— Я никогда не спрашиваю у других, что мне делать и чего не делать. Сама знаю. И не буду миловаться с тобой в доме, где недавно отдала богу душу твоя жена, пусть хоть все уверяют, что это дозволено! Еще успеем! Вот станем мужем и женой — тогда и покойнице не будет обидно.
— Хоть и правда, что ты сейчас гораздо красивее, чем была три года назад, когда я из-за тебя каждый вечер спать не давал целой деревне, зато тогда ты была гораздо приветливее. Помнишь, ты всегда радостно меня окликала, завидев издали, как я под вечер пробираюсь зарослями ивняка вдоль ручья к вашему саду; ты поджидала меня под осиной, в нашем укромном месте. С какой радостью раскрывала мне объятия, а теперь вдруг ломаешься!
Несмотря на лукавую улыбку при упоминании о тех вечерах под осиной, Вендулка, однако, не вняла присовокупленным укорам и ни о каком втором поцелуе и слышать не хотела. Она очень рассердилась на Лукаша, когда тот вдруг опять крепко обнял ее. Казалось даже странным, что она до такой степени могла на него разобидеться и пригрозить: мол, она ему задаст, если он сейчас же не оставит ее в покое! И поскольку Лукаш ни за что не хотел ее послушать, упорно домогаясь своего, поскольку уговоры на него не действовали и по-хорошему с ним было не договориться, Вендулка внезапно сгребла его в охапку, и не успел он ей воспротивиться и защититься, как был выдворен в сени, — там он услыхал, что она придвигает к дверям стол, чтоб он не мог снова попасть в горницу.
Долго стоял Лукаш в уже наполненных вечерними сумерками сенях, точно его холодной водой облили. Не так представлял он себе нынешний вечер, спеша вслед за Вендулкой в свой дом, куда она с таким желанием и по доброй воле устремилась незадолго до него. Но он быстро подавил обиду, попытался улыбнуться, отнестись к случившемуся, как к шутке. На самом деле, кому ж еще и шутки шутить, если не невесте с женихом?! Каким надо быть чурбаном, чтобы дуться за это на девушку, ведь это ее право — немного подразнить и позлить будущего мужа.
Махнув рукой на припертую дверь и не пытаясь больше проникнуть в горницу, Лукаш вышел во двор, к работникам, и лицо его было так приветливо, будто он покинул горницу по доброй воле, не желая мешать Вендулке. С улыбкой выслушал, как нахваливают ее работники, мысленно поблагодарил судьбу, что в доме появилась такая хозяйка, и, когда приспело время, забрался вместе с батраком на сеновал, где ночевал с той поры, как умерла жена.
Однако нынче наш милейший Лукаш не был на сеновале спокойным соседом: тревожные мысли не давали ему покоя, мешали уснуть. Непрестанно раздумывал он о том, почему сегодня вечером Вендулка обошлась с ним столь сурово; ее глаза светились пылкой любовью, а в поступках и словах сквозила холодная сдержанность. Что за блажь пришла ей вдруг в голову так некстати? Может, она не хотела выказать, как тосковала по нему все эти годы? Из боязни, что он, чего доброго, теперь, когда она принадлежит ему, станет меньше ее уважать, видя ее безграничную привязанность? Такое с мужчинами случается… И она сочла за благо немного поупрямиться, ссылаясь то на одно, то на другое? Как могла она его в этом заподозрить? Ведь именно за бесхитростность и уважал он Вендулку в первую очередь, ему всего отраднее было сознавать, что в каждом ее взгляде, в каждом слове — одна только чистая правда, ни капельки лжи и притворства. Ну, да лучше не ломать голову над тем, какая муха ее укусила! Поди, она и сама не ведает… Бывает, женщина ни с того ни с сего заберет себе что-нибудь в голову — и пошло-поехало… А спроси ее, в чем дело, и она не сможет тебе ничего толком объяснить. Да и что, собственно, такого — подумаешь, отказала в поцелуе! Не захотела поцеловать сегодня — поцелует в другой раз. Главное, она уже в его доме, у его очага, с его дочуркой; никто уже не сможет встать между ними и снова отнять ее у него!
Небось завтра же переменится, дольше ей самой не выдержать, — мысленно твердил Лукаш, опять вспоминая себе в утешение вечера у ручья, под осиной. Преисполнясь уверенности, что завтра для него непременно вернется блаженная пора любви, он наконец успокоился и, смежив глаза, стал засыпать, — в то самое время, когда петухи в курятнике позади сарая прокукарекали в третий раз, возвещая хозяйкам и работницам, что солнышко уже поднимается со своих розовых пуховиков и что им тоже пора вставать.
Но надежда Лукаша на то, что завтра Вендулка переменится к лучшему, не сбылась. На второй день она поступила так же, как в первый, на третий — так же, как во второй. Она твердо стояла на своем — до свадьбы ни о каких поцелуях не может быть и речи, этим они навлекут на себя неудовольствие покойницы. И без того бедняжке пришлось покинуть белый свет, чтоб дать им счастливо соединиться; чем они еще могут ее за это отблагодарить и что еще могут для нее сделать, кроме как выказать уважение к ее памяти?!
Лукаш не знал, что и подумать о невесте, ее мудрствования были ему отнюдь не по вкусу. Но как ее разубедить, если она не желает внять ни единому его слову, когда он приводит свои доводы? Поладить с ней по-хорошему не удавалось, а чтоб применить крутые меры, — для этого он ее слишком любил. Поэтому Лукаш предпочел мольбы и уговоры. Но Вендулка не уступила и тогда, когда он стал уверять ее, будто просит поцелуя вовсе не ради самого поцелуя, а лишь ради того, чтоб его, Лукаша, уважили.
— Лукаш, ты же не ребенок, — корила она его. — Мужчина во всем должен быть выше женщины, а ты этак унижаешься передо мной. Смотреть тошно!
Так Лукаш ничего и не добился, сколько ни говорил, ни доказывал. Наконец у него явилась мысль, не нарочно ли невеста испытывает его терпение, может, ее забавляет, что он сходит по ней с ума? Может, она втайне радуется его явной растерянности? Как ей было не заметить, что она нравится ему еще больше, чем три года назад, и как он всякий раз вздрагивает, завидев ее или хотя бы заслышав ее голос?! Верно, она и впрямь поняла, что никогда не любил он ее сильнее, чем теперь, — глаза у нее зоркие, ум быстрый; но хорошо ли это с ее стороны — мучить его забавы ради? Насмехаться тишком над его любовью? Небось еще думает при этом: «Теперь я могу вертеть тобой, как хочу, теперь ты никуда не денешься!» Есть такие люди, которые ценят только то, что им недоступно, а едва заполучат желаемое — и хоть трава не расти! Что, ежели и Вендулка из их числа?
Жених стал не на шутку дуться и через неделю заявил невесте напрямик, что-де она уже не кажется ему такой добросердечной, как три года назад.
Но Вендулка делала вид, будто не понимает его намеков, не слышит или не придает им никакого значения. Он так и не дождался от нее толкового ответа. Она была с ним приветлива, излучала блаженство, радость сквозила в каждом ее движении — иными словами, сразу было видно, что человек на седьмом небе, и каждый невольно радовался, видя ее счастливое лицо. Лукаш тоже немало радовался и тоже чувствовал себя на седьмом небе, когда она так ласково, так приветливо улыбалась. Но стоило ему к ней подсесть и завести разговор по душам, разговор о любви, как у нее тотчас находилось какое-нибудь срочное, неотложное дело. Не успеет Лукаш оглянуться, — а уж она ускользнула от него, и след ее простыл! Надо отдать ей должное: за то короткое время, что она здесь хозяйствовала, все в его доме приобрело совсем другой вид, каждый уголок точно преобразился, сияя улыбчивой чистотой; Вендулка хлопотала от зари до зари, чтоб наверстать упущенное покойницей. Времени для разговоров у нее и впрямь было не густо, но что за дело влюбленному Лукашу до ее трудолюбия, чистоплотности, усердия, бдительности, до всех этих разумных и необходимых перемен, производимых ею в его усадьбе?! Ему до зарезу нужен был поцелуй, ничего другого он от нее не хотел, ни о чем ее не просил, на все остальное она вполне могла бы махнуть рукой.
Что ж удивительного в том, что, не допросившись и не добившись вожделенного, Лукаш в конце концов потерял терпение?! Он всерьез обозлился на Вендулку и даже топнул на нее в сердцах ногой. Теперь уж было не до смеха.
