За десять лет неузнаваемо изменились как внешность, так и характер капитана Лелу. Серая Шкура не имел ничего общего с тем молоденьким прапорщиком, на беззаботном лице которого всегда блуждала ясная улыбка хорошего настроения. Теперь же он никогда не улыбался, выражение лица было всегда одинаково мрачным, не менялось даже тогда, когда капитан цедил сквозь зубы привычные ругательства. На его лице навечно застыли равнодушие и тупость загнанного животного. Далеко позади осталось то время, когда он весело шутил с солдатами и мог пробираться через сугробы с открытым портсигаром в руках, чтобы угостить сигаретами парней из лыжного дозора. Сейчас ему случалось схватить за нос салагу-новобранца, а то и дать ему пинка под зад; так иногда дряхлая измученная кобыла вдруг испытывает необъяснимое желание лягнуть кого-нибудь изо всей силы своими разбитыми копытами.

Эта перемена произошла с ним постепенно и как будто незаметно. Сначала его прежнее дружелюбие и веселость давали иногда о себе знать, подобно тому, как в хмурый день солнце изредка проглядывает сквозь облака. Но со временем мрачные тучи окончательно затянули его душу. Ни малейшего просвета, ни дуновения ветерка. Почему так случилось? Кто знает. Как туман, его обволакивали бессмысленность, серость и однообразие жизни маленького военного городка. К ним присоединился алкоголь, и капитан стал просиживать ночи напролет за бутылкой. Так он постепенно отравлял не только свою кровь, но и душу. Капитан стал подозрительным, мрачным и раздражительным. Он разучился радоваться, ничто его не интересовало. Однако свои служебные обязанности он продолжал выполнять аккуратно и после пьяной ночи неизменно шел учить солдат, не успевший как следует протрезветь, измученный бессонницей и поэтому злой. Ему приносило удовольствие только сознание того, что солдаты боятся и ненавидят его. Других радостей, других желаний у него не было. Он стал заурядным армейским чернорабочим, опустившимся, полунищим, впавшим в немилость по какой-то давно забытой причине. Не приходилось сомневаться, что его карьера уже окончена и ни одна новая, более крупная звездочка не украсит его петлиц и на его рукаве не появится больше ни одной новой нашивки. Оставалась одна отрада — знать, что тебя боятся, что тебе повинуются. Пусть себе ненавидят, лишь бы боялись и лишь бы страх был сильнее, чем ненависть.

А ведь было время, когда солдаты его любили и называли «своим парнем». Тогда и дела шли хорошо. Его рота считалась лучшей и гарнизоне, и поэтому он так быстро получил две новые звездочки в петлицу. Дела и теперь шли как будто неплохо. Служба как служба. Его солдаты знали свое дело, хотя иногда назло капитану и делали все шиворот-навыворот.

Так однажды на контрольных стрельбах ни одна пуля не попала в мишень в роте капитана Лелу. Зато красные флажки ограждения стали похожими на решето. Важный чин, наблюдавший за стрельбой, стал допытываться у солдат, почему их пули летят мимо мишени. И узнал, что те нарочно стреляют не целясь, в отместку за бесконечную муштру и жестокую дисциплину. И похоже, им удалось добиться своего, потому что этот надутый господин начал кричать и обругал сначала солдат, а потом капитана. Лелу приложил руку к козырьку и попытался что-то сказать в свое оправдание: «Господин полковник, господин полковник…» Но полковник только рявкнул: «Стоять смирно!» И капитану пришлось застыть, вытянув руки по швам. А как же иначе… Жрать захочешь, так волей-неволей будешь спину гнуть. Солдаты же втайне злорадствовали: нашлась наконец и на их капитана управа. Ничего, ничего, порадуйтесь до поры до времени. Скоро опять поймете, кто здесь господин.

Поняли… Правда, теперь капитану приходилось быть поосторожнее и обуздывать свой характер. Дело в том, что несколько лет назад из-за него погиб человек, тогда его затаскали по судам и в конце концов обязали выплачивать из своих и без того скудных средств пенсию матери погибшего. Шли учения, и всей роте скомандовали: «Ложись!» Все плюхнулись на землю, и вдруг капитан Лелу заметил, что один солдат словно нарочно выпятил свой зад в сторону стоявшего за ним командира. Ну разве можно стерпеть такое издевательство? Погоди, сейчас ты у меня так прижмешься к земле! И капитан Лелу прыгнул прямо ему на спину, и в то же мгновение торчавшая из земли коряга прошила насквозь беднягу солдата. После этого-то случая капитану и пришлось быть поосмотрительнее, поосторожнее, но, без сомнения, этот случай только усилил страх и повиновение солдат.

Да только так ли уж боялись его солдаты? Во всяком случае, один из них сыграл с ним на днях чертовски злую шутку. Правда, на такое осмелился один-единственный во всей роте… Поздно вечером капитан подошел к казармам с мешком картошки за плечами. Вообще-то он был странным человеком, этот капитан. Часто он делал сам многое из того, что другие офицеры неизменно поручали солдатам. И поэтому однажды, когда ему понадобилась картошка, он пошел за ней сам, купил в деревне целый мешок и потащил его в казарму. Но у ворот его неожиданно остановил часовой:

— Стой, кто идет? Что в мешке, господин капитан?

Капитан Делу узнал часового. Из его же собственных парней. Уже не первый год служит: то в тюрьме, то на гауптвахте, то опять в роте. И капитану была отлично известна причина его столь затянувшейся службы. Началось все в один из запоев капитана. Как-то он послал за водкой этого самого солдата. В те времена на капитана еще изредка накатывало хорошее настроение. Находясь в веселом расположении духа, он дал солдату чекушку водки и наказал выпить за его здоровье. Что тот и сделал. Напился в стельку, попал на гауптвахту, но оттуда сбежал и поднял крик: «Не пойду на губу! Это меня господин капитан напоил! Раз так, пускай и его сажают…»

Тогда капитан Лелу чуть снова не угодил под следствие, но, по счастью, дело замяли, и эта пьянка осталась без последствий как для капитана, так и для солдата. Зато потом капитан Лелу, который под воздействием алкоголя стал мстительным и раздражительным, придирался к несчастному солдату по малейшему поводу, изобретал все новые и новые наказания и в конце концов довел до тюрьмы. Неглупому и коварному командиру всегда проще простого отомстить ненавистному подчиненному. Так и получилось, что парень все еще служил в армии. Теперь же он стоял на часах:

— Стой, господин капитан! Что в мешке?

— Копыта вместе, и без фокусов… — выругался капитан и тронулся дальше.

Но часовой щелкнул затвором:

— Стой! Я часовой и обязан следить, чтобы на территорию казармы не проносили ничего недозволенного.

Капитан обрушил на часового столько брани, угроз и проклятий, что, без сомнения, заставил бы отступить любого другого. Но этот солдат оказался не робкого десятка и даже бровью не повел:

— Ничего не выйдет, господин капитан! Развязать мешок!

Капитан Лелу понял, что дело нешуточное и солдат пойдет на все. Ведь выстрелит же, гад. И его охватил страх. Он развязал мешок.

— Высыпать на землю, надо посмотреть, что там на дне.

Страх оказался сильнее злости, и капитан высыпал картошку на землю.

Он уже хотел уходить, но часовой его остановил:

— Стой, господин капитан! Соберите картошку обратно в мешок и унесите отсюда. Часовой обязан следить, чтобы никаких посторонних предметов не оставляли на посту.

Капитан знал, что парень не замедлит выстрелить, если ему не подчиниться. А жизнь дорога даже солдату. И глупо погибать из-за чепухи, пусть в другое время ты и готов без колебаний отдать свою жизнь за отечество и существующий порядок. Пересилив себя, капитан собрал картошку, взвалил мешок на плечи и отправился восвояси, предупредив солдата, что этот случай ему даром не пройдет.

— Охотно верю, господин капитан.

Да и как было не поверить. Конечно, он знал, что солдата, который усердно охранял вверенный объект, в точности соблюдая устав, не за что наказывать, но он знал также и то, что капитан Лелу найдет массу других поводов, по которым тебе не избежать гауптвахты.

Теперь капитан все служебное время обдумывал и прикидывал, как бы отомстить за нанесенное оскорбление. Это доставляло ему даже некоторое удовольствие. Придумать достойную месть было делом нелегким, мысли о ней не покидали капитана, не давали ему покоя, и поэтому последние дни он пребывал в особенно злобном настроении. Каждый день он задавал жару своей роте, так что пот тек ручьями и клубы пара поднимались от мокрых шинелей.