Дастин вынул свернутый лист бумаги из внутреннего кармана пиджака, развернул его и начал читать:

– «Дорогой братишка, известный также как придурок, я пишу это письмо (которое доставит улиточная почта), пользуясь набором лучших канцелярских принадлежностей, принадлежащих отелю “Холидей Инн”. Упомяну и дешевую шариковую ручку, которую я украл со стойки регистрации. Конечно, в наши дни из-за электронной почты и чатов никто уже не пишет обычных писем, но ведь я ненавижу технологическое дерьмо, поэтому я закончу свое ретро-послание и отправлю его тебе так, хотя даже не знаю, где взять марку и сколько она стоит.

“Почему ты пишешь ручкой из отеля?” – спросишь ты. Хороший вопрос, умник, ты всегда был гением в семье. Да просто потому, что я трачу последние гроши из тех денег, которые украл у тебя… прости меня, ты же в курсе, верну их тебе, братан, – чтобы отпраздновать месячный юбилей с моей подругой Натальей. Ага, с той девушкой, с которой я познакомился в реабилитационном центре. Она сейчас в душе, и, я думаю, еще побудет там некоторое время, потому что давление воды в нашем доме – отстой.

Мне нужно сказать тебе нечто очень важное. Помнишь, я накормил тебя поздним ужином с чуррос, когда ты приезжал в Бронкс повидаться со мной? Я рассказал тебе о Наталье, хотя тогда еще не знал, позвонит ли она мне, поэтому прикинулся крутым. А позже, за завтраком, ты признался мне, как одна девушка разбила твое сердце. Ты был зол и обижен, твердил, что любовь переоценивают, мол, это – пустая трата времени, и я согласился, а потом попытался утешить тебя, дескать, любая девчонка, которая не видит в тебе замечательного парня, дура, и она тебе не нужна.

Ну, я пишу тебе, чтобы сказать: я сильно ошибался. Любовь не переоценена и это не пустая трата времени. Я думаю, все говорят так, потому что не влюблены, никогда не были влюблены… или были влюблены не взаимно. Почему? Потому что жизнь без любви, по моему скромному мнению, вообще не жизнь. Я был дерьмовым ребенком, и мама с папой заслуживали лучшего, чем я, но слава Богу (я не шучу), что Он подарил тебя родителям. Ведь ты – тот самый сын, с которым будут счастливы любые предки. Ты как тот мальчишка из какого-нибудь фильма, который мудрее отца и матери и умнее своих глупых друзей. Мы должны вместе написать сценарий, братан! У меня столько идей…

Так или иначе, я понимаю, что вел себя, как идиот, и хочу, чтобы ты знал: твои деньги на учебу не были потрачены впустую, да. Папа рассказал мне, что ты сделал для меня, отдав сбережения, чтобы снова отправить тупого старшего брата на реабилитацию. Для меня очень важно, чтобы ты верил в меня, и я люблю тебя за твой оптимизм. Что подводит меня к следующему пункту. Сегодня я точно ширнусь, я уже купил дурь. Извини, чувак, но мне кое-что нужно, прежде чем отправиться по прямой и узкой дорожке. Видишь ли, я не могу вспомнить свой последний раз… в последний раз, когда я ширялся, все было как-то странно, и я захотел повторить. Звучит как рационализация, и, наверное, так оно и есть. Помнишь, как говорят: “Никогда не верь нарку”, – но такова моя гребаная история.

Вот тебе мой план. Я собираюсь оттянуться со своей девушкой в отеле, как настоящий сутенер, но я заранее скажу ей, как говорю тебе, что это – мой последний раз, поскольку я хочу жениться на ней, провести с Натальей остаток своих дурацких дней и вечно мыть посуду. Она тебе точно понравится, чувак. Она горячая, сексуальная, чертовски забавная, и, что лучше всего, она в лицо говорит мне, когда я лажаю, а ты знаешь, как мне это нужно. Я люблю ее. Она заставила меня поверить, что для меня в мире есть что-то еще, кроме наркотиков. Дождаться не могу, когда ты с ней познакомишься. У нас большие планы, которые включают в себя покупку драндулета, чтобы повидаться с одним парнем… и этот парень ты. Мой младший брат. Я же люблю тебя… и если я хоть что-то узнал о жизни из фильмов, так именно то, что, когда ты чувствуешь нечто большее и понимаешь, что это – нечто большее, ты делишься им с миром.

Николас, твой брат навсегда.

Постскриптум номер один. И начинай писать свадебный тост, потому что я практически уверен, я буду первым из нас, кому он понадобится. Сделай лучшую свадебную речь в гребаном мире!

Постскриптум номер два. Помнишь, как я сказал, что не чувствую себя Кендриком Ламаром? Наталье он нравится, поэтому я даю ему еще один шанс. Если это не докажет мою любовь, ее уже ничто не докажет».

Дастин сложил письмо и сунул во внутренний карман, а когда оглядел присутствующих, то увидел, что люди плачут, но и улыбаются тоже.

– Вот и все, что хотел сказать Николас – и таков итог. Николас, для меня – честь быть твоим братом, я буду скучать по тебе каждый день. Ладно, рабби Кеннисон, уступаю вам место…

Верная своему слову, Анна не писала Вронскому уже больше недели. Это оказалось не так сложно, как могло бы быть, поскольку после похорон Николаса семья Дастина установила шиву[86] в семь дней, чередуя квартиру матери и отца.

Анна и Стивен пошли туда в первый же день, а кончилось все тем, что они продолжали навещать Дастина в оставшиеся шесть дней. Друг явно нуждался в поддержке, и, по правде говоря, им обоим тоже нужно было время, чтобы обдумать свою неудачную жизнь. К счастью, там не было зеркал, в которых отражалась бы их печаль.

Кроме того, зеркало являлось средством продемонстрировать через отражение социальную значимость, а во время траура на такие суетные вещи смотрели неодобрительно, поэтому все зеркала оставались занавешенными, дабы отвратить от недостойных мыслей в тот момент, который следует использовать для размышлений об умершем любимом человеке.

Дастин по большей части молчал, но время от времени говорил о своих чувствах вслух, то впадая в глубокую печаль по поводу того, что не увидел брата в последний раз, то снова злясь на Николаса.

– Это не имеет смысла, – однажды сказал Дастин. – Ты находишь девушку, которую любишь, и хочешь провести с ней остаток жизни, и твоя любовь взаимна. Так зачем, мать его, снова ширяться мерзкими наркотиками? Почему он решил все повторить? Чтобы уже никогда не вернуться и откинуться? Гребаный идиот.

– Он не понимал, – мягко ответил Стивен. – Он ошибся с дозой, потому что некоторое время был чист. Он совершил ошибку. Люди делают ошибки.

– А теперь он мертв, – отрезал Дастин. – Из-за какой-то ошибки.

– Ты что-нибудь слышал о ней? – спросила Анна. – Подружке Николаса?

– Нет. – Дастин отрицательно покачал головой. – В телефоне брата был ее номер, но он уже не обслуживается.

– Если она любила его, почему не приехала на похороны? – спросил Стивен. – Из чувства вины?

– Это не ее вина, – заметила Анна. – Произошел несчастный случай. Может, она просто боится, что ее станут осуждать.

– Моя мать осуждает, – встрепенулся Дастин. – Как и отца за то, что не сумел уговорить Ника вернуться. И она злится, что мы не сказали ей о том, что потратили мой студенческий фонд на реабилитацию Николаса… и об украденной машине, и об остальном. Сейчас она почти всех ненавидит. Она, должно быть, застряла на стадии «Гнев» в модели Кюблер-Росс[87].

– Дастин, твоя мама скоро придет в себя, – объяснила Анна. – Да, ты потерял брата, но для родителя потерять ребенка – ничего не может быть хуже этого. Хотя откуда мне знать? Я ничего ни в чем не понимаю. – Анна уставилась себе под ноги.

Стивен обнял сестру за плечи одной рукой.

– Все в полном дерьме, – пробормотал он.

Стивен с матерью не разговаривали уже несколько дней, и он не представлял, что теперь делать. К счастью, отец улетел в длительную командировку и был не в курсе, что его жена больше не общается с детьми. Для Стивена единственным положительным моментом в гибели Николаса было то, что это давало ему возможность беспокоиться о чужих проблемах, которые оказались намного серьезнее его собственных.