— Не морочь мне голову! — набросился он на нее.
— Я хочу сделать, как сказала! — подтвердила она еще раз твердо и решительно.
Яхим не спускал с нее глаз, как бы желая заглянуть в самую глубь ее души. Наконец он наклонился к девушке и зашептал дерзко:
— Ах, понимаю, голубка, я тебе нравлюсь, и ты не знаешь, как сделать, чтобы я ходил к тебе на свидания. Потому в обещаешь взять меня в мужья. Только не требуется от тебя такого беспокойства: приду охотно, не запрошу даже половины приданого!
Розичка залилась ярким румянцем.
— Ты еще хуже, Яхим, чем я думала, — ответила она дрожащим от стыда и боли голосом. — Что такое ты обо мне узнал, что дурное услышал, почему разговариваешь со мной, как с какой-нибудь вертихвосткой? Конечно, дело невиданное, чтобы девушка сама делала мужчине предложение, но это еще не значит, что она непорядочная. Другая прямо этого не скажет, а будет завлекать парня льстивыми речами да нарядами, а как увидит, что он и сам ее любит, то станет ломаться и сделает вид, что ей и в голову ничего подобного не приходило. Тешит себя тем, что парень примется за ней в самом деле ухаживать. Я тоже могла бы так пошутить, да стыдно: лгать я не умею, притворство для меня — смерть, иду всегда прямой дорогой…
Яхим слушал вполуха, зато уж тем внимательнее разглядывал он ее. Она была так хороша, произнося эти горячие и взволнованные речи, что он не мог постичь, как это до сих пор он не увидел, что Розичка — красивее всех его возлюбленных, вместе взятых, что вообще ей нет равных в округе.
— Но поверь, что про все про это я и думать не думала, когда входила в эту рощу, — взволнованно продолжала Розичка. — Я, правда, вспоминала о тебе, глядя на вашу скалу и слушая веселый щебет птиц, порхавших вокруг меня. И сейчас вспомнила, как ты подражал птицам, когда мы вместе пасли стадо. А нынче… Ведь с тобой никто не хочет водиться, все тебя ругают и вместо бранного слова говорят: «Ах ты, Скалак!» А мне это горько слушать — ведь я-то знаю, что сердце у тебя все же доброе.
И Розичка расплакалась навзрыд. У Яхима тоже слезы навернулись на глаза — его растрогало, что Розичка так твердо верит в его доброе сердце. Он уж почти забыл, что оно у него вообще есть: ведь ничто не дрогнуло в его душе, когда, вернувшись в свою пещеру несколько недель тому назад, нашел он мать на сырой земле мертвой. Но эти слезы что-то перевернули в нем — так необычно было видеть, что кто-то обращается к нему с доверием и лаской, Яхиму сделалось тоскливо.
— Я не хотела идти в костел, чтобы люди не заметили моего настроения, — снова начала Розичка и смахнула слезу. — Решила побыть здесь, и лесу, в одиночестве. Тут посреди молитвы я и услышала стон, поглядела вокруг и нашла тебя. Ты упал не случайно и лежал не потому, что не мог подняться из-за болезни: ты расшибся в кровь оттого, что пьяный был, а не встал оттого, что не помнил ни себя, ни целого света. Не думай, что я тебя упрекаю, боже сохрани. У каждою свои недостатки, а у меня их, пожалуй, больше, чем у кого другого. Говорю тебе лишь потому, что никогда не испытывала я такой жалости, как в ту минуту, когда вдруг увидела тебя здесь. Вспомню порой, что без родного отца росла — мне тоже становится не по себе; мать захворает — и уже тревожусь, что и она может отправиться вслед за отцом. Но суди меня милостивый бог, эта великая скорбь — ничто в сравнении с тем, что я почувствовала, стоя над тобой. Что станет с этим человеком, если так все пойдет и дальше, подумала я с ужасом, ведь он будет хуже зверя. Чем тут помочь? Был бы у него достаток, не приходилось бы ему таскаться по кабакам, не сидел бы он там от зари до зари, не торчал бы на глазах у доступных девок и не ублажал бы их, чтобы других музыкантов в корчму не пускали. И люди бы иное о нем говорили — ведь лишь за бедность его и упрекают. Что нынче зовут хулиганством, тогда посчитали бы веселым нравом. Ведь я же вижу — маменькины сыночки из усадьбы в Подборах ничуть не лучше, только деньги всё прикрывают, и никто не смеет дурного слова о них молвить. Разве не так?
Яхим до того погрузился в раздумья, что даже ничего ей не ответил.
— Хоть ты и не соглашаешься, я все равно знаю, что это правда. Но как сделать, чтобы ты на чем-то остановился? Вот попалась бы ему девушка из зажиточной семьи, пришло мне в голову, вот если бы она его полюбила! Но, перебрав по памяти всех невест, я не нашла ни одной, что взяла бы мужа только по любви и не думала о богатстве. А если бы и выискалась такая белая ворона, то все равно вряд ли бы посмела: друзья и знакомые осудили бы ее за это. Лишь одна из тысячи смеет делать то, что ей подскажет сердце, не боясь запретов. «Не многим так повезло, как мне, — раздумывала я дальше, — меня никто не смеет принуждать, никто не в силах запретить мне». И тут все сразу встало на свои места. Меня словно озарило: видно, всевышний направил мой шаг к тому месту, где ты лежал, всеми брошенный; знать, хотел он, чтобы я видела тебя во всей нищете и унижении, чтобы я тебя взяла и с тобой свое состояние разделила. Я умыла тебя, чтобы ты проснулся, чтобы можно было спросить, не противна ли я тебе, не посватался ли ты к другой, согласен ли, чтобы мы стали мужем и женою.
Яхим хотел было сказать что-нибудь, но растерялся. Впервые в жизни он встретил человека, кто ставил его выше самого себя. Это было для него настолько же ново, насколько и неприятно; он охотно избежал бы этого, а над услышанным посмеялся. Но столь чистосердечное признание подавило в нем все грубые и низкие мысли. Он молча сжал девичью руку, и она ласково ответила на его рукопожатие — оно сказало ей больше, чем любые слова.
— На прошлой неделе мне минуло двадцать, а с двадцати одного года опекун должен считать меня совершеннолетней, — продолжала она после краткой паузы, — тогда я могу делать все, что мне заблагорассудится. Ты сразу же пойдешь в управу и сделаешь оглашение…
— Розичка, — молвил Яхим голосом, глухим от величайшего душевного волнения, — я дурной мужик, лентяй, подлец. Я презирал людей и никогда не думал о боге: если уж он меня забыл, то чего ж о нем беспокоиться! Но теперь — теперь я вижу, что согрешил: не забыл он обо мне, потому как тебя назначил моим ангелом-хранителем; если уж ты не выведешь меня на путь праведный, то подлинно не стою я того, чтобы меня земля носила. Ты веришь в мое доброе сердце — вот увидишь, что не обманулась.
И в пылу восторга Яхим хотел прижать девушку к своей груди.
Она осторожно высвободилась из его объятий.
— Ты мною брезгуешь? Даже поцеловать меня не хочешь, а обещаешь стать моей женой? — спросил он быстро и с подозрением глянул на нее.
— Я это не только обещаю, а присягаю здесь, на моем молитвеннике, и клянусь душой бедного моего отца, что стану твоей. Но целовать тебя не могу, и ты ко мне не придешь, пока я не скажу.
— Да что же это такое? Твердишь, что на других не похожа, а сама намерена меня дразнить да испытывать.
— Нет, я совсем иного хочу, и ты сам это знаешь. Никого на свете я не люблю крепче тебя и с радостью поцеловала бы, как невеста жениха. Но ты сам только, что произнес, будто нужен мне забавы ради, — видно, так приучили тебя женщины… Ты глубоко обидел меня. Обида эта пройдет, забудется, но… сейчас из-за этого между нами не может быть того, что у милого с милой. Я бы со стыда сгорела, если бы ты обнял меня: все бы думала, что считаешь меня беспутной, а я-то шла к тебе с открытым сердцем.
И Розичка не могла сдержать горьких слез.
— Слушай, девка, если не перестанешь реветь, я тут же повешусь на ближайшем дереве! — вне себя закричал Яхим. — Что ты придираешься к словам, словно не знаешь, что я бесстыжий распутник? Но я сам придумал себе наказание — если бы даже ты простила мне охальные речи и сама захотела видеть меня, я все равно не пришел бы. Я в самом деле не покажусь тебе на глаза, пока не прикажешь, но зато ты обо мне услышишь. В тот день, когда пойдешь со мной к алтарю, тебе уже не придется за меня стыдиться, вот увидишь! Постараюсь быть не хуже любого другого; докажу целому свету, что и Скалак может стать человеком, коли захочет.