Горели свечи на красном резном угле. Блистало крошечное солнце, знак Создателя, ветер из окна касался волос и босых ног, холодил кожу под льняной рубахой, и слова, знакомые с детства, повторённые сотни, тысячи раз, слетали с губ, и от каждого будто становилось легче.

Велга молилась о покое своих родителей, о здоровье брата. Чтобы Кастусь выжил, чтобы спасся. Он уже столько преодолел. Он должен был выжить. И она должна была его спасти. Она старшая сестра, единственная, кто остался, чтобы позаботиться о нём.

И с каждым словом в душе крепла вера, что молитвы спасут её душу и тело от чужих клинков, от чужих рук, от чужих богов.

Велга, поначалу не сводившая глаз с сола, чувствовала, как всё легче становилось дышать. Постепенно её взгляд прояснялся. И вот она увидела перед собой уже не только сол, но и свечи по бокам, и сам угол: резной, с рыбами и длиннохвостыми змеями и большой ящерицей, взобравшейся на самый верх того угла.

Когда молитва закончилась, Велга не пошевелилась, а холопки не посмели встать с колен раньше госпожи.

– Что это?

– Что, господица?

– Это, – она протянула руку и ткнула в красный угол. – Там змеи и…

– Это же знаки Белозерских, – робко ответила холопка.

Всё верно. Велга всегда знала это: Белое озеро возле Старгорода и рыбы… и змеи. Всё это – знаки рода Белозерских. Даже на личном гербе королевы Венцеславы, дочери князя Рогволода Белозерского, было это озеро, только вместо рыб на нём изобразили лебедя.

Но…

Щур был древним, как сам Старгород. Он жил в реках и озёрах. Говорили, его и сейчас часто видели в Мутной реке. Той самой, в которую сбросили предка Велги.

Мог ли Матеуш…

Он же знал, где искать Воронов. Он не преследовал Белого, он пришёл прямо в их убежище. И старуха узнала его, назвала по имени. Как она выразилась? Уродец предал их. Нельзя предать того, кого не знаешь. Нельзя предать того, кто тебе не друг. И это означало только одно.

Нет. Она сошла с ума. Щур не мог быть связан с князем. Матеуш не желал ей зла. Или?..

Велга так и не смогла подняться. Подошёл сонный Мишка, плюхнулся рядом и положил голову на колени, требуя ласки.

Холопки тоже молчали, не смея её потревожить, а Велга, всё это время пытавшаяся спрятать воспоминания в самый дальний ларец в собственной душе, теперь раскрывала их один за одним, и туман, застилавший прошлое, прояснялся.

На её свадьбе Гюргий Большая Репа назвал Кастуся князем, и в эту же ночь на них напали. Много веков никто не смел нарушить запрет. Запрет первого князя Белозерского. И стоило его нарушить, как всех Буривоев попытались убить. Но почему так? Почему не казнили по приказу королевы? Побоялись ждать, пока от пустых угроз Кажимеж Буривой перейдёт к делу? Пока не поднимет восстание?

Но нет, нет же…

Вадзим… что он говорил? Велга схватилась за голову.

– Господица! – ахнули холопки. – Господица, ты в порядке?

– Не трогайте, – Велга расставила в стороны руки. – Не трогайте…

Её больше никогда не коснутся против её воли. Никто. Никогда.

Если верить Вадзиму, то Матеуш знал о договоре. Он пытался его отменить.

Гусляр не мог нарушить клятву, что связывала его с богиней смерти. Но он дал подсказку: тот, кто всегда был врагом Буривоев.

А не было страшнее врагов им, кроме Белозерских. Королева Венцеслава не была королевской крови. Она княжна, причём ненастоящая. Она потомок предателя и обманщика Белозерского, что сверг князя Буривоя.

Королева Венцеслава держала всю Рдзению и даже гордый, заносчивый Старгород в своих пальчиках так крепко, что ни духи Нави, раздиравшие земли, ни войны, уносившие жизни людей, ни голодные годы не смогли разрушить государство.

Одна-единственная прекрасная королева-лебёдушка правила Рдзенией так, как не правил ей прежде ни один мужчина. А Кажимеж Буривой мечтал эту Рдзению расшатать и вырвать Старгород из-под её власти.

Это Венцеслава поставила Матеуша над Старгородскими землями. Он бы не посмел пойти против её воли открыто. Поэтому он прятал Велгу, поэтому скрывал, что она выжила. И поэтому пытался перекупить Воронов.

Только всё бесполезно. Клятвы богам нельзя нарушить…

Но даже богам нужны люди. А люди были всего лишь людьми…

– Принесите мне платье, – холодно произнесла Велга, и голос её разрезал тишину, словно нож масло. – Какое у вас есть? Я хочу самое красивое.

Одна из холопок подскочила на ноги, кинулась к двери, и Белка поспешила выскочить из ложницы через открывшийся проход. Мишка остался с хозяйкой.

– Уже всё готово, господица, – она внесла в комнату расшитое жемчугом платье.

Велгу умывали, расчёсывали, крутили как куклу, но она не замечала почти ничего, погружённая в собственные мысли.

– Какая господица красавица, – ахнула холопка. – Какая тонкая у неё талия, какие волосы!

Велга с отвращением взглянула на себя в зеркало. Мутная гнутая поверхность зеркала врать, в отличие от холопки, не могла: Велга подурнела. Её кожа обгорела, облупилась, лицо распухло от слёз, глаза стали маленькими, красными, а губы раздуло, как у жабы. Она стала немногим краше Матеуша, а может, такой же уродливой.

– Хватит.

Ей были отвратительны лесть и ложь, пусть сама она вооружилась и тем и другим.

– Делайте дело и уходите.

Сама она не желала ни смотреть в зеркало, ни расчёсывать свои волосы.

– Чем я разгневала тебя, господица? – робко спросила одна из холопок.

– Ничем, – она изо всех сил сдерживалась, чтобы ещё больше не оскорбить глупую девку. Та всего лишь выслуживалась перед господами, опасаясь их гнева. – Просто… помолчи. Голова болит.

Её раздели, и Велга невольно заметила отражение своего тела в зеркале. Рёбра выпирали. Отвратительно. Она вся стала отвратительной. А её ноги? Они все в натоптышах. А руки? На них мозоли. Ногти поломаны. Князь, верно, слепой, раз любовался ей. А Войчех? Как мог он целовать её теперь, когда она так подурнела? Впрочем, он, верно, привык к кметкам и продажным девкам. Только такие и могли ему приглянуться, а Велга стала немногим лучше.

Минула русалья седмица, и за это время слёзы и горе смыли всю красоту Велги Буривой. Она и вправду точно сбросила старое имя, обернулась в новую кожу простой, безродной Вильхи.

Наконец её мучения закончились, и некрасивое, точно чужое тело спрятали под дорогим нарядом.

Князь Белозерский ждал Велгу за поздним завтраком.

Окружённый тремя кошками, он сидел наряженный, точно на пир, за длинным, заставленным яствами столом. Там было всё: и пироги, и соленья, и зажаренный целиком гусь, и даже островные яблоки, которые Велге редко приходилось пробовать. Их привозили издалека и продавали за высокую цену. Они были рыжие, с толстой несъедобной кожурой, и сладкие на вкус, такие сочные, что по подбородку текло.

По столу расхаживала Белка. Заметив Велгу, она радостно заулюлюкала, но не подошла, слишком уж была увлечена блюдами. У стены примостились три княжеских кота. Только один из них, рыжий, поднял ленивый взгляд на девушку.

– Да озарит Создатель твой путь, князь, – Велга поклонилась.

– Да не опалит он тебя, – ответил отстранённо Матеуш. Он смотрел на неё, но, кажется, не слушал. Взгляд князя был мутным, рассеянным. – Ты прекрасна…

Если бы не искреннее, какое-то до глупости восторженное восхищение в его глазах, Велга бы подумала, что он насмехается над ней. Она видела своё отражение. Но, кажется, Матеуш и вправду так считал.

– Благодарю.

Они сели по разным концам стола. Велга едва откусывала от оленьего рёбрышка, слишком жирного для завтрака. Она не хотела есть. Не теперь, когда где-то здесь, на Трёх Холмах, её брат оставался в плену убийц и язычников. Пока он находился в опасности, Велга не могла найти себе покоя.

Две кошки князя лениво дремали у его ног. Рыжий Пушок забрался к нему на колени и с любопытством поглядывал на стол.

Взгляд Велги блуждал по стенам и оконным наличникам, подмечал змей, рыб и ящеров. Наконец она посмотрела на князя. На фибуле, приколотой к вороту, тоже были изображены рыбы.