого унижения.

— Вы не понимаете!

— Нет, — рявкает мужчина. — Если бы я не захотел смотреть на твое тело, если я нашёл его уродливым и некрасивым — тогда это было бы унижением.

Он бросает салфетку на стол и поднимаясь, обходит стол, оказываясь возле меня.

— Ты прекрасна, детка, — говорит он, в проводя сбитыми костяшками пальцев по моему обнаженному плечу. — Я хочу тебя.

Я вскидываю на мужчину испуганный взгляд, но замечаю, что Давид сейчас улыбается. Этот холеный, ещё мгновение назад дико раздраженный мужчина, улыбается, разглядывая испуганную меня.

— Уля, этот был твой выбор — ты могла порадовать меня своим роскошным телом в красивом наряде.

Оттянув лямку на моём бюстгальтере, владелец дома добавляет:

— Эти тряпки меня тоже раздражают, но я решил пощадить твою скромность.

Он проводит пальцами по моей груди.

— Но в следующий раз я не буду столько благодушен.