Я бежала ослепленная, а призраки заглатывали меня.

Темно. В моей комнате темно. Везде тьма. Я состою из тьмы.

Я выбралась из Дня поминовения, и это походило на те дни, старые времена, когда я пряталась и съеживалась на улице, и находила какой-то переулок, мусорный бак, и забивалась между ним и кирпичной стеной какого-нибудь здания, а вокруг меня была тьма.

И сейчас я вернулась, опустошенная, а моя комната разгромлена. Зеленая спортивная сумка, кошелек Блю, ее одежда – все порвано и порезано, растоптано и изрублено на куски. Полупустая бутылка виски качалась на карточном столе. Губная помада размазана по всей стене с моими рисунками, на лицах кровавые порезы. И написано: «С любовью, Вэнди!»

Они приходили сюда вместе после того, как Райли выгнал меня? Они пришли сюда вместе, чтобы испортить мои вещи, смеялись и были под кайфом? Для них это еще один способ, чтобы оторваться?

Набивка торчала из мягкого кресла, нож невинно лежал на подушке.

Я содрала с себя новую одежду и стояла голая посреди комнаты.

Ты никогда не станешь лучше.

Я сделала четыре глотка виски. Тысячи пчел жужжали в моих ушах. Крошечные работники внутри меня точили когти, сжимая их. Они пели. Я отпила еще немного, встала на колени, опершись руками о пол, и поползла к чемодану Луизы на кухню. Я свалила ящик из-под молока, в котором стояла моя посуда, и она с грохотом упала и разбилась об пол – тысячи белых звезд, тысячи частиц соли. Я тянула чемодан, туго засунутый под ванну, пока он не поддался.

Негромкий звук, плач вырвался из моего рта. Мой альбом исчез. Фотографии и старые рисунки изрезаны. И моя аптечка, моя аптечка растоптана, помята и опустошена, марля размотана по всему чемодану, стекло разбито вдребезги на мелкие кусочки…

Зачем я слушала Каспер, Майки? Что я в конце концов пыталась сделать? Я думала, что все изменится? Я приказывала себе успокоиться. Дышать. Дать всему пройти. Какая куча дерьма…

Я пнула чемодан ногой и встала. Закрыла глаза и опустошила бутылку, разбив ее о стену. Я тьма, тьма, тьма. Я должна это заглушить, то, что заставляло меня думать, что я стану лучше. Я должна запомнить, насколько глупой я была, чертовски глупой…

Я остановилась. Это то, что чувствовала Эллис, этот неизбежный миг? Текст ее эсэмэски мерцал перед моими глазами.

«Очнь бльно. Ты никогда не гврила, что настолько больно. Невыносимо». Сверкающее озеро бутылочного стекла у меня под ногами. Я вдавила себя в него. Позволила коже впитать это озеро из стекла. Насколько я сильна? Насколько я сильна. Я могу вдавить стекло в свое лицо, стереть свои глаза, съесть стекло и исчезнуть изнутри. Там окно, мои руки, эта рука, ноющая и сжатая в кулак. Эта рука, кулак, дайте мне еще, дайте еще стекла, я могу выпить его до дна. Стекло осыпалось дождем на меня из разбитого окна, и я почувствовала себя как дома.

Здесь какие-то мужчины, и я хотела, чтобы они все завершили и ушли. Я не закончила. Вы могли бы оставить меня, пока я не закончу? Я должна вырезать себя по частям, пока ничего не останется.

Я хотела, чтобы мужчины замолчали, чтобы они перестали плакать. Мне интересно, почему мужчины плачут.

Тепло мокрой тряпки для мытья посуды. Запах мази. Запах чистой медицинской марли, слегка затянутой, резкий звук белого пластыря. Мужчины больше не плакали. Теперь здесь женщина. Это не моя мать.

Жаль, что я не могу открыть глаза.

Я не хочу открывать глаза.

Я опять слышу плач, и теперь я узнаю себя – я плачу.

Я услышала женский и мужской голоса, и ночь стала двигаться быстро. Я подпрыгивала в море вверх и вниз, надо мной тьма, кругом темно. Внутри меня тьма.

Женщина сказала:

– Я убью его собственными руками.

Мужчина засмеялся, но без зла:

– Кто мог предвидеть такое?

– Не этот подросток на заднем сиденье, это уж точно. Дорогой Бог, нам понадобится много фастфуда. Очень много фастфуда, – произнесла женщина.

Море раскачивалось. Голоса становились все дальше и дальше, и потом долгое время совсем ничего. Затем море опять заволновалось, и что-то схватило меня за ногу. Мне захотелось закричать, но я не смогла. Рот забит мокрыми камнями, как было раньше, задолго до этого. До Крили. Мои камни во рту вернулись ко мне.

– Она все еще без сознания, но ее повязки выглядят хорошо. Хотя ей будет очень тяжело ходить пару дней.

– Ты съел все читос, болван? – спросила женщина.

– Ты поняла про ее подругу, все, что она рассказывала? – поинтересовался мужчина. – Что ее подруга стала овощем или что-то такое.

– Мне надо было перестать слушать, – ответил с грустью женский голос.

Я перестала слушать.

Мужчина и женщина снова ушли. Дождь накрапывал в море. Мне нужно в туалет.

Мне нужно в туалет. Никто не отвечал, потому что я не произносила этого вслух.

Я пошарила рукой, и знакомая боль прострелила мне руку. Я на заднем сиденье какого-то автомобиля. Я чувствовала пальцами края отделки из искусственной кожи, тусклый квадрат света падал на провисшую отделку потолка. Я поднялась и заморгала. «Мне нужно в туалет». Все, что я видела из окна, – это темнота и неясные очертания деревьев.

Я осторожно переместилась к двери машины, закусила губу, чтобы не вскрикнуть, и толчком открыла дверь, ощущая напряжение и жар в пораненных руках и странное жжение в желудке. Я вытащила ногу и наклонилась вперед, чтобы встать. Но только пальцы коснулись земли, ударила молния, пройдя сквозь подошвы ног.

Я упала вперед, ударившись ртом и носом о твердую почву. Я зарыдала, вдохнув землю, и начала задыхаться.

Чьи-то руки перевернули мое тело, стряхнули землю и камни с моих глаз и рта. Я моргала.

Лицо Линус, покрытое солнцем. Самодовольная ухмылка Таннера. Если последовательно соединить веснушки на их лицах, то можно заметить сходство.

Я выплюнула землю изо рта. «Я хочу писать». Я подвигала руками, похлопывая, чтобы они поняли, что я имею в виду.

Они захохотали.

– Это будет довольно больно, – ухмыльнулся Таннер.

Линус подтолкнула под меня ведро и раздвинула мои ноги. Мой зад наполовину на заднем сиденье машины. Линус стянула с меня уродливые спортивные брюки. Она бросила беглый взгляд на мои бедра и потом посмотрела вверх на меня, на ее лице отразилось удивление. Конечно. Откуда ей знать про шрамы? Она думала, что они у меня только на руках.

– Девочка, – произнесла она, но потом замолчала. И вздохнула.

Она извинилась за брюки; это первое, что она схватила из своего рюкзака, когда они с Таннером вошли в мою комнату в поисках меня. Сначала она не поняла, что делали Гектор, Мэнни и Леонард, рассказывала она мне, поэтому разозлилась и принялась грубо оттаскивать их. Линус – сильная женщина.

– Потом я увидела, что они плачут. К тому же они были пьяны, но старались, как могли, привести тебя в порядок с помощью бумажных салфеток и носовых платков, – говорила Линус.

Они были одеты для открытия выставки, но вернулись назад, потому что я так и не пришла.

Моя моча расплескивалась в ведро. Линус подождала, пока я закончу, протянула мне бумажную салфетку и вылила содержимое ведра под дерево. Она запихнула ведро в багажник машины.

– Ходить по стеклу – это впечатляюще, Чарли. Ты долго будешь за это расплачиваться. – Она надела спортивные брюки обратно на мои дрожащие ноги, натянула их на мой зад и подтянула на талию. И пододвинула меня обратно в машину. – Твоя подруга, Блю, сказала, что ты, возможно, какое-то время будешь молчать. Я должна признаться, это немного выбило из колеи.

Линус грустно и смиренно улыбнулась.

– Мы на кладбище в Трут-ор-Консекуэнсес в штате Нью-Мексико. Ты знаешь, что Таннер мой брат? Мы сделали здесь остановку, чтобы быстро навестить отца.

В отдалении в темноте Таннер пнул надгробный камень и плюнул на землю.

– Мы на самом деле не очень хорошо ладили со стариком.

Она сильно потерла свое лицо обеими ладонями, а потом громко окликнула Таннера, сообщив, что пора ехать.