Дима Старовойтов прибыл в аэропорт не для того, чтобы улететь в одну из Стран счастья, а чтобы встретить дочь подруги семьи, решившую посетить Новоторск по одной ей известному делу. Подруга семьи, ещё в советское время связавшая свою жизнь с весьма обеспеченным французом, почему то уехала от свободы на запад как только эта свобода появилась, и поселились во Франции, где получила работу и деньги, которых никогда бы не увидела, оставшись на родине. Николь Ангран, как именовали их дочь, уехала из страны вместе с ней как раз в ту ночь, когда в Новоторске искали деньги, собирали трупы, а капитан Кравченко печально глядел на заводские факелы, не в силах совладать с тоской. Прежнюю свою родину Николь не вспоминала, да и что ей было вспомнить, кроме детства, а к новой уже привыкла и не обращала на неё внимания, найдя себе занятие, далёкое от бурных жизненных течений.

Молодая приятная блондинка не разочаровала Старовойтова внешне, но в остальном их встреча прошла скованно и немногословно, ибо если Дима и помнил Николь очень смутно, то Николь Диму не помнила совсем. Более того, слегка потрясённый её манерами Дима почувствовал своя неотесанным и всю дорогу до гостиницы молча вёл машину, чтобы не портить о себе впечатления.

Наконец, утром 5 июня Дима забрал Николь из её временного приюта, отвёз в администрацию области, посадил в своём кабинете, напоил кофе и с вожделением приготовился выслушать суть её дела.

– Понимаете, Дмитрий, – начала Николь, – у себя в центре я занимаюсь одной интересной темой, Если вы читали Данте, то в шестнадцатой книге «Ада» есть такие терцины:

Мы истину, похожую на ложь,

Должны хранить сомкнутыми устами…

Дмитрии захлопал глазами, и у него перехватило дыхание от подобных глупостей, а перспектива общения с Николь показалась ему вселенским издевательством. Но Николь, не удивившись скромной реакции собеседника, сообщила, что Данте ещё при жизни спрятал часть поэмы, что потом сыну Данте приснился сон про этот тайник, и что именно там недостающую часть и нашли. Потом стали говорить, что тайник был не единственным, потом решили, что всё это чушь, но в 1929 году обнаружили рукописной список отрывка из поэмы. Список был явно века семнадцатого, но в нём, именно в 16 главе «Ада» после строфы 129 шли ещё около шестидесяти строф, возможно перенесённых из более раннего списка. Саму поэму Данте издавали в печатном виде с 1472 года, а в наши дни было исследовано заново семьсот манускриптов века четырнадцатого, но нигде не было хотя бы намёка на те шестьдесят строф. Их объявили хулиганской выходкой, а сама рукопись ушла в частные руки.

– И что, ценная была рукопись? – очень невинно спросил Старовойтов.

– Нет, не очень, – вздохнула Николь, и Дима осторожно перевёл взгляд да потолок.

– Для науки вообще никакой ценности, – уже забыв про Диму, продолжала Николь, – Просто мне очень нужно знать эти шестьдесят строф. Я даже могу немного за них заплатить…

И Николь рассказала, что году в тридцатом молодой физик Аркадий Ивлев увёз рукопись в Россию, под конец жизни осел в Новоторске, где и умер в 1980 году. И если у него остались родственники, то, возможно осталась в живых и рукопись.

Дима крепко задумался. С одной сторона ему не хотелось гоняться за вещами малоинтересными, с другой – можно было извлечь из этого кое-какую выгоду хотя бы о перспективе. Если жизнь убрала с витрины коммерческие планы, то планы личные никто пока не трогал. И вообще, подумал он, если родственники Николь сейчас подметают валюту вениками, то какая разница, дура их дочь или прикидывается?

– Найти в городе человека дело плёвое, – улыбнулся, наконец, Старовойтов и позвонил в адресный стол УВД, но там отмели его необоснованный оптимизм, заявив, что если Ивлевы в городе и были, то давно уже выбыли. Дима не успокоился и позвонил в областное управление своему старому знакомому в приличном чине. Тот посодействовал, и часа через два картина нарисовалась тупиковая.

Старовойтов узнал всё, что было известно о так называемом «деле «Фороса», погубившего Ивлева-младшего, и то, что его личные записи к делу не приобщались, и, если имелись вообще, остались в квартире вместе с вещами, библиотекой и мебелью. Через шесть месяцев, благодаря нечеловеческой активности соседки Ивлева – Екатерины, его комната ввиду отсутствия наследников была уже упомянутой Екатерине передана, вещи Ивлева также перешли в фактическое владение соседки и большей частью были упомянутой Екатериной проданы или уничтожены. В материалах дела никаких личных записей Ивлева не имелось, а само дело «Фороса» за истекшие годы никак не продвинулось ввиду одновременной смерти всех лиц в нём замешанных.

– Ничего свое научные вопросы! – не выдержал Старовойтов и схватился за голову, – Куча трупов, да ещё бешенные бабки, которые пропали!

Николь, плохо знакомая с русским жаргоном, хотела спросить Диму причём тут пропажа сумасшедших старух, но вовремя сообразила о чём идет речь, и посетовала, что и сама подобного оборота не ожидала. Более того, заметила она, если в России все вопросы теперь решаются именно так, то ей лучше очень быстро собраться назад в Париж. Дима успокоил её невразумительным враньём и подвёл итог:

– Ладно, что мы имеем? Все умерли. Вещи и рукописи пропали, пропали несколько миллионов долларов, если кто-нибудь догадался перевезти рубли в – доллары. И ничто нигде не всплыло до сих пор…

Дима бросил размышлять и перезвонил всё тому же своему знакомому из УВД, озадачив его вопросом, можно ли найти где-нибудь капитана Кравченко, который вёл это дело с самого начала.

– Ну что ж нельзя, – ответил знакомый, – Позвони в штаб округа Рутковскому, он всё знает.

– Точно! – согласился Дима и позвонил Рутковскому.

– А что тут искать, – сразу ответил тот, – Мы с ним учились вместе. Хороший мужик, только он сейчас грибами и прочей дрянью промышляет, а когда грибов нет – пьёт. Пиши адрес. Только смотри, повежливее с ним – по моей рекомендации идёшь.

Старовойтов поморщился от наставления, но адрес всё же записал.

– Ну вот, Николь! – сообщил он, помахав листком, – На эту пьянь вся надежда.

На второй день своего путешествия майор Смотров уже достиг восточных пределов военного округа. Ехать было весело. Смотров и капитан, сидевший впереди, обменивались шутками и только солдат – водитель, проведя «уазик» через перевал между сопками следил за уходящей вниз гравийной дорогой. Впереди сверкала река, земля остыла после дневного дождя, и вечер обещал быть свежим, как никогда. Смотров трясся на заднем сидении уже устав смеяться и думал об ужине и о скором сне.

– Вот и мост, товарищ майор, – безрадостно сообщил ему водитель, а капитан повернулся к Смотрову с очередной шуткой, но тот резко отшатнулся от него и звякнул головой о каркас автомобильного тента. Лицо капитана, полуприкрытое тенью брезента, смотрело на майора пару секунд, а затем медленно сменилось затылком. Смотров вжался в сиденье, осторожно достал из кобуры пистолет, снял его с предохранителя и стал ждать, что будет дальше.

Когда машина въехала на мост, водитель сбавил скорость и щелкнул крышкой «бардачка», надеясь найти там сигарету.

– Да не здесь же, дурак! – крикнул ему в ухо офицер, покрасневший от гнева, и в тот же миг майор Смотров, человек в основе своей добродушный, с двух рук выстрелил водителю в затылок. Машина рванула вперёд, сдирая краску о бетонное ограждение моста, выскочила на дорогу и нырнула в глубокий кювет, оглушив грохотом речную долину. Но никто не услышал этого грохота, и только взбудораженная сова взлетела из кустов и с уханьем исчезла среди лиственниц.

Вечером 6 июня Старовойтов и Николь Ангран, не заставляя себя долго ждать, уже разыскали квартиру Кравченко.

Бывший капитан, подав в отставку, вернулся в Новоторск и зажил пусть несчастливой, но всё же своей частной жизнью, добывая себе пропитание самыми разнообразными способами. Поначалу он собирал грибы-лисички в Белоруссии и продавал их в Польше. Затем, когда этот бизнес зачах, вернулся с капиталом в Новоторск, где ещё долго крутился и крутился, сам уже не помня в каких фирмах, то приумножая, то преуменьшая своё скромное состояние. В прошлый год, когда кручение ему надоело, он купил машину и вернулся к своим грибам, но уже к местным, что-то на них исхитрился заработать, протянул зиму на одной мало оплачиваемой работе и ждал теперь нового грибного сезона, развлекаясь на своей квартире телевизором, водкой и непритязательной закуской. Мнение Рутковского относительно горького пьянства Кравченко не оправдывал, пил не часто и немного, по его собственным словам, только для «профилактики нервной системы» и «поднятия настроения».