И в эту ночь он бодро вышагивал по невидимому асфальту, выискивая глазами спрятавшихся бандитов. Пьяный рейд Смотрова и теперь мог закончиться безуспешно, если бы он не «срезал угол», сокращая путь домой, и не пошёл по самому тёмному двору в стороне от главных магистралей. Тёмный двор ничем его не порадовал, а следующий был и вовсе освещён припозднившимися окнами нижних этажей. Посреди этого двора слышался осторожный скрежет чугуна по асфальту – некая тёмная фигура ворочала крышку канализационного люка. Смотров, стараясь не делать выводов, приблизился и поинтересовался у тёмной личности, для какой такой надобности она занимается столь неблагородным делом.

Личность встрепенулась, бросила своё занятие и сообщила, что попала в колодец по злой случайности, или наоборот, по любезности слесарей, забывающих ставить люки на место. При слабом красноватом свете ближайшего окна было заметно, что личность и вправду побывала в колодце – её светлые однотонные брюки явно потеряли однотонность ниже колен.

– Ну, юноша! – выразил Смотров сразу несколько противоположных чувств и сам задвинул люк, – Ты, что, прям так туда и просвистел?

– Да нет, слегка, – пытаясь скрыть напряжение ответил тот и вытер грязные руки о чистую часть брюк. Майор смекнул, что молодой человек сегодня тоже «в отрыве» и это резко изменило ход его мыслей.

– Вот звери – люки открывают! Вот всегда у нас бардак! – произнёс он ключевую фразу и несколько веков взглянули на молодого человека с её высоты. Молодой человек, представившись Виктором, в долгу не остался: после четвёртого обмена мнениями по поводу бардака они переместились на скамейку под ободранными кустами, являвшими противоположность красоты, которой они служили. Затем Виктор вынул из своего чемодана бутылку коньяку, и обсуждение быстро набрало обороты. После полуторачасового разбора недостатков управленческих структур всех уровней, а так же ущербности менталитета некоторых слоев общества, Виктор извлёк из чемодана чистые брюки, тут же переоделся, а старые выбросил в ночь, чем удивил майора. По этому поводу они едва не подрались, но ещё тлевшая в голове Виктора искра разума от такого исхода уберегла.

Эта искра погасла на рассвете, когда майор получил возможность говорить один, делясь неприятными впечатлениями от собственной жизни, но тут молодой человек, словно оживлённый солнечными лучами, прервал его дефектно произнесённым вопросом:

– А ты, майор, смерти боишься?

– Да ну..? – майор задумался, – Хрен его знает…

– Вот именно, – голова Виктора проделала замысловатый поворот к собеседнику, – Это кто может знать? А? А чего её бояться… А число сегодня какое?

– Да четвертое июня уже, – удивлялся майор вопросу, а заодно и теме разговора, – Ну вот, юноша, начинается!

– Чего начинается? – оживился Виктор, но майор уже рассказывал нечто смешное и размахивал руками, позабыв о неприятных впечатлениях своего жизненного пути. Около пяти утра они расстались и тут же забыли друг друга, как будто и вправду ничего и не начиналось.

Новый день начался для Димы Старовойтова через пару часов и все видения прошедшей ночи он помнил хорошо. Поэтому, не вставая с кровати, нажал Дима на кнопки телевизионного пульта и попытался отвлечься утренней программой, но после летающих слонов ему показали белку в колесе и телевизор был выключен. Белки за подобным занятием Диму раздражали с детства, но причину этой нелюбви вспомнить он никогда не пытался и до конца своих дней так и не вспомнил. Впрочем, испортить Димино настроение белка уже не могла, потому что дальше его портить было некуда.

В отличие от ушедшего несколько лет назад в безвестность неудачливого капитана Кравченко, господин Старовойтов на свою жизнь жаловаться особо не мог, хотя и делал это нередко. В свои неполные тридцать он успел заполучить и должность, и деньги, но причиной его успехов была известная в области фамилия его родственников. Происхождение Димы в глазах окружающих догола ощипывало лавра его успеха и полностью отрицало его способности. Это было почти неправдой, но доказывать обратного никто не пытался, даже сам Дима. Впрочем, его внешность и вовсе исключала высокое происхождение, если таковое вообще бывает. Он был низок и широк, черноволос и грубоват лицом, а двухнедельная щетина, которой, к счастью, не было, заставила бы прятаться встречных прохожих на вечерней улице. Но ни щетиной, ни устрашающими личными качествами Дима не обладал и поэтому вполне пристойно руководил пресс-службой главы областной администрации, перед этим проделав короткий путь по местным печатным изданиям. Глава администрации пользовался повсеместной тихой непопулярностью и за глаза обвинялся в тяжких прегрешениях, часть которых складывали и на Диму, прилично замешанного в губернаторских делах. Старовойтова это не беспокоило. Не беспокоила его и семья, которой он не торопился обзавестись, поскольку, по его мнению, если куры не клевали денег, то о дурами дело обстояло иначе.

Но настроение Димы, испорченное в это утро нехорошим сном и нудной белкой, резко изменилось к лучшему, когда он вспомнил о своей сегодняшней миссии. И, закончив утренние дела, Дима погрузился в свою машину и поехал в аэропорт.

Проснувшись около полудня, майор Смотров с удивлением ощутил чувство страха и поднял глаза на жену. Он подумал о том, что не знает, что у неё на уме, сколько злобы на него у неё накопилось и не даст ли она ему по голове топором, который может держать за спиной. Но жена Смотрова, женщина беззлобная и, можно сказать, смиренная, ни у кого подобных опасений вызывать не могла, и майор, слегка поразмыслив, решил, что он просто дурак и что пить следует в меру, особенно перед командировкой.

Командировки были, пожалуй, основным занятием Смотрова. В его задачу как офицера штаба входила предварительная инспекция воинских частей перед всякими иными инспекциями и визитами более крупных чинов, и сегодня майор отбывал к южной границе округа для проверки гарнизонов, ибо намечались крупные учения, за ходом которых должны были следить все высокие чины округа и командиры соединений, в основном ходе учений не участвовавших.

Успокоившись, майор пообедал, привычно собрал вещи и позвонил своему начальнику полковнику Рутковскому, которому тут же и поведал о весёлых, но его мнению, событиях этой ночи. Рутковский, явно стараясь пропускать рассказ мимо ушей, посмеялся над их вчерашней попойкой и заказал привезти кое-что из поездки, чему Смотров не удивился, так как подобное просьбы давно относил к своим служебным обязанностям. Жена Смотрова в очередной раз обозвала его про себя «безотказным дурачком», но виду не подала, а лишь вздохнула после прощания, когда её муж вышел из квартиры и его шаги стихли на лестнице, как стихает биение сердца. Жене Смотрова стало страшно.

К вечеру того не дня Смотров уже ехал по жёлтой грунтовой дороге к гарнизону в Семёновском, где намечалось расположить штаб учений. Время суток было, пожалуй, самым жарким, сухая глиняная пыль пробивалась в кабину и сушила губы, а одноэтажные деревянные казармы на полигоне показались майору иссохшими, хрупкими и способными захрустеть и рассыпаться от брошенного камня.

Когда Смотров и сопровождающие вошли в первую казарму, лишь стойкость и верность своему положению не дали майору бросится к бачку с водой. Вместо этого он подошёл к дневальному, топтавшемуся на тумбочке под негодующими взглядами офицеров и командира части и спросил строго и громко:

– Ну что, солдат, смерти не боишься?

– Никак нет! – рявкнул тот, привыкший к любым вопросам.

– Молодец! Чего её бояться! Что случись, насмотришься… – понёс отсебятину Смотров, но прервал мысль и, не обращая внимания на переглядывающихся офицеров, взялся за кружку с водой. Тут к нему и вернулись утренние тревожные опасения, быстро переросшие в страх. Смотров скосился на дневального, пытаясь отгадать, хочет тот его убить или нет, и в самом деле едва не умер, поперхнувшись водой.