– Ваши модели… интересные.

Тони Падилла внимательно и с любопытством посмотрел на меня.

– Они живут со мной в одном доме.

– Неужели? – произнес он, кладя подбородок на руку. – Принесешь мне также одну из моих визитных карточек, Аарон? – Он вздохнул. – Что же. У нас впереди много работы, чтобы собрать воедино эту выставку. Я часто говорю своим студентам одну вещь, которая всегда их удивляет, одному Богу известно почему, – но жизнь художника состоит из труда. Никто не сделает это за вас. Работы не появятся просто так на странице или на стене галереи. Это требует много терпения и приводит к расстройствам.

Он посмотрел на пустые стены.

Потом засмеялся.

– Это требует шпаклевки, гвоздей, прожекторов, ламп, всякой фигни и долгих дней. Я хочу, чтобы все участники выставки внесли свой вклад. Я надеюсь, ты не боишься тяжелой работы, Чарли?

Я почувствовала, как огромная улыбка появляется на моем лице. Она практически разрывала мои щеки. Я ношу воду для мытья полов и подносы всю ночь и мою туалеты от мочи и дерьма, а теперь я буду работать со стенами, чтобы люди увидели работы! Я.

– Нет, – ответила я. – Я совсем не боюсь работы.

– Потрясающе! – воскликнула Линус и захлопала в ладоши. Она сделала паузу. – Готова поспорить, что Райли сейчас на взводе.

Я возилась с ведром для мытья полов, выжимая грязную жидкость со швабры.

– Ага, он очень возбужден.

Я держала голову опущенной, на тот случай, если ложь написана на моем лице.

– М-м-м, – Линус замолчала. Она медленно чистила гриль. – Понятно. Как много он принимает сейчас?

– Извини, что?

– Сколько он выпивает? Некоторые его заготовки немного… эээ… грязнее, чем обычно.

Она пододвинула ко мне емкость со взбитым тофу, и я заглянула внутрь. Пепел раскидан кучками по краям пышных холмов желтого цвета. Мне стало стыдно за него, хотя я и понимала, что это неправильно. И мне стыдно за себя.

Обычно Райли спал, когда я добиралась до его дома. Если он был там, то лежал распластавшись на бархатном диване с книгой на коленях, зажженная сигарета все еще свисала у него в пальцах. Бутылки быстро исчезали из-под раковины и так же быстро появлялись. Казалось, он перестал готовиться к летнему благотворительному концерту для Луиса Альвареса – гитара стояла в углу в чехле. Тетрадь со словами и ноты засунуты под подушку. Иногда Райли смотрел так, будто не узнавал меня. Я начала приходить домой, смотреть на него и курить его сигареты, пока грудь не забивалась сигаретным дымом. Однажды он стоял, держа руку на москитной двери, когда я вернулась с работы. Он посмотрел на меня и пробормотал:

– Я скучаю по тебе по ночам. Мне тяжело без тебя.

Мне стало приятно, но грустно. В душе возникло чувство перетягивания каната – и становилось все сильнее, пока я не захотела зарыться лицом в грязь.

Я не смотрела Линус в глаза.

– Чарли, я старая алкоголичка, бросившая пить. Я знакома с Райли уже шесть лет и знаю, что с ним происходит. – Она глубоко вздохнула. – Он катится вниз по наклонной. И, скатываясь, мы, употребляющие, тянем всех, кого можем, с собой вниз. Потому что если мы приземлимся в дерьмо, то не хотим сидеть в одиночестве в этом дерьме.

Я пристально смотрела на нее. Линус, которая всегда помогает людям, никогда не унывает, – алкоголичка? Теперь, когда я задумалась об этом, то поняла, почему Темпл никогда не наливает ей выпивку в ночную смену. Я попыталась представить ее в том же состоянии, что и Райли, но у меня не получилось. И то, что она сказала, задело меня за живое: о том, что он тянет меня с собой на дно. Я сильнее сжала швабру, разглядывая грязную воду в ведре, как будто искала там ответ.

– Послушай, я многого о тебе не знаю и не хочу совать свой нос, и судить никого тоже не хочу, но если ты останешься с ним, тебе будет очень больно. Мне просто нужно это сказать. Ты не понимаешь это, дорогая? Ты действительно не замечаешь?

Я запихнула швабру в ведро и схватила веник, стараясь не разрыдаться, потому что знала, что она права, конечно, она права, но я старалась сконцентрироваться на своей работе и избавиться от беспокойства. Сегодняшняя группа – трио, играющее что-то наподобие панк-польки, разбросали конфетти, и маленькие частицы рассыпались повсюду. Столы в сидячей зоне уже долгое время шатались, подложенная под ножки газета износилась и почернела от грязи. Скоро надо будет ее менять.

– Ему станет лучше. Я чувствую. – Я избегала ее взгляда, вытирая глаза, как будто это пот, а не слезы. – Я могу ему помочь. Нельзя просто бросать людей.

– Чарли, – печально произнесла Линус. – Я годами проводила время в центрах реабилитации. Если бы я получала доллар за каждый раз, когда слышала это, я была бы уже богатой, а не работала в каком-то бестолковом кафе.

Этот город засыхал и задыхался от жары. Все повторяли мне, что я привыкну к этому, что полюблю это, что зимой будет немного прохладнее, но солнце, как гигантский огненный шар, и не думало останавливаться. За обычную велосипедную поездку от дома до библиотеки я успевала вспотеть – вся покрывалась потом, подмышки на рубашке и сиденье велосипеда становились мокрыми от пота.

От Майки девять новых непрочитанных сообщений. Похоже на то, что я беру его измором, и я не понимаю почему. Писем от Блю нет, но я все равно пишу ей, всего одно слово – «Привет». Как будто я протягивала руку, срываясь вниз с крутой скалы, а рядом никого не было…

Однако последнее письмо от Майки привлекло мое внимание. Тема сообщения «день рождения / немного дольше». Я кликнула «Открыть» и прочитала.

«Возможно, ты уже слышала про нас с Банни. Это сумасшествие, я знаю. Мы будем в отъезде немного дольше – как минимум до ноября. Я беру отпуск в университете. Мы будем записывать этот альбом в Северной Калифорнии. У нас контракт на запись альбома, Чарли. Я не хотел проводить так много времени вдали от Банни, и решение казалось правильным. Когда я вернусь, я хотел бы с тобой поговорить кое о чем важном. И эй, все в порядке, даже если ты не отвечаешь. Я понимаю. Надеюсь, что с тобой все хорошо. И, Чарли: с днем рождения».

Я смотрела, не отрываясь, на слова: «день рождения». Потом закрыла почту и ушла из библиотеки.

У меня заняло добрых сорок минут, чтобы найти на велосипеде место, которое я искала. Мне пришлось заехать в глубь Южного Тусона, чтобы найти его. Я нашла это место – небольшая обшарпанная panaderia, в которой пахло, как в настоящем раю, за заляпанным стеклом витрины с кондитерскими изделиями я выбрала мороженое с самым большим количеством крема и глазури сверху. Изучив кофейное меню, я взяла cafe de olla. Я сидела на липком стуле у окна, сладкий вкус мороженого накопился у меня во рту, сливочный карамельный напиток грел мои руки. Интересно, что Майки хочет мне сказать такого важного, о чем нельзя написать в письме? Может, Банни беременна. Может, Майки собирается жить безупречной жизнью с детьми и женой, занимаясь рок-группой, обладая всем, чем хотел, пока я, обезвоженная и уставшая, должна пить воду, но вместо этого пью кофе, истратив семь долларов и шестьдесят восемь центов, чтобы поздравить себя с дурацким восемнадцатилетием, о котором я совсем забыла…[9][10]

Каждое утро я заезжала в галерею и помогала Тони и Аарону с выставкой. Другие художники старше меня – им за двадцать, некоторым за тридцать. Тони попросил их поэкспериментировать с размещением объектов, пока сам прохаживался, тер подбородок и размышлял. Он решил не вставлять мои рисунки в рамки, а просто матировать их. Тони был прав: здесь полно инсталляций, включая чью-то детскую спальню, вплоть до полного набора фигурок «Май литтл пони» и подлинных пуант в паре с подростковыми мартинсами и чулками в сетку. Еще кто-то смонтировал найденные видеоматериалы: на одной стене показывали бесконечную цепочку людей и собак, прыгающих в воду с трамплина. Цвета размытые и неясные; казалось, что прыгающие преодолевают толщу водянистого солнечного света, пастельного неба. Какой-то мужчина, у которого одна половина головы побрита, а на второй высокий ирокез, склеил вместе восемнадцать пляжных мячей в пирамиду и нарисовал на каждом грубые слова. У одной женщины вроде бы картины, но не настоящие: она приклеила на холст беличий мех, перья ворон и пряди собственных волос.