– Мой князь, – послышался позади равнодушный голос тётки, – она напугана и никак не придёт в себя.

– Мне нужно знать, кто совершил это преступление, Далибора, – так же тихо и вкрадчиво пояснил князь. – Мы же должны наказать их по закону… и убедиться, что милому дитя больше ничего не грозит, – он неожиданно коснулся холодными пальцами её подбородка, и Велга отпрянула, упала на зад.

И застыла. И от стыда за своё поведение. И от страха перед гневом князя. Как она оскорбила его!

Закрыв лицо руками, она разрыдалась в голос и так и осталась сидеть на полу.

Скрипнул стул. Осторожные длинные пальцы коснулись её плеча.

– Вставай, дитя, тебя больше никто не обидит.

Она выглянула из-за ладоней и увидела эти страшные двухцветные глаза, зажмурилась что было силы.

– Князь, – пролепетала она. – Прости, мой князь…

– Зови меня Матеуш, дитя, – слышно было, как он отошёл в сторону. Голос его стал печальнее: – Всё же мы одна семья. Да и своей у тебя больше нет.

Осторожно, точно мышка, Велга приоткрыла глаза и увидела, что князь Матеуш стоял теперь у окна, опершись одной рукой на подоконник. И больше в его сгорбленном, неказистом силуэте не виделось ничего красивого, ничего приятного. Рядом с ним на подоконнике сидел кот редкого светло-рыжего, точно закат, окраса. Матеуш чесал его за ухом.

Велга оглянулась на тётю, надеясь на поддержку, но та только взмахнула рукой, велев встать на ноги. Пошатываясь, Велга поднялась.

И только теперь заметила покосившуюся чёрную башенку вдалеке, похожую на росчерк углём на рыжем небосводе. Это виднелась крыша её дома. То, что от него осталось.

– Я видела…

Огонь. И кровь. И скренорцев, перерезавших друг друга, и других страшных чужих людей.

– Скренорцы убивали друг друга. Мой жених… точнее, его сват… я видела, как он убил кого-то из своих.

Словно огромный напыжившийся воробей, Матеуш обернулся. Длинный кривой нос навис над тонкими губами.

– Так всех убили скренорцы? Зачем твоим сватам убивать Буривоев?

– Не только.

Он склонил голову к правому плечу:

– Не только?

– Ещё там был человек… оборотень. Он превращался в грача.

Матеуш оставался недвижим, но от его пристального взгляда Велге стало не по себе.

– И ещё… мужчина. Я видела, как он убил скренорца. Светловолосый, как ты, князь…

– Кто он? Ты видела его прежде? – вкрадчивый голос зазвучал жёстче.

– Нет.

– Запомнила его лицо? – голос звенел сталью.

Без следа испарились тепло и сочувствие.

– Нет.

Чудовищный горбатый человек у окна пугал больше, чем скренорцы, чем оборотень и мужчина с белыми волосами. Больше, чем вся минувшая ночь. Произошедшее казалось дурным сном, мороком. И всё случившееся виделось ненастоящим. Но князь-горбун был здесь, рядом, как и равнодушная тётушка, встретившая её без единой слезинки.

Отвернувшись, Матеуш долго смотрел в окно.

Ему было меньше лет, чем сейчас Велге, когда он только приехал в Старгород. Тогда все стремились посмотреть на «Белозерского уродца». Старший брат Матеуша, княживший тогда в Старгороде, едва не закончил жизнь в Мутной речке. Горожане уже собрались сбросить его с Сутулого моста за новые налоги на ввозимый товар, но тот успел сбежать. Вместо непутёвого князя королева Венцеслава прислала младшего брата.

Больше всего народ хотел поглазеть на него, потому что многие верили, будто он сын королевы. Только Белая Лебёдушка, как её прозвали ещё в юности, была писаной красавицей, да и покойный муж её не выглядел уродом. А за Матеуша, несмотря на всю его власть и богатства, ни одна девица не желала выходить замуж.

– Это всё потому, что мать, княгиня Белозерская, родила его в сорок лет, – шептались в толпе.

– Это потому, что эти Белозерские реки крови в Старгороде пролили, – прошипели с другой стороны, и народ зароптал.

– Это потому, что королева Венцеслава развелась с первым мужем.

Королеву Венцеславу все любили, но в Старгороде с князьями всегда было непросто. Что Буривои, что Белозерские – все рано или поздно летели в реку с Сутулого моста.

Велга тогда вместе с братьями выбилась вперёд, чтобы тоже поглазеть на Чудовищного князя. Он показался ей жалким и запуганным и напомнил Белку, когда мать выкупила её у фарадалов: мартышка боялась людей и прижималась к земле, закрывая лапками голову. Белозерский голову не закрывал да и на землю не падал, но, кажется, сам был готов нырнуть в Мутную лишь бы скрыться от внимания толпы. Он неловко пожал руку старейшинам вече, принял ключи от города и, неловко ковыляя, едва не упал, пытаясь залезть в повозку.

Больше Велга не видела Матеуша до самой свадьбы с тёткой Далиборой, но, когда к ним пришла сваха, по Старгороду уже расползись слухи о том, что невесты Чудовищного князя падали в обморок и готовы были броситься в воду.

Но потом народ привык к нему. Из всех Белозерских он единственный разбирался в торговле, и Старгород при нём разбогател ещё больше, пока не началась война. Новый князь не поднимал налоги до небес, не терзал народ и к тому же перестал приглашать лойтурских мастеров, а вместо этого начал давать ссуды местным, чтобы те открывали лавки. И старгородские мастеровые стали продавать товар на Скренор, в Златоборск и даже в Империю.

Но легче было любить князя, пока он сидел в своём дворце и не показывался горожанам. От одного взгляда на Матеуша Велга невольно вспомнила все самые жуткие слухи о нём.

Вряд ли князь не заметил страх и отвращение в её взгляде. Но его голос снова стал полон сочувствия:

– Мне очень жаль, дитя, что тебе пришлось перенести такое горе. Но ты сильная девочка, раз выжила, несмотря ни на что. – Он опустил голову, и светлые, золотистые на свету волосы упали на лицо. – Но сегодня тебе придётся проститься с родными. Ты одна осталась в роду Буривоев. Больше некому.

– Я…

Слова застряли в горле. Это ведь первая ночь… Всего лишь первая ночь.

– Я же девушка.

– Знаю, дитя, но ты последняя в роду. Тебе придётся быть сильной.

– А они… уже?..

– Да, дитя, – не поднимая взгляда, ответил князь. – Они уже преданы земле. Я распорядился, чтобы с этим не тянули.

Велга растерянно оглянулась на тётушку, но та даже не повернула голову в её сторону. Она смотрела то ли на мужа, то ли в окно, вдаль, туда, где виднелась почерневшая башня дома, где выросла Далибора.

– Мне сказали, что могилы четыре. За тебя приняли кого-то другого, – проговорила она так буднично, точно обсуждала несвежий хлеб в пекарне. – Помолись и за душу этой несчастной, больше некому будет уберечь их.

– Но я же…

Губы у Велги затряслись, на глазах снова выступили слёзы, и она вцепилась пальцами в подол платья, затрясла головой.

– Я же…

Последняя.

Четыре могилы.

Вырыли.

Закопали.

Матушку, батюшку и дурака Кастуся.

Четыре могилы.

Только Велги не хватало.

Из груди вырвался вопль, дикий, звериный, не девчоночий, и она уткнулась лицом себе в колени, кусая собственные пальцы.

Цепкая рука схватила её за шкирку, встряхнула.

– Держи себя в руках, – процедила тётка.

Велга стрельнула в неё глазами. Она бы ударила её, если бы только могла. Она бы сказала ей всё. Всё, о чём молчали отец с матушкой. Ты не Буривой. Ты не имеешь права мне приказывать. Ты не имеешь права…

– Дитя, – от окна ковылял уродец с горбом.

Он протянул свои длинные костлявые руки, точно огромный паук, желавший затащить её в паутину, и Велга забилась в руках тётки, пытаясь вырваться, да только получила затрещину.

– Княгиня, – в голосе прозвучало осуждение, но Велга, отворачиваясь изо всех сил, не увидела его лица. – Пожалей это несчастное дитя. Она должна была умереть сегодня и чудом спаслась. У неё горе.

– Моя жалость ей не поможет. А своим поведением она позорит весь род Буривоев, хотя, казалось, его невозможно опозорить ещё больше.

И, барахтаясь, дёргаясь в руках тётки, Велга в отчаянии заглянула в глаза чудовищу: и в чёрный, и в серый.