Тихо она заскулила, свернувшись на несвежих простынях. Под кроватью зашуршало, и выглянула морда с грустными карими глазами.

– Рыжая, – пискнула Велга, когда собака облизала её лицо.

Она закрылась руками, и Рыжая вдруг запрыгнула на постель, навалилась всем весом.

– Хватит, нельзя, ты грязная…

Но Рыжая не слушала её неуверенные всхлипы и ластилась, лизала лицо, руки, уши.

Но слёз уже было не остановить. Как не остановить и горькой, рвущей на куски боли в груди. И Велга цеплялась пальцами за простыни, волосы, собачью шерсть.

Скоро Велга стала красная, сморщенная, уродливая. Она зажимала себе рот, кусала наволочку и рыдала, рыдала, рыдала, а слёзы не кончались. Они жгли кожу, губы, глаза. Они были солёными, как далёкое северное море, они пахли смертью, роком, потерей…

Пустотой. Глубокой, чёрной, бездонной, как бескрайнее море на родине её предков. Оно поглощало целиком. Оно утягивало во тьму и смывало волна за волной всё, что было. Всё, что было ещё три ночи назад Велгой Буривой.

И она осталась лежать без движения на постели. Без чувств, без мыслей.

Рыжая лежала рядом и заглядывала в глаза, будто пыталась сказать: «Ну, не плачь, я у тебя есть, я».

Но у Велги никого больше не было. Она осталась одна. А ей стоило лежать там, в четвёртой могиле в кладбищенской роще. Ей бы стоило лежать под ольхой, прорастать травой и сплетаться в объятиях с корнями деревьев, что проливали кровавую смолу, когда их срубали. Ей бы стоило прижаться к матушке там, под землёй, обхватить её крепко-крепко за шею и никогда не отпускать. Она хотела, хотела лечь рядом с ними. Она должна была это сделать!

Мокрый собачий язык лизал нос, лоб, глаза. И Велга сдалась под напором, обвила Рыжую руками и прижалась к ней. Та, пыхтя, улеглась рядом, но долго не смогла оставаться спокойной и заёрзала, вырываясь, спрыгнула на пол, заскребла в дверь.

Пришлось встать, чтобы открыть ей. Велга понадеялась, что Рыжая не потеряется. Пойти с ней она не могла. Не в таком виде.

На столике подавальщица оставила деревянный гребешок, рушник и кувшин с водой. Кое-как получилось привести себя в порядок и заплести волосы в косу. Пальцы задержались на висках, там, где ещё два дня назад звенели височные кольца Буривоев. Мама всегда учила Велгу, что женщине нужны украшения, и чем дороже и больше, тем лучше. Не только потому, что это красиво. Золото, серебро и каменья всегда можно было продать. Женщины редко становились наследницами. Они зависели от мужей, братьев, отцов. И чем больше у женщины было ларцов с драгоценностями, тем больше денег она могла получить. Батюшка всегда дарил Велге украшения на именины. Братья привозили из поездок жемчуг и яхонты. Сваты приносили подарки, чтобы расположить к себе.

Но теперь она не стала надевать височные кольца и оставила их в мошне на поясе. Знаки Буривоев были для Велги. Она стала Вильхой.

Внизу ждали Белый и Вадзим. Оба были хмурые, синие, ощетинившиеся, точно ежи. Велга подумала, что она выглядела не лучше. Наверное, даже при большом желании в ней не узнали бы теперь дворянку Буривой.

– Покрой волосы, Вильха, – напомнил вместо приветствия Белый.

Она недовольно спрятала непослушную пышную гриву под серым шерстяным платком. Голова тут же стала чесаться, и Велга просунула палец, унимая зуд. Но стало только хуже.

– У тебя всё ещё зола вот тут, – показал пальцем Белый.

– На юге, в горах, есть такая традиция, – произнёс Вадзим, громко глотая кисель. – На следующий день после свадьбы мазать лицо невесты сажей. На удачу.

Руки и ноги были как деревянные. Велга двигалась точно в неё кол вбили. Непослушными пальцами она коснулась лица, потёрла щёку, пытаясь понять, где же осталась зола. Она же умывалась, и не раз…

– Наверное, от костра, – растерянно пробормотала она.

– Правее, – подсказал раздражённо Белый. – Ниже. Эх, давай… сюда…

Он поднялся, коснулся её щеки, опустился ниже, к шее. Велга стояла не шелохнувшись. Чужие мужчины редко её касались. Братья и отец оберегали единственную дочь Буривоев от лишнего внимания. У неё были ухажёры, воздыхатели и поклонники. Велга и сама влюблялась: то в лучшего друга старшего брата, то во взрослого купца, работавшего на отца.

Но никто не вёл себя с ней так непочтительно. Никто не обращался с Велгой Буривой как с простой девкой. Никто не прижимал её к себе, не трогал за шею, плечи, никто не… Воспоминания о прошлой потерянной ночи вспыхнули ярко и неожиданно, и кровь мгновенно прилила к лицу.

Это было неправильно. Он не имел права так её касаться, не смел так смотреть.

– Я сама, – Велга попятилась, закрутила головой, отчаянно надеясь найти Милу.

Белый был простолюдин. Безродный. У него даже имени не было, только кличка. Что за прозвище такое: Белый? Велга брезгливо наморщила носик, сжала пальцы. Дверь на задний двор распахнулась, и в зал вбежала Рыжая, а за ней Милка.

– Собаке внутри не место, – недовольно сказала она. – Ещё мясо сопрёт.

– А Белый заплатит, – пообещал развязно Вадзим.

Белый стрельнул в него глазами. Если бы мог, так убил бы.

– Всё равно, – брезгливо поморщилась Милка. – Грязное животное.

Нечто яростное, беспощадное, горделивое вспыхнуло в Велге. Она резко обернулась на подавальщицу, не сказала ничего, даже не поняла толком, что сделала, но та прищурилась.

– Чего? Кто животных в дом пускает?

Рыжая была не со двора, не из конуры какого кмета или мастера. Она была любимой батюшкиной собакой. Она спала под столом, положив голову ему на ноги, получала лучшие куски, катала на себе дурака Кастуся, когда тот был совсем маленьким, и ловила крыс и мышей, забиравшихся в ложницу Велги, лучше, чем любая кошка.

– Ей можно в дом, – слова просочились сквозь зубы остро и колко.

– Не тебе решать… как там тебя… Вильха?

Если бы здесь был батюшка, эта девка не посмела бы и слова сказать Велге. Если бы…

Шершавые пальцы коснулись её руки. Она дёрнулась, прижала руку к груди и только тогда поняла, что сжала её в кулак.

– Осторожнее, княжна, – прошептал хриплым голосом на самое ухо Белый. – Твоя гордость тебя теперь только погубит.

Она встретилась с ним взглядом. Рыбьим, холодным, мёртвым. Велгу колотило от гнева, но это не вызвало у него ни волнения, ни раздражения, ни досады. Он был осторожен и равнодушен.

– Идём, Вильха, – позвал он громче, беря её за локоток. – У нас много дел.

– Когда заплатите? – окликнула их Мила.

– Когда закончим с делами.

Вадзим подхватил с пола завёрнутые в меха гусли и поспешил к двери.

– Увидимся, любовь моя! – махнул он рукой на прощание.

– Пьяный ты ублюдок! Чтоб бесы тебя ночью дра…

Велга застыла на пороге с распахнутым ртом. Ей хотелось заткнуть уши, только руки вдруг перестали слушаться. И она встала столбом, слушая жуткие непотребства, что слетали с губ Милы. Белый силой вытолкал её из корчмы.

Вильнул хвост собаки, выскочившей вслед за ними. Хлопнула громко дверь, и вывеска над головами закачалась, противно скрипя.

– Куда мы сначала? – спросил Вадзим.

– На торг.

По бревенчатой мостовой, словно рыбёшки по реке, проплывали люди. Горделивые, степенные дворяне в сопровождении гридней, болтливые деловитые купцы с помощниками, нагруженными или товаром, или грудой берестяных грамот, уставшие кметы с большими корзинами, чванливые Пресветлые Братья, глядевшие на прохожих с лёгким раздражением.

В толпе было легко потеряться, и Белый взял Велгу за руку.

– Где Галка? – спросила громче обычного Велга, чтобы перекричать звонко вопящих мальчишек с лотками, торговавших прямо тут на дороге пирогами, писалами, гребешками и кучей других вещиц.

– А тебе какое дело? – покосился на неё Белый.

– Она же твоя сестра… Как девушка пойдёт одна по городу?

Он улыбнулся уголком губ:

– Галка не девушка… точнее, не такая девушка, как ты. Горожанки и кметки вполне себе ходят на торг одни.

– И не только на торг, – с хитрой, широкой, от уха до уха, улыбкой добавил Вадзим, наклонившись к Велге. Его чёрные глаза блестели пугающе, как угольки в догорающем костре. – Ещё на гулянье, на реку, на сеновал, в баню…