– Но я сильно нервничаю. Эта проблема мне сильно мешает.
У Луизы на животе ожоги, похожие на круги, заключенные друг в друга. На внутренней стороне рук – следы от порезов в форме корней. Ее ноги в аккуратных ровных узорах от ран и ожогов. Спина покрыта татуировками.
Каждое занятие Каспер начинала одинаково. Упражнение «аккордеон», дыхание, растяжка шеи, наклоны вперед с касанием носков. Каспер – хрупкая и нежная. Она носила эльфийские сабо на невысоких каблуках. У остальных докторов была обувь, пронзительно бряцавшая и издававшая много шума, даже на ковровом покрытии. Каспер бледная, с большущими округлыми и самыми голубыми глазами. Она очень добрая.
Окинув нас взглядом, она мило улыбалась и произносила:
– Ваша задача здесь – вы сами. Мы тут все работаем над тем, чтобы стать лучше, не так ли?
Что означает: все мы в настоящий момент – дерьмо.
Но мы это уже поняли.
На самом деле ее зовут не Каспер. Так ее называют из-за этих огромных голубых глаз и еще потому, что она мягкая. Иногда по утрам она появлялась рядом с кроватями, словно привидение, чтобы заполнить медицинские карточки. Ее теплые пальцы спускались вглубь от края повязки всего на дюйм или около того, чтобы измерить мой пульс. Когда она смотрела на меня сверху вниз, у нее появлялся прелестный второй подбородок. Словно привидение, она неожиданно возникала в коридоре сзади меня, и когда я удивленно оборачивалась, она спрашивала с улыбкой:
– Как дела?
В ее кабинете в огромном аквариуме жила толстая медлительная черепаха, которая гребла и гребла, гребла и гребла, едва ли делая в этом успехи. Бедная чувиха, я все время смотрю, как она это делает. Я могла бы наблюдать за ней часами и днями напролет: она необыкновенно терпеливо выполняла задачу, которая в итоге ни к чему не приводила, потому что ей ведь не светит выбраться из чертова аквариума в ближайшее время, так?
А Каспер просто смотрела, как я наблюдаю за ней.
Каспер приятно пахла. Она всегда была чистая, ее одежда еле слышно шуршала. Она никогда не повышала голос. Когда Саша задыхалась от рыданий, она гладила ее по спине. Расставив руки, как вратарь, она защищала Линду/Кейти/Каддлз, когда один из монстров рвался на свободу. Я даже видела ее в комнате Блю, в тот день, когда Блю получила большущую коробку книг от своей матери: Каспер листала книги и улыбалась Блю. И я увидела, что от ее улыбки Блю немного смягчилась, самую малость.
Каспер должна была быть мамой. Она должна была быть моей мамой.
У нас всегда горел свет. Небольшие, но яркие импульсные светильники на стенах в каждой комнате включались в четыре часа дня и гасли в шесть утра. Луиза не любила свет. Каждый вечер перед сном она плотно задергивала шторы из грубой ткани, чтобы в окно не попадали желтые прямоугольники света от офисного здания по соседству. Вдобавок она накрывалась с головой.
Однажды вечером, как только она заснула, я скинула одеяло и раздвинула шторы. Может, я искала рассыпавшиеся солью звезды. Не знаю.
Я писала в металлический унитаз и наблюдала за Луизой – безмолвный бугор под кучей одеял. В странном зеркале отражение моих волос похоже на змей. Я сжимала в руке спутанные волосы и дреды. Они до сих пор пахли грязью, бетоном, пылью и чердаком, меня тошнило от этих запахов.
Как долго я здесь находилась? Я приходила в себя от чего-то. От какого-то места. Мрачного места.
Коридорные лампы напоминали оживленные длинные реки. Мимоходом я бросила беглый взгляд в комнаты. Блю единственная не спала, она держала книгу как можно выше к импульсному светильнику, чтобы видеть текст.
Никаких дверей, ламп, стекол, бритв, только мягкая еда, которую можно есть ложкой, и чуть теплый кофе. Чтобы невозможно было нанести себе повреждения.
Барабаня пальцами по столу, я ждала, что кто-нибудь наконец появится у стойки медсестер; я чувствовала досаду и раздражение. Позвонила в маленький звонок. Громкий противный звук раздался в тишине коридора.
Барберо появился из-за угла с набитым ртом, он жевал что-то хрустящее. Увидев меня, он нахмурился. У Барберо толстая шея – он бывший рестлер из Меномини. От него все еще исходил еле уловимый запах мази и пластыря. Барберо нравились только красивые девушки. Я знала это, потому что Джен С. очень красивая – длинные ноги, нос в веснушках, и ей он всегда улыбался. Она единственная, кому он вообще улыбался.
Он закинул ноги на стол и засунул в рот пару картофельных чипсов.
– Ты, – сердито проговорил он, и соленые крошки полетели изо рта на синюю медицинскую форму, – какого черта тебе понадобилось так поздно?
Я взяла блок стикеров и ручку со стойки и быстро написала. Показала ему. «КАК ДОЛГО Я УЖЕ ЗДЕСЬ НАХОЖУСЬ?»
Он посмотрел на стикер. Покачал головой:
– Не-а, спроси нормально.
Я написала: «НЕТ. СКАЖИ МНЕ».
– Ничем не могу помочь, Молчаливая Сью, – Барберо скомкал пакет из-под чипсов и выбросил в корзину для мусора. – Тебе придется открыть этот испорченный маленький ротик и заговорить, как большая девочка.
Барберо считал, что я его боюсь, но это не так. Был только один человек, которого я боялась, но он находился далеко, на противоположной стороне реки, и здесь он не мог меня достать.
Я думала, что здесь он меня не достанет в любом случае.
Еще один стикер. «БОЛВАН, ПРОСТО СКАЖИ МНЕ». И все же мои руки немного тряслись, когда я показала ему это.
Барберо засмеялся. Чипсы застряли у него между зубами.
Искры пронеслись у меня перед глазами, и музыка внутри включилась на полную громкость. Я отошла от поста медсестер, моя кожа онемела. Хотелось бы дышать так, как говорила Каспер, но я не могла, со мной это не работало: стоило мне разозлиться – и в голове включалась эта музыка. Кожа больше не немела, но сильно чесалась, а я тем временем блуждала, блуждала и искала глазами, наконец, нашла пост и пошла обратно. Барберо больше не смеялся. Он летел головой вперед, ругаясь:
– Вот дерьмо!
Пластиковый стул отлетел от стойки. Стакан и ручки с приклеенными искусственными цветами упали на пол и веером рассыпались по бесконечному бежевому ковролину. Он повсюду, бескрайний бежевый ковролин. Я пнула стойку, и мне стало больно, потому что на мне не было обуви, но это оказалось здорово – чувствовать боль, и я продолжила пинать. Барберо уже встал, но я снова схватила стул, а он выставил руки:
– Довольно. Успокойся, ты, чокнутая!
Но он говорил очень мягко. Как будто теперь, может быть, он немного боялся меня. И я не знала почему, но это злило меня еще больше. Я снова подняла стул, и в этот момент появился доктор Дули.
Когда Каспер огорчалась из-за меня, то не подавала вида. Она просто смотрела на меня, я смотрела на черепаху, а черепаха занималась своим делом. Хотелось бы мне быть на ее месте, под водой, в тишине, никого вокруг. Какая же безмятежная жизнь у этой черепахи…
– Вчера вечером ты спрашивала Брюса, так вот: ты провела шесть дней в медицинском центре Крили. Тебе оказывали помощь и оставили для наблюдения еще на неделю, перед тем как перевести сюда. Ты знаешь, что у тебя была атипичная пневмония? Скажем так, ты еще не совсем выздоровела, но антибиотики должны помочь, – сообщила Каспер.
Она взяла что-то объемное со стола и пододвинула ко мне. Это был один из тех настольных календарей. Я не совсем понимала, что в нем ищу, но потом увидела вверху страницы.
Апрель. Середина апреля.
Каспер произнесла:
– Ты пропустила только Пасху, так как лежала в Крили. Немного отстала от нас, но ничего важного без тебя не произошло. Мы не можем позволить гигантскому зайцу скакать по психиатрическому отделению, правда же? – Она улыбнулась. – Извини, немного терапевтического юмора. И все же мы тут поохотились за пасхальными яйцами. День благодарения у нас проходит гораздо веселее: пересушенная индейка, подливка с комками. Славные времена.
Я знала, что она хотела подбодрить меня, вызвать на разговор. Я обернулась к ней, но как только мы встретились глазами, я ощутила это проклятое жжение в глазах и отвернулась к дурацкой черепахе. И почувствовала, как неожиданно выбираюсь и снова погружаюсь в свой мрак.
