Туг в рядах зрителей произошло беспокойное движение, и на арену выбежал рыжий человечек. Видно было, что он очень возбужден.
— Клоун! Клоун! — пронеслось по рядам. А один зритель сказал своему соседу: «Это у них все подстроено. Они своих среди публики сажают».
— Никакой я не клоун! Я — муж! — обиженно отозвался рыжий.
Цирк дружно зааплодировал. Человек заглянул в сундук и позвал:
— Люся! Ты меня слышишь? Я знаю, что у тебя характер, но у меня тоже характер. Люся, если ты:»то из-за вчерашнего, так это несерьезно… Ну, хочешь я прощения попрошу?!.
В рядах засмеялись.
Человек горестно махнул рукой и сказал:
— А насчет твоей мамы беру свои слова обратно. Хочет — пусть у нас живет. Хотя у нее и своя площадь в Калуге есть.
Это заявление снова вызвало общий смех. Человек огляделся вокруг, потряс в воздухе кулаками и с криком: «Отдай жену, говорю!» — бросился на факира. Двое дюжих униформистов едва успели подхватить рыжего под руки и уволокли за кулисы.
«Браво! Бис!» — неистовствовал цирк. За кулисами какой-то мужчина заключил рыжего в объятия и крепко расцеловал. Со всех сторон к нему тянулись, чтобы пожать руку. Девушка в Палетной пачке вручила ему цветы и сделала книксен.
…После представления супруги возвращались домой.
— Федя! А что, если у тебя и вправду талант? — замирая от ужаса и восторга, спросила жена.
— А что… и талант! Я уже давно что-то такое в себе чувствую.
— Тихий, тихий, а поди ж… — сказала жена и крепче прижалась к мужу.
Встреча в лесу
В начале писатель описал небо с облаками и солнцем, потом траву, стрекотание кузнечиков, лесные шорохи, цветы, которые росли на поляне, и принялся описывать дерево. Дерево было большое, и поэтому описывать его было долго. Правда, писатель умел очень быстро печатать на машинке, всеми десятью пальцами. Он добрался до описания верхушки дерева, когда кусты зашелестели, хрустнула ветка и на поляну вышел человек в резиновых сапогах, клетчатой ковбойке и кепке с пластмассовым козырьком. В руке он держал плетеное лукошко, до половины наполненное грибами.
— Ну, что же вы встали как вкопанный? — спросил писатель. — Проходите, не стесняйтесь. Поляна общая.
Писатель сидел на раскладном стульчике, а его машинка была удобно пристроена на старом, просторном пне.
Человек с лукошком как стоял, так и продолжал стоять с разинутым ртом.
— А, понимаю, — сказал писатель. — Вы удивлены. А между тем ничего особенного нет. Я писатель. Такая у меня профессия. Вот выехал на этюды. Сейчас описываю дерево.
Дело в том… Ну, как бы вам это объяснить… В общем, я привык все описывать с натуры. Траву так траву. Дерево так дерево. Не правда ли, роскошный вяз!
— Это осина, — сказал человек с лукошком.
— Осина?! Хм, осина. А вы уверены, что осина?
— А что же еще? — пожал плечами человек с лукошком.
— Осина! Осина! — зашевелил губами писатель. — Сейчас, один момент, я все исправлю. — И он забарабанил по клавишам. — Готово! Скажите, а вы случайно не знаете, сегодня будет дождь?
— Не знаю, — сказал человек с лукошком.
— Описание дождя очень бы не помешало, — сказал писатель. — Настоящего, лесного дождя с громыханием грома, с молнией…
— А бумагу не замочит? — спросил человек с лукошком.
— Я все предусмотрел. Вот у меня и зонтик… Прошу прощения, какая-то птица полетела…
— Стриж, — сказал человек с лукошком.
— Стриж! Ах, как интересно! — воскликнул писатель и застучал на машинке. — Слушайте, — сказал он, перестав печатать и внимательно вглядываясь в лицо грибника, — а вы интересный типаж. Давайте я вас опишу.
— Да я как-то не очень одет, — смутился человек с лукошком. — Я в этом только за грибами хожу.
— Какие глупости! Отлично вы одеты. То, что нужно. Я вас попрошу сесть и прислониться к дереву. Небрежно прислониться. Так, хорошо!
— А лукошко? — спросил человек.
— Лукошко поставьте к себе на колени. Головку поверните чуть вправо. Вправо голову, говорю! Улыбнитесь! Прекрасно!
Пальцы писателя запорхали по клавишам. Он действительно очень быстро печатал.
— Достаточно! Теперь можете расслабиться.
Человек с лукошком расслабился.
— Это что, повесть? — спросил он.
— Рассказ, — сказал писатель.
— А можно я жену позову? — спросил человек с лукошком! — Она тут недалеко с сынишкой грибы собирает. Мне бы очень хотелось, чтоб вы нас втроем… На память.
— О чем разговор! Конечно, зовите.
— Я мигом. — Человек с лукошком нырнул в кусты. — Зинаида, ау! — раздался крик. Донеслось ответное слабое «ау».
Потом кусты снова зашевелились. Низкий женский голос совсем рядом произнес:
— И вообще, я сегодня плохо выгляжу… Простоволосая, не накрасилась…
— Не выдумывай про себя, — ответил мужской голос.
Вместе с грибным человеком и его женой на поляну вышел мальчик.
— Здравствуйте, — поздоровалась женщина. — Ой, а вы знаете, я всегда плохо получаюсь. Намного хуже, чем в жизни…
— Не выдумывай про себя, — сказал муж.
— Я вас попрошу встать напротив солнца, — сказал писатель. — Вы будете смотреть на мужа, муж будет смотреть на вас. Мальчика посадим в ногах.
После того, как все было кончено, женщина спросила:
— А вы нам экземпляры пришлете, когда будет готово? Хотя бы троечку экземпляров. Матери нужно будет послать.
— Брату, — сказал мужчина.
— Обойдется твой брат, — сказала женщина. — Адресочек запишите. Спасибо! Нет, правда, я всегда плохо получаюсь…
— Не волнуйтесь, — успокоил писатель. — Оформим в лучшем виде.
Попрощавшись, семейство скрылось в лесу. Некоторое время было слышно, как они о чем-то спорили. Упала первая дождевая капля. Писатель раскрыл зонт, вставил в машинку чистый лист. Он очень быстро печатал.
Встреча
Когда мне становится очень грустно, я на кладбище еду. На Новодевичье, а чаще всего — на Ваганьковское, там зелень погуще. И такой покой на меня снисходит такое умиротворение, что все неприятности забываются и опять хочется жить.
Вот и вчера поругался я с начальником. Давление поднялось, сердце пошаливать стало, вижу: без кладбища не обойтись. И поехал. Гуляю я по кладбищу, о вечности думаю, слушаю, как соловьи поют. Вдруг навстречу мой начальник по дорожке идет. Глаза опущены, весь в себя погружен. «Вот и у человека, — думаю, — может, умер кто, может, тетю любимую навестить пришел или друга». Хотел я было в сторону отойти, но заметил он меня. Скорбь на лице изобразил. Подходит и говорит:
— Не думал, что встретиться нам придется сегодня. Примите мои искренние и глубочайшие…
— За соболезнования спасибо, — перебил я его, — только у меня все, слава богу, живы, здоровы. А на кладбище я для исцеления ран души хожу.
Просветлело лицо моего начальника, улыбнулся он мне и так, знаете, тихо и проникновенно сказал:
— И я здесь душой и сердцем отхожу от суеты житейской. Какие пустяки все наши раздоры перед лицом вечности. Вот у меня сын мерзавец, жена не любит камни в почках, а ведь, в сущности, все это суета, тлен.
«Бедный, ты бедный, — подумал я про своего начальника, — и тебе тоже порой несладко приходится». Представил я его себе в гробу, лицо спокойное, суровое, и так мне его жалко стало, что я сказал:
— Не печальтесь, дорогой вы мой. Мы вас все очень ценим и любим. Я как председатель месткома буду для вас глазетовый гроб с кистями требовать, первый его понесу.
— Да, — сказал он, — не оценил я вас раньше.
С виду вы такой тихий, застенчивый, а внутри — змея подколодная. Смерти моей желаете, — закричал он, — так я вас еще сам переживу и похороню.
После таких слов я даже задохнулся от злости.
— У меня дедушка, — кричу в ответ, — долгожитель, и я тоже долгожителем буду…
А он еще пуще голос возвысил, чтобы перекричать меня:
— Чихать я хотел на вашего дедушку, что ты ко мне с вашим дедушкой прицепились, не мешайте воздухом дышать.
