Хорошо, что Мара работает на «Девятьсот пятого». Там рядом Ваганьковское кладбище, и можно купить дешевые цветы. Мара уже стояла на проходной, когда я примчался туда с маленькой красной розой. Она улыбнулась.

– Я не слишком опоздал?

– Нет. Цветочек мне?

– Твоему шефу. Где эта твоя столовая?

– Пошли.

Черт. Кто придумал эту столовую?! Ты вначале платишь деньги, получаешь чек, а потом с этим чеком мучительно ищешь то, что заказал.

– Слушай, Мар, а что это «3.700»?

– Салат какой-нибудь. Ты заказывал салат?

– Уже не помню. Так: суп у меня есть, правда, почему-то рыбный…

– А ты какой хотел?

– Борщ.. Отбивная есть, оладьи.. хрен с ним с салатом, чего не хватает?

– Компота.

– Верно. «1.700». А у тебя все есть?

– Угу.

– Как ты так разобралась?

– А я просто сразу беру, что нравится, а на чек не смотрю.

Ну вот мы сели.

– Приходи ко мне сегодня вечером.

– С чего бы?

– Отметим твой день рождения.

Мара улыбнулась губами.

– Ты помнишь.

– У меня записано. Кстати, вот тебе подарок, – я достал из кармана эту несчастную голову. – Поливай ее, и вырастет травка.

– Какая?

– Зеленая.

– Спасибо. Очень мило.

Я смотрел то на Марины брови, то на ее кулон. Брови у нее очень красивые: черные, ровные и блестящие. Кулон тоже интересный – сделанный из тонких золотых прутиков слон с большим жемчужным глазом. Марины губы двигаются. Большие терракотовые губы, у моей мамы такого цвета кафель на кухне, мне очень нравится. Она ведь что-то говорит.

– … приехать сегодня не приеду. Ты же знаешь, как я далеко живу. Но на выходные у меня есть план.

– Какой план?

– Поехать на дачу. У меня есть ключ от домика в Кратово. Ты был в Кратово?

– Как-то раз в Жуковском.

– Я не поняла, ты согласен?

– Согласен? А, да, конечно. А сегодня ты не приедешь?

– И завтра не приеду. А вот в Кратово…

– На выходные. Взять вина и стихов диван?

– Хватит и раскладушки. Пошли отсюда. Вон, видишь, Отар Кушинашвили еду заказывает.

– Урод.

Я предложил Маре сходить на кладбище, но она отказалась. Тогда мы сели на 35-й троллейбус и целый час просто катались. Почти приехали в Сербор. Я люблю троллейбусы больше автобусов и трамваев. Садишься на высокое сиденье и едешь, как на омнибусе. Почему-то у троллейбусов самые интересные маршруты.

В понедельник, когда хоронили Ревекку, Анна, как обычно, пошла в школу. Школа находилась на «Калужской», потому что была не просто школа, а спец. То есть когда-то она была обычной средней, а потом ее разделили на четыре профиля: математический, гуманитарный, химико-биологический и физкультурный, и стали принимать учеников за плату.

Расклад в школе был такой: в матклассах учились ботаны, в физклассах – дауны, там любой урок можно было заменить баскетболом или дзюдо. В химклассах – какие-то больные, которые действительно хотели быть химиками, и только в гумклассах, классах «Г» – нормальные люди со здоровой психикой, которые получали нормальное образование, не слишком загружавшее мозги, разве что два языка: английский и французский. Обещали, что будет латынь для желающих.

Анна училась, конечно, в гумклассе. Ее мать наивно полагала, что девочка увлекается историей: войны там всякие, революции. Когда-то Анне нравилась античность. Она даже повесила вырванный из книжки портрет Александра Македонского над кроватью и разговаривала с ним перед сном, ласково называя Алекс. Потом ей смешно было и стыдно. Теперь она читала книжки: в меру пафосные, в меру прикольные. В рюкзаке у нее уже пару недель лежала «Имя Розы» Умберто Эко. Но ей нравилось учиться в этой школе. Здесь было все: хорошая компания и нормальные преподы.

У выхода из метро ее ждала Анька. Ее лучшая подруга. Анна вначале дергалась от нее, думала, почему у нее не может быть более спокойной подруги, но потом привыкла, тем более, что с Анькой всегда было весело.

– Привет, привет. Как ваше ничего? – радостно спросила та.

– Ничего.

– Ты френч сдала?

– Не-а.

– Что думаешь делать?

– У тебя спишу.

– Наглости полон рот. У меня неправильно. Я ж тупая.

– Тогда сама сделаю.. На перемене.

– На следующей перемене мы с Гуру идем пиво пить. Физру прогуляем.

Анна остановилась, достала сигарету и закурила.

– Посидим немного. Время есть.

– Ну ты даешь. – Анька уставилась на кончик сигареты. – Давно начала?

Анна помотала головой.

– Меня вот Гуру тоже все время подбивает. Он даже травку курит при мне.

– Это хорошо или плохо? – не поняла Анна.

Анька смутилась.

– Не знаю. Я, во всяком случае, травится не собираюсь.

– Можно затянуться? – через минуту попросила она.

– Докуривай. – Анна протянула ей сигарету.

Анька набрала полный рот дыма, потом смачно выдохнула его.

– Ты не взатяг куришь, – презрительно заметила Анна. – Отдай сигарету.

Первым уроком была химия. Химо был сам завуч. Они опоздали на пять минут.

– Та-ак, та-ак! – радостно завопил химо. – Сыч и Нойман. Как всегда. – Подлый класс хихикнул. – А мы тут уже пари заключаем, на сколько вы опоздаете.

– Извините, Дмитрий Петрович, автобуса долго не было. – Анька умела извиняться. Она словно сама целиком превращалась в жалостливое слово «простите».

– Еще раз опоздаете, будите учиться в коридоре. Садитесь.

Дмитрий Петрович увлекся пересказом биографии какого-то химического придурка, поэтому Анна смогла сделать домашку.

– Так ты идешь с нами пить пиво? – спросила на перемене Анька.

– А куда?

– На стройку. Никто не застукает.

– Пошли.

– А физра?

– Я сегодня не могу.

– Красная Армия пошла в атаку? – за спиной у Анны возник худосочный Гуру.

Анна поморщилась.

– Не твое дело.

– Гурик, привет! – Анька повисла у него на шее.

– Пошли, пока урок не начался, – мрачно сказала Анна.

– Летс гоу, – откликнулся Гуру.

Они купили пиво в ларьке, пошли на стройку и сели там на бетонную плиту, положив на нее рюкзаки. Гуру открыл пиво зажигалкой.

– Надо не забыть жвачку купить, – серьезно сказала Анька.

– А я на френч не иду, – лениво сообщил Гуру. – У меня стрелка в пол-одиннадцатого, а потом надо еще в одно место заскочить.

– Гуру, а когда мы к твоим друзьям поедем в наркологическую клинику? – с энтузиазмом спросила Анька.

– Съездим как-нибудь… У меня друзей там много лечится, – печально повернулся он к Анне. – А недавно похоронили одного.

Анька обняла его за плечи.

– Кстати, о похоронах, – задумчиво сказала Анна. – Сегодня вот хоронят мою тетю. Сердечный приступ, шестьдесят лет, совсем не старая.

Анька и Гуру целовались и ее не слушали. Анна закурила.

– Дай сигарету, – живо обернулся Гуру.

– Прикиньте. Тут предок мой объявился. Звонит типа и говорит: «Я типа твой папа».

– Подожди, твой отец же с вами живет.

– Это отчим. А отец уехал, когда они с матерью лет пять назад развелись. В какую-то жопу. Не писал, не звонил, а тут вдруг приперся.

– С чего это?

– Я же сказала, сестру хоронить.

– А-а. – Гуру потерял к ней интерес. Сам он о своих родителях не говорил, никто их не видел, и все считали, что Гуру сам по себе.

Зато Аньке тема понравилась.

– А папа твой че те еще сказал?

– Да ничего. Я и сама не знала, о чем с ним говорить. Я его помню как-то не очень. Ну типа он меня куда-то водил иногда, иногда книжки читал. По-моему, он и не знал толком, как я выгляжу, узнавал меня всегда по темному каре: у меня все детство такая стрижка была. Я помню, я надела какие-то джинсы, такие индийские синие, а сверху платье и пошла гулять. А он меня догнал на лестнице, а потом говорит: «Слава Богу, все в порядке, а я уж испугался, что ты в тапочках пошла».

Гуру засмеялся.

– Пиздатый у тебя отец.

– А меня отец однажды в магазине забыл. На весах, – сказала Анька.