Случившееся, вероятно, не было его виной. Это была вторая лошадь, чье переднее копыто задело доску, сбив ее. Из-за слетевшей доски она ошиблась в прыжке и рухнула на барьер, обрушив ограждение. Падение Фру-Фру заставило столкнуться двух лошадей позади. К счастью, Вронского сбросило с животного прежде, чем лошадь упала на него, раздробив все кости в теле. Если б ему не повезло, он мог бы кончить так же, как и Фру-Фру, которая билась на земле со сломанной спиной, визжала и ржала, раздувала ноздри и дико смотрела черными глазами. Вид корчившегося от боли великолепного животного потряс Графа до глубины души. Он никак не мог избавиться от воспоминаний о последних минутах жизни скаковой лошади и подумал, что эта картина будет влиять на него вечно. Он чувствовал себя таким беспомощным в ту минуту, и ушел, чтоб его проверили врачи скорой, раньше, чем узнал судьбу Фру-Фру.

Когда доктор Хурана, местный ветеринар, прибежал на место происшествия (уже спустя полминуты после падения лошади), он бросил единственный взгляд на корчившееся на земле животное и покачал головой. Не нужно было быть опытным врачом, чтобы понять: Фру-Фру больше никогда не встанет.

Вронскому хотелось утешить бедняжку, но он не мог приблизиться к ней, пока доктор не выстрелил в лошадь дротиком с транквилизатором. Визг Фру-Фру сразу же прекратился, но ее дыхание снова стало громким и затрудненным, а глаза потускнели от сильного успокоительного. Через несколько секунд Вронский подошел к животному: он гладил Фру-Фру по морде, пока ветеринар делал укол, который должен был положить конец страданиям живого существа. Граф даже не понял, что плачет, пока Беатрис и Мерф не оттащили его от мертвой лошади и не заставили показаться парамедикам.

Они хотели сделать Вронскому обезболивающий укол в его, вероятно, сломанные ребра, но он не позволил. Переполненный горечью сожаления, Граф приветствовал боль как наказание. Откровенно говоря, он надеялся выиграть проклятое соревнование, и его план состоял в том, чтобы подарить Анне серебряный кубок, который вручали победителю. Мерф отыскал друга прямо перед скачками и сказал, что Анна считает затею слишком опасной, но услышанное подстегнуло его. Он жаждал, чтобы Анна смотрела на него с тем неподдельными уважением, которое появилось в ее глазах в последнее время. Алексей был влюблен не только в нее, но и в то, какие чувства дарили ему ее уважение и восхищение. Она заставила его поверить, что он может сделать все что угодно, он всегда вполне доверял ей, и лишь тогда чувствовал себя непобедимым.

Услышав резкий треск копыт другой лошади, налетевшей на барьер, он немедленно отреагировал, резко потянув поводья Фру-Фру влево.

Вронский постоянно спрашивал себя, почему он просто не позволил опытной Фру-Фру сделать правильный инстинктивный выбор и поддался страху. Если б он этого не сделал, была бы лошадь еще жива?

Первые мысли Графа, когда он упал, были об Анне. Наблюдает ли она за ним (а он знал, что наблюдает) и будет ли еще любить после того, как увидела всю глупость его упрямства. Только позже, когда рентген показал отсутствие внутреннего кровотечения, и парамедик перевязал пострадавшему ребра, Мерф и Беатрис рассказали Вронскому, что произошло с Анной. Она в слепой панике, не обращая ни на кого внимания, выбежала на поле, отчаянно желая узнать, в порядке ли юноша. Услышав это, он впервые с момента начала скачек улыбнулся, но кузина продолжила, сообщив, что Александр и Элеонора тоже были на трибуне, появившись там за несколько минут до старта, и остроумно описала их впечатляющее фиаско.

– Прямо кот, – говорила Беатрис, – выкарабкавшийся из сумки Анны. Никогда не видела невозмутимого Гринвичского Старика таким… нервным.

Вронский снова и снова писал ей сообщения через приложение с игрой «Слова», но она так и не ответила ему.

Вронский любил послеобеденный чай, хотя никогда не признался бы в этом другому мужчине. Ему нравилась красота деталей, трехъярусные серебряные подносы, прекрасно вылепленные птифуры на верхнем уровне, сэндвичи без корочки с деликатесами – на среднем и рассыпчатые булочки внизу. Он обожал крошечные рогалики со взбитыми сливками и ароматным джемом, но больше всего любил острый кисло-сладкий лимонный курд, попросту говоря, заварной крем.

Граф несчетное количество раз по всему миру дегустировал с матерью послеобеденный чай, но самым любимым для них обоих оставался тот, который сервировали в выходные дни после бродвейского шоу.

А этот чай с Женевьевой стал самым ужасным из всех. Как только сын сел напротив матери, она нахмурилась.

– Ты плохо выглядишь, Алексей, – сказала она. – Тебе нужно подстричься и немного подзагореть, у тебя ужасный цвет кожи.

– Я тоже рад тебя видеть, мама, – ответил он, оглядывая зал в поисках кого-либо, кто мог бы послужить буфером. Его внимание моментально вернулось к матери, когда она хлопнула ладонью так сильно, что лиможский фарфор подпрыгнул и задребезжал.

– Я вышибу из тебя сарказм, если ты не будешь осторожен, – прошипела она. – Сегодня неподходящий день, чтобы испытывать мое терпение, мне совсем не весело.

– Что ж, значит, нас двое, – парировал он. – Продолжай в том же духе.

Хотя лодыжка Женевьевы зажила, женщина купила старинную трость с золотым набалдашником, некогда принадлежавшую русскому императору, и до сих пор развлекалась ее изысканностью. Теперь она покачивала ею, постукивая по ножкам стула своего сына. Шум заставил посетителей обернуться и разинуть рты. Вронский выпрямился на стуле, втянув воздух, что никак не помогло его больным ребрам.

– Мама, прошу, ты устраиваешь сцену, – прошептал он.

– Алексей, – громко и отчетливо проговорила мать. – Это тебе должно быть стыдно за то, что ты устраиваешь сцены, а не мне.

Она продолжила, сообщив, что достаточно долго и терпеливо относилась к девчачьим выходкам Алексея, но сейчас слишком зла и хочет вмешаться. Зная, что племянница Беатрис никогда не предаст доверие кузена и не расскажет ей о том, что происходит, Женевьева поручила Кириллу выяснить, что творится с его младшим братом в последнее время.

– Я твердо верю, что мужчины должны наслаждаться жизнью, пока они молоды, – добавила она. – Но выставлять себя дураком из-за девушки… женщины высшего круга, которая тебе не принадлежит, столь же необычно, как и отвратительно. Все в Гринвиче судачат о том, как ты гоняешься за Анной К., словно щенок за пищалкой. А теперь слухи переметнулись на Манхэттен.

– Я люблю ее, – дерзко ответил Вронский, прямо встретив неодобрительный взгляд матери. – И я в этом не виноват.

– Кто же еще, если не ты? – требовательно вопросила она. – Неужели любимец Гринвича виноват? Бедный юноша восстанавливается после ужасной автомобильной аварии, а его некогда верная подруга бегает с тобой по всему городу! Во время скачек мог погибнуть ты, а не лошадь!

При упоминании Фру-Фру Алексей виновато опустил глаза. Он знал, что мать слышала о трагедии на скачках: ведь в те дни она путешествовала с матерью Беатрис, ее золовкой. Когда Женевьева не позвонила сыну, он понадеялся, что она просто очень рада тому, что он остался невредим, и ему удастся избежать наказания.

– Я покупаю Пенелопе новую лошадь, – проинформировала его мать. – Конечно же, из твоих денег.

– Произошел несчастный случай, и я множество раз извинился перед тетей, – пробормотал он, не в силах смотреть в глаза матери, когда речь шла не о его любимой Анне. – Я ужасно себя чувствую из-за Фру-Фру.

– И это правильно, – отрезала она. – Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать скачки. Ты должен сказать мне, что прекратишь преследовать Анну К. и забудешь о ней. Почему бы не поехать навестить Кирилла? Я уверена, девушки из колледжа смогут вернуть румянец на твои щеки.

Вронский медленно покачал головой, потрясенный предложением матери. Мысль о любой другой девушке, кроме Анны, казалась нелепой с того самого момента, как он увидел ее на вокзале. Граф выбрал сэндвич с огурцом и сливочным сыром и, сложив его, целиком сунул в рот.