– Ты не можешь…

Лежать там, под землёй, стыть, гнить…

«Ты не можешь оставить меня совсем одну. Ты не можешь».

Захлёбываясь, она вскинула лицо, засипела, делая вздох.

Четвёртая могила была совсем маленькой, такая подошла бы ребёнку. Он же был совсем ребёнком.

По весне мать сокрушалась: как мог Создатель забрать её старших сыновей? Они были статными, высокими, такими молодыми и здоровыми. Они должны были воевать, закатывать пиры, плавать в дальние земли, сражаться, любить, ненавидеть. Они все должны были жить.

Но старшие братья успели и вкусить поцелуи девушек, и пролить чужую кровь, они успели так много и так мало. Дурак Кастусь не успел совсем ничего.

Слова поглотило отчаяние – безмерное, безумное и калечащее. Велга уже не приговаривала, а только дико выла, как зверь. И кашляла, отплёвывалась слюной и слезами. И не осталось ни белых ручек, ни умытого личика, ничего не осталось от ненастоящей княжны, только её животное горе.

Всхлипы оборвало икание. Она упала на спину, схватилась за грудь, сердце билось пугающе быстро. Затихла роща, в ушах стучало. Сквозь слёзы видно было серо-голубое и чёрное: небо и кроны раскачивающихся ольх.

Стремительно подступала ночь, но Велга потеряла счёт времени, забыла, зачем она пришла и кем была, и даже по кому плакала, она помнила только боль и собственное горе. В ней больше ничего не осталось.

А свечи догорали.

В стороне затрещали ветки. Кто-то дышал громко, прорывался сквозь кусты, не скрываясь, не опасаясь.

Велга резко присела, оглянулась на звук, провела тыльной стороной ладони по лицу, пытаясь стереть слёзы.

В полумраке мелькнула тень.

Кабан?

Велга вскочила на ноги, заметалась на месте. Куда ей бежать?

Трещали кусты, шумное, тяжёлое дыхание приближалось. Она заметила, как в стороне затряслась листва, и завизжала…

Рыжая выскочила из зарослей, наскочила, толкая лапами в грудь, и лизнула в лицо.

– А! – Велга вскинула руки, не в силах побороть испуг. – Рыжая! Ты… ты…

Она попыталась вырваться, закрыться, но собака с несдерживаемым восторгом лизала её лицо, руки, уши – всё, до чего могла достать. И под её радостным, ласковым напором Велга невольно перестала плакать. Кровь прилила к побледневшему лицу, и слёзы исчезли, слизанные слюнявым собачьим языком.

– Фу, – сморщилась Велга, отталкивая Рыжую. – У тебя из пасти воняет.

Верно, после пирожка собака успела перекусить чем-то куда менее свежим, что нашла в канаве или на дороге, а то и в выгребной яме.

Рыжая всё не могла успокоиться, тёрлась к ногам, не отходила ни на шаг.

– Свечи нужно поменять, – на удивление отстранённо подметила Велга.

И она зажгла новые свечи на могилах, села поближе к костру, не сводя глаз с деревянных резных солов. Рыжая легла рядом, положила голову на колени. В другое время Велга бы её оттолкнула, но на этот раз смирилась с тошнотворным запахом и положила ладонь на тёплую грудь собаки, чувствуя, как размеренно та поднималась и опускалась.

Трещал костёр, порой фырчал недовольно, и тогда искры взлетали к тёмному небу. Наступила первая ночь.

Первая из трёх, что нужно было провести на могилах родных. В другое время Буривоев повезли бы на Калиновые холмы, туда, откуда пришли их предки много веков назад, и с ними отправился бы кто-то из близких родственников. Кто-то из мужчин. Так было положено в Старгороде: охранять покой усопших три ночи. Три ночи стеречь их могилы, чтобы никто не потревожил.

И чтобы они не вернулись отомстить. Ведь мёртвые будут мстить не только своим убийцам, а всем, кто встанет на пути. И только родная кровь могла их примирить со смертью.

Велга поёжилась, прижимаясь ещё теснее к Рыжей, запуская пальцы в густую шерсть.

– Святая Лаодика, – слова молитвы прозвучали едва слышно, чтобы ненароком не привлечь случайного прохожего, что забрёл бы в кладбищенскую рощу в это время. – Как душа твоя ярко светит, озари эту тёмную ночь. Как любовь в моём сердце…

Он появился из теней.

Из ниоткуда.

Велга не смогла даже вскрикнуть. Позвоночник пронзил холод. По коже пробежали мурашки. Леденящий страх сковал её. Распахнув широко глаза, она уставилась на незнакомца. И узнала.

Это был он – белое чудовище из яблоневого сада. Окровавленный дикий зверь, что преследовал её прошлой ночью.

Рыжая подняла голову и тихо утробно зарычала.

– Не приближайся…

Во мраке кладбищенской рощи его можно было принять за духа Нави. Белые волосы, белые глаза, белая обескровленная кожа. И тёмные, багрово-кровавые в отблесках костра одежды. Он ступал неслышно, двигался плавно, точно и вправду плыл над землёй. И лицо его – застывшее, точно лицо мертвеца.

Он медленно поднял одну руку.

– Я не обижу тебя, Велга, – голос чудовища оказался низким и хриплым, как у настоящего зверя. Он баюкал, точно мурчащий кот, и в то же время напоминал похоронную песню, что обещала вечный покой.

Все гневные угрозы потонули, погребённые липким леденящим страхом. Велга сильнее прижалась к Рыжей.

– Не…

– Я пришёл помочь… господица, – чуть склонив голову, он положил правую руку на сердце. – За тобой идут люди лендрмана Инглайва.

– Что? – её вновь пробрал озноб, и Велга дёрнулась всем телом, сжала плечи, точно нахохлившийся воробушек.

– Рано или поздно он узнает, что ты здесь, господица, – произнёс зверь тихо, терпеливо и не спеша, как если бы они стояли в храме на закатной службе. – Глупо оставаться одной на кладбище, когда тебя ищут по всему городу. – Голос его звенел и переливался, шипел, как и у всех рдзенцев родом с левого берега, хотя больше он походил на лойтурца.

Сильнее пальцы впились в собачью шерсть, и Рыжая дёрнулась, то ли пытаясь вырваться, то ли готовясь накинуться на чужака.

– Так положено.

– Здесь ты в опасности, – он протянул руку, и Велга едва не упала.

Рыжая зарычала.

– Не подходи!

Как ни удивительно, чудовище послушалось её.

– Будь по-твоему, – он поднял руки, показывая ладони. – Но позволь мне остаться.

– Что? Уходи прочь. Ты… это был ты! В саду. Я видела, как ты убил Муху.

– Кого?.. – он нахмурился. – Я и вправду был вчера в саду, княжна. Я пришёл спасти тебя по приказу твоего жениха.

– Но я видела… как ты… матушку…

– Там было много людей, княжна, и много скренорцев. Меня часто принимают за лойтурца или скренорца из-за волос, но… зачем мне трогать госпожу Осне?

Зверь оглянулся по сторонам, прислушиваясь к ночи.

– Я буду неподалёку, – пообещал он, бросая равнодушный взгляд. – Не забывай менять свечи.

Только теперь Велга заметила, что свечи на могилах почти прогорели. Она подскочила, поспешила заменить, а когда снова огляделась, незнакомец уже пропал.

Но теперь роща наполнилась тревогой. И в каждом шорохе, в каждом птичьем возгласе Велга слышала топот скренорских сапог. Как она ни старалась не думать, но мысли кружили в голове беспокойным роем, а сердце бешено колотилось.

Рядом ли Инглайв? Нашёл ли он уже её? А тот, второй? Где он теперь? Велга до рези в глазах вглядывалась в темноту, но роща надёжно скрывала кладбище от города, как и весь остальной мир от Велги.

И лишь на рассвете, когда мир посветлел и запестрел тусклыми красками, она заметила его: белый зверь сидел под деревом у дороги, там, где прошлым вечером остановилась повозка князя. Он, кажется, спал, но стоило раздаться скрипу колёс, резко вскочил и скрылся в стороне за кустами.

Велгу бил озноб, когда она ступала к повозке. Её ждала мрачная Тихона.

– Жива? – спросила она недовольно, будто надеялась на другой исход.

Велга с Рыжей залезли в повозку, упали на лавку, и мир вокруг закружился. Напоследок, прежде чем совсем погрузиться в забытьё, Велга оглянулась на дорогу, убегавшую от кладбищенской рощи, и ей показалось, что она заметила мужчину с белыми волосами. Он смотрел ей вслед.

Днём она бредила, металась на смятых простынях. Тихона укрывала её мехами, но Велге всё равно было холодно, а по лицу тёк пот. Она пришла в себя лишь на закате. И поверила, что всё ей только привиделось: и ночь, проведённая на кладбище, и белый зверь, обещавший её спасти.