Бабеф и Буонарроти знали на память заключительную часть «Кодекса природы». Они много раз вспоминали этого неизвестного человека, в одиночку шедшего со своим слабым, незащищенным огоньком свечи сквозь темный-темный лес.

Но за ним шли другие.

Они много слышали и о другом одиночке – Жане Мелье.

Сельский священник Мелье всю жизнь прожил среди крестьян и исправно выполнял несложные свои обязанности. Но после смерти его была найдена рукопись, которую, как говорили, даже очень смелые люди решались читать лишь в одиночку, да и то при запертых дверях. В своем завещании Мелье прямо без всяких оговорок требовал – не просил, не уговаривал, а именно требовал, призывал, заклинал: уничтожьте частную собственность, примените силу, чтобы отобрать земли и поместья у владельцев.

Уничтожьте тиранию и деспотизм, разгромите дворцы, отстраните королей и императоров от власти, разгоните жадную и жестокую толпу чиновников, этих пиявок, сосущих кровь народа. Примените силу, если нужно.

Уничтожьте религию, разгоните столь же жадную и жестокую толпу священников и монахов. Если не будет этих трех зол, люди станут счастливыми.

Программа Мелье – крайняя степень отрицания несправедливости. Все передовые люди Франции в восемнадцатом веке учились у него: и Морелли, и Дешан, и барон Гольбах. Однако никто не произносил его имени. И лишь во времена якобинской диктатуры, когда решили установить статуи самым достойным, то первым было названо имя Мелье – «благородного, бесстрашного, беспримерного Жана Мелье».

Но настоящими наследниками мятежного священника – коммунистами – были Бабеф и его друзья.

Именно они сумели сплавить воедино ярость Мелье, мечты Морелли, разум Мабли.

И уже не просто мечтатели-одиночки выступили во имя справедливости, а революционеры.

Бабеф и его друзья сделали самый первый шаг к революции трудящихся классов. Впервые поставили своей целью организовать борьбу трудовых людей, направить ее на захват государственной власти.

В одиночку драться за справедливость нельзя. Вся история – в этом Бабеф был убежден – была непрерывной борьбой одной части людей против другой. Плебеев против патрициев. Бедных против богатых.

Бабеф был убежден, что нужна, необходима еще одна, самая последняя революция, чтобы полностью и навсегда покончить с нищетой. И всем, кто упрекал его в разжигании страстей, в угрозе спокойствию, он с гневом отвечал: «Если я не могу купить хлеба, дров, одежды – я думаю о причинах бедствий». Но когда человек доведет эту думу до конца, он приходит к выводу: надо действовать, а не ждать. «Мы хотим действительного равенства или смерти – вот чего нам надо», – говорилось в «Манифесте равных». Только так, без компромиссов.

Бабеф первым попытался ответить на вопрос: что же должны делать люди на следующий день после завоевания власти?

Народ должен захватить государственную казну – банк, почту, дома министров, магазины. Все должно быть гласным, все делается открыто. Все богатства – на площадь, на улицу, под контроль и охрану народа. Хлеб должен раздаваться всем бесплатно; вещи, заложенные в ломбарде, – возвращены владельцам. Жители лачуг, подвалов и мансард – вселены в дома богачей. Вся мебель, оставшаяся в этих домах, – распределена по справедливости. Все имущество врагов революции, все необработанные земли берет под свой контроль новая власть. Это должна быть твердая власть. Бабеф и Буонарроти не строили иллюзий, будто все обойдется мирно, тихо, по-хорошему. Так не бывает в истории. Добровольно ни власти, ни имущества богатые не отдадут. Нужна сила. «Железной рукой – подавить всех противников», – писал Бабеф. В особенности тех, кто сопротивлялся народу, кто пытается обманывать народ, расхищать его собственность. А для этого необходима твердая власть – диктатура народа. Она нужна и для учета всего населения и его потребностей, распределения людей на работу, обмена с другими странами. Местная власть полностью подчиняется центральной.

И Бабеф не только писал об этой власти, он готовился ее создать. Для этого и сложился «заговор равных».

Новое общество, которое таким образом постепенно утвердится, станет, прежде всего, обществом равных.

Это равенство собственности – все принадлежит всем.

Это равенство труда. Как говорилось в документах – «общий для всех труд, общее пользование его плодами». Уклонение от труда – преступление. Причем обязателен физический труд. Другие его виды выполняются добровольно, по свободному выбору.

Это равенство в распределении. Общество гарантирует, что каждый трудящийся будет обеспечен необходимым. У каждого будут хлеб, масло, белье, дрова, крыша над головой – «умеренный и скромный достаток». Никто не будет выделяться своим богатством. Одинаковые права и одинаковые возможности для всех.

…Конечно, с вышки времени многое кажется наивным и односторонним. И равные потребности людей, строгая регламентация этих потребностей, и сельскохозяйственный и ремесленный труд, который постепенно станет главным, и села, которые придут на смену городам, и строгая, почти монастырская простота быта.

И все же главное не в этом. Бабеф и его друзья заглянули на века вперед. Впоследствии Карл Маркс, оценивая подвиг Бабефа, писал, что революционное движение, хотя и «потерпело на время поражение вместе с заговором Бабефа… породило коммунистическую идею, которая после революции 1830 г. снова введена была во Франции другом Бабефа, Буонарроти. Эта идея, при последовательной ее разработке, есть идея нового мирового порядка».

Человек, проложивший путь этой идее, доживает последние часы. Ему 37 лет. Так уж случалось в истории, что в 37 лет умирали многие из тех, кто пролагал новые пути: и Рафаэль, и Байрон, и Пушкин, и Белинский.

И хотя жить осталось совсем немного, в письме из тюрьмы нет ни жалоб, ни сожалений. Он волнуется, как жена с детьми доберется до дому. Он советует ей воспитывать ребят с большой мягкостью. «Я не видел иного способа, – пишет он, – сделать вас счастливыми, как путем всеобщего благополучия. Я умираю также ради вас». И в последние часы он сохранил эту благородную веру в справедливость и равенство.

Таким был организатор «заговора равных», одного из ручейков Великого Заговора Справедливых.

Вот уже несколько недель ранней осенью 1837 года соседи по парижской улице Сен-Пьер-Монмартр, что прямо ведет к Монмартрскому кладбищу, не видели старого сосредоточенного человека, обычно утром и вечером выходившего из своего дома и строго по часам возвращавшегося обратно. Потом стало известно, что он уже никогда не выйдет на прогулку. 10 октября этот странный молчаливый человек умер в пустой одинокой своей комнате.

Небольшая похоронная процессия тянулась на Монмартрское кладбище по улице Сен-Пьер-Монмартр, видавшей этого человека живым каждый день – утром и вечером.

А сейчас – только плита на раскинувшемся, как город, кладбище. И надпись такая же странная, каким был сам этот человек:

Один поэт образно сказал, что со смертью человека умирает целый мир. Мир Фурье был удивительно яркий, причудливый, даже буйный, не знающий никаких рамок и границ. Это человек в мыслях своих низвергал освященный порядок, он покушался на основы, казавшиеся незыблемыми, – торговлю, семью, праздность одних и непосильный труд других. Он видел и другой мир – ослепительно солнечный, праздничный, ликующий, очень далекий от будничной парижской улицы Сен-Мартин или от улицы Ришелье, где он жил раньше, от мелочных лавок и меняльных контор, от витрин с цветными лентами и соломенными шляпками.

Поэт, наверное, ошибся. Мир Фурье не погиб, он остался в умах его учеников и последователей, а главное – в книгах и рукописях, оставленных этим человеком. Об этих книгах один историк писал, что вид этих огромных томов без оглавления, без пометок страниц, это намеренное отсутствие всякого плана, странные строчки с пляшущими буквами, имеющие такой вид, будто наборщик в беспорядке высыпал шрифт, производят впечатление черной и белой магии!