Старостиха смутилась. Слова девушки о муже, которого «все только хвалят», ей не понравились. Ее удивило, что после всего происшедшего Сильва может столь дружелюбно отзываться об Антоше, и она решила лучше подготовить девушку к роли, для которой втайне давно ее предназначала. Выбрав подходящую минуту, старостиха открыла Сильве величайший секрет — она несчастна в супружестве.

— Теперь, Сильва, я сказала тебе все, — кончила она свою исповедь, с огромным удовлетворением наблюдая за выражением лица слушательницы. — Но ты должна молчать как могила. То, что ты услышала, пусть останется между нами. Никто, кроме тебя, не должен знать, что мой муж только прикрывается мнимой добродетелью.

Сильва ушла от старостихи в глубокой задумчивости. В деревне об отношениях Антоша с женой судили совсем иначе. Сколько раз ей доводилось слышать, что, мол, эта гордячка, эта злюка просто не заслужила от бога такого мужа. Прислуга была о хозяевах точно такого же мнения и жалела, что Антошу пришлось уехать. А девушки досадовали, что, кроме жены, он вообще никого не замечает. Сильва и сама не раз сердилась: при встрече поздоровается с ним, а он, не поднимая от земли глаз, ответит односложно, не пошутит, как принято в здешних местах. Значит, все это только напоказ и под личиной порядочного человека таится неблагодарный обманщик и лицемер?

Теперь Сильва загоралась гневом всякий раз, когда думала об Антоше. Ей и в голову не пришло подождать его возвращения и собственными глазами убедиться, правду ли сказала старостиха. Сама не способная лгать, Сильва верила хозяйке на слово и безоговорочно осудила Антоша. Ее даже возмущало, что из непонятной щепетильности старостиха скрывает от людей поведение мужа, и она поклялась сделать все возможное, чтобы восстановить доброе имя старостихи, а мужа ее вывести на чистую воду. Нельзя больше оставлять людей в неведении. И Сильва набрасывалась на всякого, кто смел хоть пикнуть в осуждение старостихи, а об Антоше при ней лучше было не заикаться. Люди думали, что ее ненависть берет свое начало с памятного праздника, но сама-то Сильва про тот случай и думать забыла. Что тут особенного: она царапнула Антоша, а тот отомстил ей. Око за око. По ее мнению, они справедливо свели взаимные счеты, и ни у той, ни у другой стороны не осталось поводов для вражды.

Поздней осенью, в дождливый холодный вечер, Антош вернулся наконец из своего таинственного путешествия. Он неожиданно вошел в горницу и тихо поздоровался. Никто ему не ответил. Дети уже спали, работники чистили хлева, а старостиха, если б и хотела, не могла бы произнести ни слова. Волнение сковало ее — вдруг перед ней предстал человек, которого она прежде столь страстно любила. Он был таким же мужественным и красивым, как в те времена, когда она влюбленным взором следила за каждым его движением. Должно быть, немало красоток заглядывалось на Антоша, пока он странствовал. Ей ли не знать, как женщины умеют это делать! Они готовы были съесть его глазами, где бы она с ним ни показывалась. Теперь же, когда он ездил один, наверняка откровенно его завлекали… Он, верно, выслушивал их с улыбкой… а может, и другим путем вознаграждал за восхищение… Ревность всколыхнулась в ней с новой силой, она чуть не потеряла сознание.

Сильва, сидевшая возле нее с прялкой, словно окаменела, Не в силах произнести ни слова. Она не встала, чтобы, как положено, помочь хозяину раздеться. Старостиха, несмотря на волнение, заметила это: ее союзница с честью выдержала первое испытание.

Пришлось Антошу самому стащить с себя тяжелую, намокшую от дождя шубу и повесить на жердь, за печку. Он озяб, устал, проголодался, как всегда бывает после дороги, да еще в непогоду. Но жена не приказала служанке принести ему хотя бы хлеба и молока, чем потчуют любого путника.

— Я не ел с обеда, у тебя нет ничего горячего на ужин? — спросил наконец Антош, видя, что никто не собирается накрывать на стол.

— Нет, — коротко отрезала жена. Но Сильва-то помнила, что в духовке еще с обеда остался порядочный чугунок супа, в самый бы раз сейчас хозяину. Сильва знала, каково это — в стужу трястись целый божий день по грязным дорогам. Ей почти жаль сделалось хозяина, жаль, что тот не поест на ночь горячего. Однако она быстро опомнилась и сказала себе, что старостиха совершенно права, обращаясь с человеком, который перед ней так провинился, хуже, чем с посторонним.

— Может, есть хоть немного теплой воды, чтоб умыться? — после тягостной паузы спросил Антош.

— Нету, — насколько возможно, еще резче, чем в первый раз, ответила жена, хотя он прекрасно слышал, как булькает в котле вода.

И снова Сильва посочувствовала хозяину. Ей ли не знать, какое это наслаждение умыться с дороги — усталость словно рукой снимает. Но опять она сразу же одернула себя, упрямо подумав: «И поделом ему».

Антош хмуро посмотрел на жену, дважды резко оборвавшую его. Он давно готовился к этой встрече, знал, что вряд ли она будет иной, но все же был неприятно поражен. Только сейчас он заметил, что около жены сидит не одна из батрачек, а кто-то новый, и вдруг узнал Сильву. Та смерила его точь-в-точь таким же пренебрежительным взглядом, как в тот раз на лугу, когда он спрашивал, почему она не идет с остальными в трактир. Девушка поднялась и взяла кружку, чтобы зачерпнуть для старостихи свежей воды из колоды во дворе — та, бедняжка, вся дрожала.

Дорогой Антош слыхал, что ештедские парни обратили шутку в серьезное дело и Сильве вынесли несправедливый приговор. Он не мог простить себе, зачем не вернулся тогда и не отговорил парней от сумасбродной затеи. И злился на девушку, впутавшую его в глупую историю, о которой до сих пор повсюду рассказывали со смехом.

— Что тут делает эта девчонка? — не сдержал удивления и досады Антош.

На этот раз ответ последовал значительно быстрее и был не столь краток. Старостиха словно обрадовалась, что Антош сразу же проявил недовольство.

— Что она тут делает? — злорадно переспросила старостиха. — Служит у меня. Давно я хотела видеть рядом с собой приличную особу, которой, если потребуется, можно доверить детей и хозяйство, но никак не могла отыскать подходящую. Эта девушка — сущий клад. Уж она-то не станет липнуть к мужчинам, скорее позволит посадить себя в тюрьму, а если кто осмелится ее тронуть — и ножом пырнет, не задумываясь…

Теперь Антош знал, для чего здесь Сильва: жена пестовала в ней его врага, чтобы родной дом еще больше ему опротивел. Однако даже теперь он не позволил себе поддаться озлоблению. Миг, когда он в ярости схватился за трость, до сих пор отчетливо представлялся ему. До сих пор отзывался в его душе крик жены, и каждый раз, когда он вспоминал об этом, от стыда пот выступал у него на лбу. Что, собственно, изменит лишняя капля враждебности теперь, когда он свел счеты и с женой и с самим собою?

— Я уехал, — спокойно произнес он вместо ответа, — не раскрыв тебе цели своей поездки. Тогда я еще не знал, удастся ли она. Но теперь, когда все вышло, как я задумал, нам с тобой нужно поговорить. Завтра утром, после того как накормишь прислугу, поднимись ко мне: там мы сможем побеседовать спокойнее, чем в этой горнице, где так и жди, что войдет кто-нибудь посторонний.

С этими словами Антош снял со стены ключ от каморки, в которой провел ночь перед отъездом из дому, забрал шубу, мешок и трость, пожелал жене спокойной ночи и вышел прежде, чем Сильва вернулась со двора.

— Где ты пропадала? — раздраженно встретила хозяйка девушку, когда та появилась на пороге, с удивлением оглядываясь, куда делся ее недруг. — Послушала бы, как этот хам приказывал мне явиться к нему для важной беседы. Держался что твой князь. Этот зазнавшийся скотник думает — меня с поварешки кормили[4]. О чем он может со мной беседовать? Уж не о том ли, как долго я намерена его терпеть и когда укажу на дверь? Я ответила, что сыта им по горло. Велела сидеть в своей каморке и носа оттуда не высовывать. Пусть себе ждет, пока я соизволю прийти к нему для каких-то там переговоров…