Когда Анна переступила порог пентхауса, Стивен ждал ее в холле. Даже не поздоровавшись, она бросилась к нему, обняла брата и заплакала. Стивен обнял сестру в ответ и сказал, что все будет хорошо.

– Все так перепуталось, – пролепетала она, вытирая слезы. – Я больше не знаю, кто я такая.

– Добро пожаловать в мой мир, – ответил брат. – Может, нам нужно посмотреть марвеловский фильм.

– Какой? – спросила она.

– Ну… в сети найдется какой-нибудь.

Затем пришла мать и сказала сыну, что ей нужно поговорить с дочерью наедине. Анна покачала головой: все, что угодно можно говорить и в присутствии Стивена.

Мать неохотно согласилась, затем сообщила, что ей звонили из Академии Гринвича. Анна пропустила занятия, и ее успеваемость резко понизилась в последние несколько недель. Не давая дочери возможности ответить, родительница продолжила, что до нее дошли слухи об Анне, Вронском и Александре, и спросила, что происходит.

Анна рассказала матери о том, что случилось, не упомянув о сексе, и призналась, что она очень озабочена свалившимися на нее проблемами и совершенно не знает, что делать.

– Зато я знаю, – коротко ответила мать. – Ты прекратишь тратить время на этого мальчишку Вронского и будешь умолять Александра простить тебя. Кстати, Анна, я не в курсе, что именно случилось, и мне это не особо интересно, но я очень разочарована твоими поступками. Александр был так добр к тебе, и он заслуживает лучшего. Я просто надеюсь, что отец не услышит об этом. Его убьет, когда он поймет, что его драгоценная дочь – не такая, как он думает.

Анна быстро заморгала, чтобы сдержать шок и слезы. Мать редко говорила с ней язвительным тоном. Сказать дочери, как будет расстроен отец, оказалось беспроигрышным убийственным ударом. Анна опустила голову и увидела, как две слезинки упали и одновременно впитались в ее черные дизайнерские джинсы. Она хотела что-то добавить, но не сумела найти нужных слов.

Но Анне не нужно было беспокоиться об этом, потому что ответил ее старший брат.

– Ты, мать твою, издеваешься? – воскликнул Стивен, и его голос дрожал от ярости. – Анна стоит десять миллионов таких, как Александр! Умолять о прощении у Гринвичского Старика? Он придурок! Только через мой труп. Что там Анна сделала, это, черт возьми, ее дело, и больше никого не касается.

Родительница никогда не поощряла дерзости, но это было нечто иное.

– Я ваша мать и могу говорить с вами обоими, как мне заблагорассудится. Каково это – прийти в салон и обнаружить, что окружающие шепчутся о твоей дочери? Дескать, она изменила бойфренду, когда тот лежал в постели со сломанной ногой! Она не какая-то обычная школьница, которая может вести себя, как шлюха, но это не имеет значения. Она растет в уважаемой семье и должна понимать, что ее действия влияют на всех так же, как и твои, когда тебя выгнали из всех школ Нью-Йорка!

– Ты считаешь меня шлюхой? – спросила Анна, не в силах скрыть боль в голосе. – Мама, я собиралась порвать с Александром, но не смогла, потому что кто рвет с парнем, которому нужно судно? Я… я… я с Вронским не просто, чтобы развлечься. Мы любим друг друга!

– Анна, повзрослей уже, наконец. Я все знаю об этом типе. Он перелюбил половину девиц на Манхэттене, ну а его мать «любит» каждого богача, до которого дотягиваются ее наманикюренные пальчики. Конечно же, он говорит тебе, что ты особенная, но так твердит каждый парень, который хочет запустить руку тебе в трусы.

Анна подтянула колени к груди и спрятала лицо в ладонях. «Что же происходит? Как она может так разговаривать со мной? Разве мама не должна защищать меня?»

– Мама, – начал Стивен, и его голос уже не дрожал, но был тщательно выверенным и спокойным, – именно это говорит тебе чувак с татуировкой дракона, когда хочет запустить руку тебе в трусы?

Анна вскинула голову и пристально посмотрела на брата. Она понятия не имела, что он имеет в виду.

– Вот именно, мама, – продолжил Стивен, – я знаю, как ты провела День святого Валентина. Папа покупает тебе бриллиантовое колье за сорок тысяч долларов, но, я полагаю, ты хотела жемчужное… Вот так ты выказываешь уважение к отцу?

Мать встала, ее лицо побелело от шока. Она разгладила складки на черной юбке-карандаш, молча схватила со столика сумку «Биркин» из крокодиловой кожи и вышла, захлопнув за собой входную дверь.

Анна смотрела на брата широко распахнутыми от изумления глазами.

– Что это, черт возьми, только что было?

Стивен сел на диван рядом с сестрой и лишь покачал головой. Он открыл рот, но, прежде чем успел что-то сказать, телефон парня загудел.

Стивен вытащил из кармана мобильный и приложил к уху.

– О боже, – пробормотал он. – И когда же?

– Что случилось? – Анна схватила Стивена за руку. – Скажи. – Сейчас она злилась на Вронского, но мысль о том, что с ним может случиться что-то плохое, наполняла ее ужасом.

– Я перезвоню. – Стивен дал отбой и посмотрел на сестру.

– Ты меня пугаешь, Стивен! – закричала Анна. – Что случилось?

– Брат Дастина, Николас… – ошарашенно начал Стивен. – Передоз героином. Он мертв.

У Дастина не было черного костюма, чтобы надеть его на похороны брата, поэтому Стивен и Анна отвезли парня в магазин «Губман» и купили ему подходящий для таких случаев.

Дастин смотрел на себя в зеркало трельяжа, изучив и черный костюм «Теори», и серую рубашку, которую ему подобрал друг. За своим плечом он видел Анну и Стивена, стоящих в дверном проходе, каждый держал темный галстук.

Брата и сестра, стоящие рядом, подвели основание под новую реальность, и Дастин начал всхлипывать.

Через два дня состоялась прощальная церемония в той самой синагоге, где Дастин и Николас проходили обряд бар-мицвы. Утром в день похорон он признался родителям, что хотел бы сказать пару слов. Отец указал, что он не обязан, но Дастин настаивал.

Глядя на море одетых в черное скорбящих, он на мгновение задумался, прежде чем начать речь. Дело было не только в горе, переполнявшем Дастина: он заметил Кимми, сидящую рядом с Лолли, которая в свою очередь сидела возле Стивена (Анна тоже присутствовала на церемонии). И хотя Кимми была бледной и грустной, а на ее голове топорщились сумасшедшие, дикие, фиолетовые волосы, и даже несмотря на то, что Ник умер от передоза, а они прощались с ним навсегда, сердце Дастина все еще екало из-за этой девушки.

– Николас был старше меня на три года. Все, кто знал нас, говорили, какие мы разные, и не только потому, что я – черный и усыновленный, но и из-за наших характеров. Но сегодня я здесь затем, чтобы сказать вам, как мы похожи. Именно брат привил мне любовь к кино, и за это я ему бесконечно благодарен. Я посмотрел с ним свой первый взрослый фильм, когда мне было девять. «Старая закалка»[85], его показывали по телевизору, а родители уехали на какую-то свадьбу, поэтому мы остались на целый день вдвоем. Я мало что понял из фильма, но мы здорово посмеялись над той сценой, где Люк Уилсон напивается на свадьбе друга после того, как ловит жену на измене, и начинает выкрикивать уморительную речь о том, что любовь – отстой, но его приятель Винс Вон останавливает парня. Все это не слишком важно, важно то, что мы с братом провели остаток дня, сочиняя забавные речи, которые будем произносить на свадьбах друг у друга, когда вырастем. Николас сказал мне: он объявит, что я сплю с вилкой под подушкой, поскольку больше боюсь порезаться, чем взять с собой в постель эффективное холодное оружие против монстров, которые, как я думал, живут под кроватью. А я заявил, что расскажу всем, что он носил зеленую пижаму с тигровыми лапками, пока его грязные ногти не прорвали швы, словно он был Халком. Когда мы стали старше, то всегда угрожали этим друг другу. Мы повторяли: «Следи за собой, а то я кое-что выложу, когда буду говорить тост на твоей свадьбе». Конечно, абсурдно говорить о наших будущих свадьбах, когда мы оба так молоды, но мы делали это, и мне важно, чтобы вы все знали: мой брат был больше, чем просто наркоман, умерший от передоза в Аризоне. У меня заготовлена длинная речь, которую я написал в ту ночь, когда узнал, что Николаса не стало… довольно эпичная речь, если я могу так выразиться о том, что написал сам, но я решил не произносить ее сегодня. Она оказалась чересчур злой, а я действительно невероятно зол на брата за то, что он позволил зависимости взять над собой верх. И моя речь была слишком саморазрушительной, поскольку мне невероятно грустно, что Николаса больше нет. И речь звучала, словно проповедь. Если вам нужна какая-нибудь дополнительная информация об опиатной зависимости, почитайте «Нью-Йорк таймс». Но вы не идете на похороны, чтобы говорить о трагичности жизни. Вы приходите на похороны, чтобы говорить о ее красоте. Другая причина, по которой я не стал произносить заготовленную речь, заключается в том, что утром я получил письмо от Николаса, которое он написал перед смертью. Я прочту его сейчас…