— Приготовьтесь сегодня, дорогая Каролина, я даю вечером бал и хочу вас представить нашим родственникам. Смотрите, чтобы вы были достойны Ричарда. Позанимайтесь особенно усердно с учителем танцев! От первого выхода все зависит, по нему вас будут судить и оценивать. Не забудьте также примерить самое лучшее платье и драгоценности. Постарайтесь окружить моих гостей таким же вниманием, каким вы окружили Ричарда. Я очень желаю, чтобы вы правильно поняли его любовь к вам и мою снисходительность.

Карла оцепенела; свекровь говорила так серьезно, будто именно сегодня должна решиться ее судьба.

Она исполнила приказание графини и все утро повторяла поклоны и красивые движения, но никогда у нее это не получалось так плохо. Все утро она примеряла бальные платья, но никогда прежде не казалась себе такой уродливой, хотя раньше надеялась, что будет выглядеть лучше всех остальных.

Она выбрала дымчатое платье, украшенное зелеными листьями, а в волосы вплела венок из голубых колокольчиков и зелени. Она надеялась, что приятно удивит Ричарда, если будет выглядеть как лесная фея. Но он взглянул на нее таким испытующим и встревоженным взглядом, когда она вечером вышла ему навстречу, что у нее губы и щеки стали белыми. Он сказал, что ее наряд безвкусен и неудачно выбран, что цвет платья не подходит к золотистым волосам, а темно-зеленый венок при вечернем освещении не будет ей к лицу. Он отругал горничную за то, что она раньше не предостерегла свою госпожу, и не отговорила от этого наряда, и не нарумянила немного, хотя видела, что та сегодня необычно бледна. Он подал Карле цветы и, когда она сняла перчатку, чтобы приколоть их к груди, отвернувшись, печально вздохнул. Карла почувствовала, что этот вздох относится к ее руке, которая хотя и очень маленькая, но не выглядит изящной. Она так огорчилась, что уколола себя булавкой, и большая капля крови упала на платье.

— Что ты делаешь? — спросил Ричард недовольно. — Быстро приколи цветы пониже, чтобы не было видно пятна.

Карла послушалась, цветы прикрыли кровь, но место укола не перестало болеть.

Молча села она в карету возле Ричарда, надеясь, что здесь он обнимет ее, приласкает; но, вопреки своему обычаю, Ричард не сказал ни слова. Застенчиво коснулась Карла его плеча. Наступила тягостная минута ожидания, и она почувствовала, что мужество покидает ее. Одно пожатие руки могло ободрить ее и наполнить доброй надеждой ее бедное сердце, но он только раздраженно прошипел:

— Будь добра, Каролина, хоть здесь веди себя разумно!

От этих слов кровь застыла у нее в жилах. Он впервые назвал ее так, до сих пор он всегда говорил «моя лесная фея».

Что же имел в виду Ричард, говоря о разумном поведении? Если бы только слышала эти слова старая липа, что сказала бы она в ответ?

У Карлы дрожали колени, когда карета остановилась перед дворцом старой графини и она поднималась рядом с супругом наверх по освещенной лестнице. Если раньше она была бледной, то сейчас посинела, губы стали фиолетовыми и от напряжения были судорожно сжаты. Она еще раз искоса взглянула на Ричарда и снова увидела, что он неспокоен; никогда еще не смотрел он на нее с таким выражением, и ей показалось, что он стыдится идти рядом, что возле него, статного и красивого, она выглядит убого. На глаза у Карлы навернулись слезы.

Прежде чем она успела их вытереть, они очутились уже в приемной, где множество слуг устремилось им навстречу и где с нее сняли горностаевую шубку, бархатные сапожки. Кто-то из любопытных прошептал так громко, что граф наверняка услышал:

— Это и есть красавица? Да ведь у нее красный нос и плаксивые глаза; а, говорят, граф умирал от любви!

Карла не заметила, каким образом она вдруг очутилась среди множества разнаряженных людей, среди сверкающих зеркал. И каждое зеркало отражало ее заплаканные глаза, ее красный нос, каждая лампочка особенно ярко освещала только ее, и каждый взгляд, устремленный навстречу ей, как будто говорил: «Вот это и есть красавица? Вот уж действительно, стоило графу умирать от любви!»

Вдруг ей показалось, будто железный обруч стянул плечи — старая графиня схватила ее за руку.

— Господа, это супруга Ричарда! — представила она ее, возвысив голос, и сто голов, молодых и старых, увенчанных тюрбанами, венками, диадемами, кланялось ей одной.

— Поклонитесь же и вы наконец! — сердито зашептала графиня, и Карла быстро и испуганно поклонилась, но при этом толкнула лакея, который разносил чай. Тот опрокинул поднос на золотое камчатное платье какой-то сморщенной старой дамы, которую величали княжной и колючие глазки которой при появлении Карлы сверлили ее, словно говоря: «Ну и глупец же был тот, кто чуть не умер из-за тебя!»

— Извинитесь же! — приказала свекровь приглушенным, дрожащим от бешенства голосом. Но как извиниться, когда не знаешь, что сказать, и когда у тебя горло будто железными тисками сжато. Однако свекровь так властно на нее взглянула, что Карла вынуждена была что-то сделать: она нагнулась и поцеловала княжне руку.

Все, кто стоял рядом, засмеялись и начали перешептываться, а старая графиня с такой злостью ткнула веером лесную фею, что та зашаталась, наступила при этом себе на платье, оторвала кусок кружева и упала на руки какого-то господина, грудь которого сверкала звездами, как южное небо.

К счастью, тот успел ее подхватить, усадил в ближайшее кресло, сел сам возле нее, предложил конфет, занимал разговором, улыбался, и лесная фея понемногу пришла в себя.

Вдруг в зале поднялся большой шум, стулья поставили полукругом, все уселись возле рояля и наступила тишина. К роялю подошла дама, поклонилась всем и улыбнулась, но как улыбнулась, боже мой, как! Карла подумала, что она никогда не сумеет так улыбаться, хотя бы еще десять лет училась этому.

Дама начала петь. Карлу бросало то в жар, то в холод. Что такое пение жаворонка по сравнению с этим? Что трели соловья в цветущем шиповнике, которые она слушала долгими ночами со слезами на глазах, взволнованная до глубины души? Так могли петь только ангелы в раю.

А как была красива эта дама! На ней тоже было белое платье, но оно дивно оттеняло ее черные волосы, которые спускались длинными локонами. У нее тоже был венок, но из красных роз, и он пылал на ее гордо посаженной голове, будто огненная королевская корона. А ее глаза! Какие яркие молили метали они в то время, когда губы ласково улыбались! Она ведь тоже, наверное, умела плакать, просить, тосковать? Едва ли, подумала про себя Карла.

Певица охотно пела песню за песней, и Карла, забыв обо всем на свете, слушала ее как зачарованная. Только теперь поняла она, что такое пение и почему люди должны этому учиться. Словно луч солнца сверкнул перед ней, и она начала сознавать, что такое искусство, какой силой оно обладает, если делает певца богом и покоряет сердца, творя или разрушая в них целые миры.

Потрясенная, она решила, что будет стремиться стать такой же, как эта дама, чтобы доставлять Ричарду столь же радостные минуты. А где же Ричард, верно и он наслаждается сладостными этими звуками?

Она поискала мужа глазами; он стоял среди толпы, и Карла не видела его лица; в это время господин, стоявший возле него, нагнулся, и она увидела, что Ричард смотрит на певицу тем взглядом, каким он смотрел на Карлу там, под липой, когда впервые увидел ее и, почтительно стоя перед ней, словно перед благородной дамой, говорил: «Твоя сказка очаровательна, как и сама ты, лесная фея!»

Певица кончила петь, дамы рукоплескали, мужчины с поклоном подходили к ней, добиваясь чести довести ее до места. Она подала руку Ричарду, потупив взор; Ричард тоже опустил глаза и, проходя мимо Карлы и уже не замечая ее, прошептал: «Вы же сама поэзия, Амалия!»

А дамы, сидящие рядом с Карлой, переговаривались вполголоса:

— Старая графиня хотела их поженить, но граф предпочел выбрать себе невесту в лесу, глупец!

От этих слов очень холодно стало у Карлы на сердце, в голове была какая-то пустота, и ей казалось, что она тотчас умрет. «Что бы сказала мне сейчас старая липа!» — успела подумать Карла и упала в обморок.