В чем же различие между социализмом научным и социализмом утопическим?
Прежде всего в том, что, когда писали великие мечтатели – в шестнадцатом, восемнадцатом и даже в начале девятнадцатого века, – для социализма еще не было почвы.
Отдельные мануфактуры, мастерские, фабрики еще могли развиваться сами по себе, почти без связи друг с другом. Карету или мельничные жернова, фарфоровые сервизы или часы целиком производили в одном месте. Все – от начала и до конца. Каждый хозяин старался быть независимым от другого. Значит, еще и не было неизбежной, настоятельной потребности в объединении, в единой собственности. Значит, и планы создания такой общей собственности повисали в воздухе, то есть были еще утопическими.
А вот когда развивается специализация мастерских и фабрик, когда в производстве одной иголки участвует как бы все общество, тогда такая потребность появляется.
Действительно, одни добывают руду, другие выплавляют металл, третьи уголь для печей, четвертые везут по железной дороге или реке металл и уголь, пятые обрабатывают металлическую болванку, шестые делают станки для этой обработки, седьмые упаковывают и продают эту иголку. Вот здесь-то и нужны объединение, единый план, общая собственность. Так что идеи социализма перестали быть несбыточными.
Но это лишь часть дела.
Другая состоит в том, что ни в шестнадцатом, ни в восемнадцатом, ни даже в начале девятнадцатого века еще не было силы, которая могла бы сокрушить существующий строй и утвердить новое справедливое общество.
Крестьяне? Но они были неорганизованны, разобщены. Кроме того – и это главное – крестьяне были собственниками. Они поднимались на революционную борьбу против помещиков, владевших землей, против чиновников, душивших налогами и поборами. Однако, захватив – по справедливости – помещичьи земли, крестьяне остановились бы на этом. Они сами не думали отказываться от частной собственности. Более того, они хотели разбогатеть. И многие капиталисты – сперва малые, а потом и большие: трактирщики, крупные фермеры, лавочники, владельцы складов, мельниц – вышли из крестьян. Это были вчерашние крестьяне. Так что полной справедливости, полной ликвидации частной собственности и угнетения человека человеком этот класс добиться не мог, да и не хотел.
Мелкий городской люд? Торговцы, ремесленники, чернорабочие, жившие случайными заработками, – все эти шумные, часто голодные и обиженные люди ненавидели и помещика, и чиновника, и капиталиста. Они участвовали в борьбе с ними. Но так же, как крестьяне, они были еще больше раздроблены, разобщены, неорганизованны. Кроме того, они владели хоть и ничтожной, но все же собственностью – верстаком, овощной лавчонкой, – и это давало несбыточную надежду разбогатеть, «выйти в люди». Так что и ремесленники не могли идти до конца в борьбе за справедливое общество.
Рабочие? Они только еще становились самостоятельной силой, выделяясь из массы разорившихся ремесленников, согнанных с земли крестьян. Задавленные нечеловеческими условиями жизни – изнурительным трудом и беспросветной нуждой, – эти люди не видели и не знали, где причина их бедствий и как уничтожить несправедливость. Они ненавидели хозяина и мастера, ломали машины, сжигали конторские книги, били стекла и булыжниками встречали усмирителей, скакавших хозяевам на помощь. Здесь действовали чувства, а не разум, вспышки тысяч одиночек, а не единая воля и мысль сплоченной массы.
И пока это было так – и в Англии и во Франции, и в Германии, – не было той силы, которая могла бы уничтожить весь несправедливый порядок жизни.
Не отдельного хозяина-капиталиста – на это сил хватало, – а именно весь уклад и строй, рождавший таких хозяев. Поэтому и теории, выразившие чувства этого пролетариата, этих неорганизованных рабочих, не могли еще быть научными и обоснованными. Хотя в них отразилось осуждение капитализма и мечты о справедливом строе, однако не на пролетариат рассчитывали Фурье и Сен-Симон. Они видели его бедственное положение, но не видели, да и не могли еще видеть в нем самостоятельную общественную силу.
Кроме того, в теориях великих утопистов сказывался вековой односторонний взгляд на общество, в котором будто бы главную роль играют отдельные личности.
Великие утописты искренне верили, что разумные правители и гениальные реформаторы могут изменить мир. Достаточно открыть глаза человечеству, убедить его, осветить ему путь вперед, обратиться к богатым и власть имущим, чтобы утвердился справедливый строй.
Поэтому великие мечтатели просвещали, объясняли, уговаривали, просили, проклинали, призывали, но, за исключением русских социалистов, в их лексиконе не было слов «борьба» и «революция».
Призывы, объяснения, просвещение нужны. Но не сами по себе. Лишь тогда, когда эти призывы действительно зовут к революции, они необходимы. Можно объяснять людям несправедливость существующего строя, осуждать капитализм, звать их к справедливой жизни. Но если идеи, слова не соединены с реальной силой, а мечты – с борьбой, то они так и остаются словами и идеями. Смелыми и благородными, но все же словами.
Как же перейти к действию? Как социализм из мечты превратился в науку?
В 1848 году в Лондоне был издан написанный Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом «Манифест Коммунистической партии».
Это была первая программа научного социализма. Если верно старинное изречение, что книги имеют свою судьбу, то у этой книги удивительная судьба. О ней можно сказать словами одного русского поэта: «Вот эта книжка небольшая томов премногих тяжелей».
В «Манифесте» и других трудах Маркс и Энгельс объяснили сущность капитализма. Несправедливость и неразумность этого строя была известна еще Фурье и Оуэну. Они осудили капитализм, порождающий нищету и богатство. Однако тайна этого строя не была раскрыта.
А она состояла в том, что капиталист оплачивает рабочему не весь его труд.
На первый взгляд представляется, что все естественно и справедливо. Капиталист строит фабрику, покупает сырье, машины и платит людям за то, что они работают. Потом продает товар, и разница между ценой и затратами будто бы составляет его доход, прибыль.
Но это только на первый взгляд. На самом же деле не от продажи обогащается капиталист. Его доход с самого начала основан на вопиющей несправедливости. Она заложена в самом характере производства. Дело в том, что рабочий получает за свой труд далеко не полностью. Ему платят лишь столько, сколько нужно, чтобы он не умер с голоду, а мог существовать вместе с семьей. Конечно, размеры этой платы зависят от многих условий. Одно дело – высококвалифицированные рабочие, которые при поддержке своего профессионального союза многие годы ведут борьбу с владельцами завода, бастуют и требуют повышения заработной платы. Им платят больше.
Но все равно и в том и в другом случае рабочих не просто обманывают – их грабят. Рабочий трудится десять или восемь часов в день, а ему платят лишь за пять или за четыре часа. Другую же часть – половину дня – он работает, ничего не получая за свой труд. Все, что он создает в эти часы, присваивает себе капиталист. Один рабочий за четыре часа на станке сделает немало. А тысяча рабочих на заводе, а миллион рабочих в стране? Несметные богатства создаются каждый день рабочими людьми, а присваивают их немногие. По какому праву, в чем причина этой несправедливости?
Не злая воля капиталиста или невежество рабочего, а именно частная собственность порождает угнетение человека человеком. Поэтому совершенно бесполезно проклинать или не признавать капиталистический строй. Он утверждается, когда производство требует не бесправных рабов и не крестьян-одиночек, а тысячи людей около сложных машин и механизмов.
Проклинай не проклинай, отвергай не отвергай, но этот строй утверждается независимо от воли и желания людей. Точно так же, как в животном мире один вид приходит на смену другому, так и в истории одна ступень сменяет другую. Это естественный исторический процесс.
Однако и капитализм устаревает, он становится препятствием движению общества вперед. Но в отличие от природы, где ихтиозавры и мамонты сами по себе стихийно вымерли и сменились другими, более приспособленными к новому климату животными, в обществе смена не происходит стихийно. Сам по себе ни один строй не исчезает и не отмирает. Так и капитализм автоматически не исчезает.
