— Что было, не повторится. У многих бывают свои разгульные годы — были они и у меня. Но теперь это все позади. Пан священник подтвердит мои слова; надеюсь, он не откажется засвидетельствовать мое безупречное поведение, если понадобится. А для женитьбы мне не требуется ни ремесла, ни торговли; потому что иду я в усадьбу «На лугах», и Розичка Кучерова станет моей женой.
— Быть этого не может, — взвился начальник, позеленев от злости. — Ты нагло лжешь, подлец!
Яхим страшно побледнел, но снова сдержался.
— Коли не верите мне, спросите у нее самой, — ответил он и вышел, потому что больше не мог за себя ручаться.
Начальник так и остался сидеть, словно его хватил удар. Давно ли Кучерова дочь ответила его сыну, что сапог за ней топчется предостаточно, она же про выданье еще не помышляет. А тут вдруг берет в мужья такого… Начальник не мог даже подыскать для Яхима достаточно оскорбительного прозвища.
Схватив пальто и шляпу, он поспешил вниз, «На луга», чтобы самолично проверить, правду ли сказал парень, или соврал. Однако уже за версту до усадьбы все прояснилось: из дому неслись причитания матери и проклятия отчима; видно было, что весь дом в величайшем смятении.
— Ни за кого идти не хотела и вдруг выбрала этого голяка? — повторяла Розичкина мать. — Знай же, что с этих пор я тебя дочерью не считаю.
— Да опомнитесь, маменька, — убеждала ее Розичка, — ведь того, что я имею, хватит нам на двоих.
— Что, забыла уж, как он таскался с цыганами по свету и с ворами за своего был? Да он не стоит даже того, чтобы на него пса спустить.
— Кто может о нем сказать дурное с тех пор, как он служит у священника?
— Неужели ты не видишь, что он остался там для того лишь, чтобы тебя поймать на удочку? А ты без ума, без разума сама ему лезешь в пасть! Где твой ум и где твоя честь, раз хочешь стать женою человека, которого все бродяги своим дружком считают?
— Вот я и выхожу за Яхима, чтобы никто больше его так не смел звать. Я хочу вытащить его, навсегда избавить от нищеты и позора. И хоть о нем идет худая слава, я считаю, что у него все же доброе сердце.
Таково было Розичкино последнее слово. Матери, отцу и начальнику она предоставила говорить, кричать, грозить чем угодно, а сама стояла на своем.
— Ты еще с ним у алтаря не была, помни это. Если ты упряма, то мы тоже. Хорошо же был бы устроен свет, если бы все вертелось так, как взбредет в голову какой-то девчонке! — Такими словами начальник проводил Розичку.
Дома он написал пану священнику письмо, в котором заявил, что слуге его Яхиму позволить жениться не может, поскольку тот не придерживается добрых нравов и ведет дурную жизнь; что был уже он однажды в заключении за насильственные действия. И дальше начальник перечислил все, что кто-либо говорил про Яхима дурного, правду и клевету — все скопом. А под конец обвинил его в том, что он обманным путем вынудил у неопытной девушки обещание вступить в брак, что родственники ее своего согласия не дают и призывают общину противиться этому союзу, дабы не допустить несчастья их дочери и разорения хозяйства.
Священник еще ничего не знал о намерении Яхима — он только после полудня возвратился с дальней дороги. Он был поражен письмом так же, как прежде начальник — просьбой Яхима, и тоже решил, что здесь какое-то недоразумение, а может, чья-то злая шутка.
Он пригласил Яхима и прочел ему полученное письмо.
Однако Яхим от этого письма пришел в такое бешенство, что священника охватил ужас. Глаза у Яхима остановились, а на губах выступила кровавая пена; он бился об стену, словно потерял рассудок, и рычал, как зверь:
— Разве вы люди! Сперва обвиняете меня во всех смертных грехах, руки воздеваете к небу, а когда я хочу обратиться на путь истинный, тут вы становитесь мне поперек дороги и кричите: мы не желаем, чтобы ты жил среди нас, оставайся там, где был. Все равно тебе ничего не поможет, даже если ворвешься в наш круг — в наших глазах ты до смерти останешься ничтожеством, будь ты само совершенство!
Дурная кровь Скалаков вскипела в парне так, как не бывало раньше: слугам пришлось держать его, чтобы не побежал он к начальнику мстить за оскорбление.
Никак не удавалось утихомирить Яхима: он никого не подпускал к себе, кусал руки тем, кто его держал. Оставалось только приказать батракам, чтобы те заперли его в кладовку и глаз с него не спускали, дабы не сотворил он худа себе или другим; сам же хозяин отправился «На луга» лично убедиться, как обстоит дело.
Далеко идти ему не пришлось: едва он спустился в долину, как повстречал Розичку. Угроза начальника не прошла мимо ее ушей; она знала, что тот вполне может ее осуществить, и опасалась, как бы он не вывел Яхима из себя. Она бросилась прямо к священнику, в надежде умолить преподобного отца быть их заступником перед родичами и общиной.
— Скажи мне только, почему именно Яхима ты выбрала и полюбила? — строго допытывался священник. Розичка была его лучшей, самой прилежной ученицей и любимицей. Он всегда ставил ее в пример. — Неужто ты так же, как все прочие женщины, не видишь в мужчине ничего, кроме смазливой физиономии? А я-то надеялся, что ты сделаешь разумный выбор. Начальник прав: Яхим — один из самых последних людей в нашей округе.
— И вы о том же, преподобный отец! А ведь учите нас, что перед богом все равны, и бедные и богатые, — промолвила Розичка с горестным удивлением. — А я-то думала, что хоть вы признаете, что Яхим теперь совсем другой, порядочный и трудолюбивый.
— Это правда, — успокоил священник плачущую девушку, — я это признаю, и даже больше того, верю, чему прочие верить опасаются: что перемены в нем глубокие. Но от прежнего распутства лежит на нем безобразное пятно, которое так быстро не смоешь. Ибо свет, дорогое дитя, не прощает, и если человек согрешит против его законов, то не дарует свою милость раскаявшемуся, в отличие от господа всемогущего!
— Но ведь остальным до него нет никакого дела. Если меня не тревожит его прошлое, то чего же другим беспокоиться!
— Нельзя так судить, дочь моя. Бог тебя оделил щедрее, чем кого бы то ни было из твоих сестер и братьев. От этого и рождается в них невольная горечь, а ее ты можешь умерить, лишь разумно и по совести распорядившись своим достоянием. Ты же хочешь его разделить с человеком, который слывет распутником и мотом. Конечно, теперь он несколько изменился, но год — слишком краткий срок, а проделки его слишком бросались в глаза, чтобы о них скоро забыли. Поистине, никто не одобряет твоего выбора, и я уверен, что наши соседи приложат все усилия, чтобы ты оставила Яхима и выбрала в женихи человека надежного, безупречного, короче — более себе равного.
Розичка присела на межу, и задумчивый взор ее устремился в небо, где заблестели первые звезды. Священник не мешал ее спокойному раздумью, полагая, что оно способствует благоприятному решению.
— Значит, — начала она серьезно, — свет хочет, чтобы равное тянулось к равному, богатый — к богатой, бедный — к бедной, праведный — к праведной, а бесчестный — к негоднице. Конечно, я всего лишь неопытная, простая девушка, и не мне бы судить о вещах столь возвышенных и важных. Но ведь вы сами нас учили, преподобный отец, что бог является мудрому так же, как и нищему духом, ибо познается он сердцем, а вовсе не ученостью. А мое сердце подсказывает мне, что не может такое правило быть согласным с господней волей, иначе лгало бы писание. Ибо из него мы узнаем, что богач жестокосердный не узрит царствия небесного, а раскаявшийся грешник богу дороже девяти-десяти праведников. Господь воистину хочет, чтобы богач разделил достаток свой с бедным, чтобы сильный был помощником слабому, а добрый, праведный, благородный человек склонился к заблудшему, и имел терпение, и говорил ему слова ласковые, которые тронули бы его и смягчили. Сдается мне, что если бы все так поступали, исчезли бы бедность, зломыслие, грех. А что касается домыслов, будто Яхим не переменился, а лишь прикидывается, чтобы обмануть меня, то это большая ошибка. Ровно год назад я сама дала ему слово, и еще при каких обстоятельствах! Он после попойки валялся в лесу, на голой земле. Он знал, что я слово сдержу, независимо от того, переменится он или нет, и ему не было нужды ломаться и переделываться ради меня. Точно так же ошибаются и те, кто полагает, что он меня обольстил хитрыми речами. Я ему предложила сама, сердце мое разрывалось, видя его унижение, и я знала, что все-таки он добрый человек. Яхим знал, что я его люблю, и, однако, за мной не увивался, потому что я того не хотела, и за весь этот год в первый раз я с ним разговаривала в прошедший праздник. Тогда и сказала, чтобы он попросил разрешения на брак и договорился об оглашении. Я хотела бы поглядеть на того, кто бы все это вот так достоверно знал и все же твердил, что Яхим ничего не стоит!
