Обойдя палаты, заглядываю в ординаторскую. Пульс сразу учащается. Сколько раз замечал, что стоит мысленно чем-то похвалиться, как тут же происходит какая-то лажа.

В помещении, предназначенном исключительно для врачей, обнаруживаю мальчика. Первой в глаза бросается белобрысая макушка, затем перевожу взгляд на стол, где разложены какие-то бумаги, ручки, карандаши. И всё это в непосредственной близости от стопки с историями болезни! А если ребёнок от скуки решит порисовать на них?

Что за детский сад в моём отделении? Сколько можно объяснять подчинённым, что детям и посторонним в больнице не место? Нет, эти люди непробиваемы. Мало их Грымза терроризировала! Иначе с ними нельзя, не понимают они по-хорошему.

- Ты кто? – срывается с языка.

Стараюсь сдерживать эмоции, но меня распирает от внезапно накатившей злости.

- Иван, – бойко отвечает мальчик.

- И чей ты, Иван?

Мысленно уже готовлю его мамаше гильотину.

- Я – мамин!

Легче, конечно, от этого не становится ни на йоту.

- И как зовут твою маму?

- Елизавета Васильевна Пожарская, – выговаривает с трудом, запинаясь. – Она доктор, у неё сейчас операция. А я тут пока рисую.

Серьёзно? Это Лизин ребёнок? Впрочем, а почему нет? Если мне тридцать, то ей уже – двадцать девять. В этом возрасте у многих женщин есть семьи и дети. Наверное, это нормально. Не думал же я, что она до сих пор одна…

Пока размышляю над этим открытием, малыш расплывается в улыбке и заявляет:

- А я тебя помню! Ты – добрый ангел. Ты был там…

Мальчик тоже кажется мне знакомым, но как ни пытаюсь, не могу припомнить, где его встречал. Наверное, стоит расспросить, но не вести же светские беседы с нарушителем порядка на рабочем месте! Даже если он – ребёнок.

Развели в отделении детский сад! Совсем страх потеряли. Рано я обрадовался. Недаром Львовский предупреждал меня, что с дисциплиной тут полный швах…

А ведь только час назад я разговаривал с Пожарской. Мне показалось, она поняла, что ни на какое особое отношение и поблажки с моей стороны претендовать не может. И всё равно наплевала на запрет и притащила сюда мальчишку. И как с этим бороться?

Чувствую себя вулканом, который вот-вот начнёт извергаться. До критического момента не хватает только наличия виновницы бардака.

Оказавшись возле маленького терминатора, резким движением хватаю со стола истории болезни и ищу взглядом, куда их можно безопасно переложить.

Нужно попросить кого-то последить за малым, чтобы он тут ничего не натворил. Это же надо было додуматься – оставить ребёнка в ординаторской одного без присмотра! Уж лучше бы он по коридору бегал, там он хоть у всех на виду…

Дверь открывается, и я наконец получаю возможность выплеснуть весь скопившийся яд.

- И как прикажешь это понимать? – набрасываюсь на нарушительницу без предисловий. – Я же категорически запретил приводить в отделение детей! Или до тебя нужно доносить все мои распоряжения отдельно в какой-то особой форме для туго догоняющих?

Слов не подбираю. Плевать, как она это воспримет. Все нормальные фразы и интонации у меня закончились. Как разговаривать с людьми, которые отказываются понимать по-хорошему? Обидится – флаг ей в руки. Она тут не кисейная барышня, а врач-хирург.

- Извините. У нас в саду карантин объявили, я узнала об этом за полчаса до начала рабочего дня. И у меня был выбор: или оформить больничный, который мне официально положен на время карантина, или прийти на смену с ребёнком. Поскольку выйти вместо меня было некому, я решила, что ребёнка вы один раз как-то потерпите. А вот отсутствие дежурного врача – вряд ли.

Взгляд не прячет, говорит уверенно. Будто это не я, а она тут главная. Лизу совсем не смущает, что я поймал её с поличным. И эта наглость ошеломляет. Раньше она была куда скромнее и покладистее. Или это память меня подводит?

- А если бы он истории болезни порисовал? – продолжаю на неё рычать.

- Не порисовал бы. Мой сын знает, что можно делать, а что нельзя.

В это совершенно не верится. Но спорить с яжематерью бесполезно, в этом я не раз убеждался, когда гулял с Андрюхой и по неосторожности вступал в какие-то споры с мамашами других малышей. И это злит ещё больше.

- А если он по коридору бегать пойдёт, будет шуметь и мешать пациентам? Если в это время комиссия нагрянет? Ты вообще понимаешь, что можешь подставить всё отделение?

- За это вы можете не переживать. Бегать по коридору он точно не будет!

- Ты говоришь это с такой уверенностью, будто привязала его к стулу!

Вижу, как поднимается её грудь от глубокого вдоха. Собирается разразиться гневной тирадой?

- Считайте, что привязала! – выдаёт довольно резко. – Извините, мне нужно идти, пациенты ждут. Я зашла только на минутку сына проверить.

У меня звонит телефон. Вызывает Львовский, поэтому я вынужден прервать разговор на неопределённое время. В коридоре натыкаюсь на Милу и срываю на ней свою злость.

- Почему в отделении опять дети? Я же просил вас проконтролировать соблюдение простых правил, можно сказать прописных истин!

- Форс-мажор. Вам лучше поговорить об этом напрямую с Пожарской, она – не моя подчинённая.

Здравый смысл кричит, что она права. Зря я на неё наехал, нарушив золотое правило: не срывать злость на подчинённых, которые не имеют отношения к проблеме.

Оказавшись в кабинете главврача, вспоминаю поговорку: “Пришла беда – отворяй ворота”.

- Присядь, Павел. Разговор есть. Мне сорока на хвосте принесла, что на твоё отделение в министерство жалоба поступила. И якобы там не бред сумасшедшего, а что-то серьёзное. Кто и в связи с чем наябедничал – пока не знаю. Думаю, проблема возникла до тебя, учитывая, сколько ты тут командуешь. Но разгребать её и отбиваться придётся нам с тобой вместе.

- Как можно разгребать то, не знаю что? Как в детской сказке, блин. Только почему-то совсем не смешно.

- Вот-вот, совсем не смешно. Сейчас это очень не вовремя. Я как раз подал заявку на выделение финансирования для диагностического центра. На аппарат МРТ замахнулся. А тут эта напасть, как назло…

Расстроенно машет рукой. Мне его даже жаль. Из того, что я вижу и знаю, он очень старается вывести больницу на высокий уровень, болеет за неё всей душой. А Грымза попила крови не только из подчинённых, но и из него. И теперь, вполне возможно, ему предстоит отвечать за её грехи.

- Давайте раньше времени не паниковать, – пытаюсь воззвать к здравому смыслу. – Когда нам что-то предъявят, тогда и будем думать. Не понимаю, зачем трястись раньше времени. Будет ясность, будет план действий. Может, еда показалась пациенту невкусной, и претензии предъявят не нам, а кухне.

- Мне сейчас совсем не до шуток. По секрету шепнули, что в министерстве проверку нам назначили внеплановую. И о дате предупреждать запретили. Могут и завтра нагрянуть, и через две недели. А могут и вовсе подсадную утку подослать. Так что считай, мы у них на крючке на неопределённое время. Ты там со своими проведи разъяснительную работу. Миле объясни тихонько – она умная тётка, знает, что к чему. И всегда тебя прикроет. Если всё пройдёт гладко, то премиями никого не обижу… А проколетесь… Не знаю, что с вами сделаю!

Он повышает голос и стучит кулаком по столу.

Я и сам бы с удовольствием сейчас покричал и постучал. Потому что это не моя вина, что сотрудники на голову сели и свесили ноги. Каждый сам себе главврач, все делают, что хотят. Но не оставляет ощущение, что эти неприятности я накаркал своей гневной тирадой в адрес Лизы, как раз комиссией её пугал.

- Ладно, не обращай на меня внимания. Я сейчас не в себе. Иди работай… Просто прими к сведению. Готовность номер один! А я по своим каналам попытаюсь хоть что-то разузнать.

Пока иду, прокручиваю в голове причины, по которым могла поступить жалоба. Прихожу к выводу, что если бы речь шла о том коротком времени, которое я тут работаю, то заявление вряд ли успели бы рассмотреть так быстро. Ещё и комиссию назначили! Предполагаю, что бюрократия и все эти административные пляски с бубном требуют гораздо больше времени. Значит, отдуваться мне придётся за грехи Грымзы Петровны, и поэтому меня лично вряд ли ждут серьёзные неприятности.