— Опять, наверное, ты ему рассказывал про этих… как их… людей.
— Ну про людей, ну и что…
— Тебе же известно, какой у нас нервный и впечатлительный ребенок. И нельзя ему слушать эти ужасные истории про людей, особенно на ночь.
— Ну больше не буду, только не ругайся, — говорит волшебник и, виновато сгорбившись, выходит из комнаты.
Удивительный случай
Один раз Чесноков шел по улице и вдруг увидел человека, очень похожего на писателя Гоголя. В правой руке человек держал зонтик. Чесноков остолбенел от изумления. Поразительное было сходство! Те же глаза и волосы, тот же знаменитый нос.
Чесноков старался не отставать от загадочного человека, а тот несколько раз оборачивался и так это довольно сердито смотрел на Чеснокова.
«Что делать? — лихорадочно думал Чесноков. — Может, остановить. Сказать: «Здравствуйте, Николай Васильевич!» А вдруг обидится? Скандалить начнет».
«Ну, чего увязался за мной? — думал в свою очередь человек. — Гоголя не видал, что ли?»
Человек свернул в свое парадное, поднялся в квартиру и сел писать «Записки сумасшедшего». А Чесноков поехал к себе в департамент и рассказал всем, что видел Гоголя.
Шел удивительный XIX век.
Трамвай и Федор Иванович
По нашей улице ходит трамвай. По той же улице ходит Федор Иванович.
Трамвай ходит быстро. Нельзя сказать, чтобы и Федор Иванович тащился черепахой.
Трамвай время от времени останавливается. И Федор Иванович останавливается поболтать с кем-нибудь из знакомых или поглазеть на газетный щит.
Трамвай возит пассажиров. Федор Иванович говорит, что он везет на себе целую семью.
Трамвай ходит по рельсам. Федор Иванович утверждает, что, если бы не жена и дети, он давно бы бросил все к чертовой матери.
Иногда в трамвай заходит контролер. Супруга Федора Ивановича частенько проверяет его карманы.
Ночью трамвай всегда возвращается в депо. И Федор Иванович в конце концов приходит домой.
Очень они похожи, трамвай и Федор Иванович.
Уход от жены
Прошлым летом, в конце августа, Федор Федорович Кротов ушел от жены. Это решение зрело и зрело в нем, пока не созрело полностью.
«Да в конце-то концов! — подумал однажды Федор Федорович. — Да на самом-то деле! И вообще!..»
Федор Федорович ушел от жены с одним-единственным портфелем. Некоторые начинают делить все, а Федор Федорович ничего, кроме портфеля, не взял.
Он вышел на улицу и вздохнул полной грудью. Свобода! Федор Федорович еще не старый человек, он еще начнет все сначала.
Ехал навстречу велосипедист, летели голуби в вышине, легкий ветерок овевал лицо.
Федор Федорович дошел до метро и повернул обратно.
— Это ты? — спросила из кухни жена, она не знала, что Федор Федорович уходил от нее, а теперь вернулся.
— Это я, — отозвался Федор Федорович.
— Кушать будешь? — спросила жена.
— Буду! — ответил Федор Федорович.
Он очень проголодался от сильных переживаний.
Целебное средств
Учитель русского языка и литературы Иван Захарович, по прозвищу Глагол, стоял на остановке и ждал автобуса. Иван Захарович пытался сосредоточиться на своем, но шум большого города мешал ему. Особенно назойливо лез в уши разговор двух приятелей, встреча которых происходила совсем рядом.
— Ну как она, жизнь? — спрашивал один другого.
— Жизнь как? Нормально жизнь! А у тебя как жизнь?
— У меня жизнь нормально.
— Жена как, дети?
— Дети, жена нормально. А у тебя жена, дети?
— У меня дети нормально, жена…
— А на работе как?
— На работе-то? Все нормально!
— И у меня!
— Значит, говоришь, жизнь нормально?
— Ага!
— И у меня — ага!
— Ну тогда все нормально! До скорого!
— До скорого!
С этим «нормально», засевшим в голове, как гвоздь, пожилой словесник вскарабкался в автобус.
— Вы чего в проходе застряли, мужчина? — ласково спросили за спиной Ивана Захаровича. — Продвигайтесь в середину салона, а то остальные не влазят.
— Нормально я стою! — огрызнулся вдруг Иван Захарович и сам испугался того, что сказал.
— Обидчивый какой! — проговорили сзади. — Чуть что — сразу в эту… в амуницию.
— Не в амуницию, а в амбицию, — поправил Иван Захарович.
— Не играет значения! — сказали сзади.
— Нет, не имеет значения! — топнул ногой Иван Захарович.
Но тут с другой стороны кто-то как гаркнет над ухом Ивана Захаровича:
— Вы на «Школе» сходите?
Голова у Ивана Захаровича закружилась, и он медленно стал оседать на пол. Рядом стоявшие подхватили его.
— С человеком плохо! — пронеслось по автобусу.
— Ему бы сейчас воды!
— При чем здесь вода! — прошептал Иван Захарович. — Пушкина дайте!
— Пушкин есть у кого-нибудь? — громко спросил поддерживавший Ивана Захаровича гражданин.
— Дюма есть! «Три мушкетера»! Дюма не поможет? — откликнулся кто-то.
— Не надо Дюма. Пушкина или Лермонтова! — слабым голосом попросил Иван Захарович.
— Есть, есть Лермонтов! — на помощь сквозь толпу уже пробиралась девушка с маленьким томиком в руках.
Услышав шелест страниц, Иван Захарович открыл глаза и впился в знакомые строки. Щеки его порозовели, дыхание выровнялось.
— Спасибо, мне уже лучше! — сказал он.
— Кому — что! — заметил какой-то пожилой гражданин. — Лично мне Тютчев больше всего помогает Одним им и спасаюсь. Я без него на улицу и не выхожу.
И гражданин похлопал себя по карману, где у него, видимо, лежал томик Тютчева.
Ку-ку
Нет, это в конце концов невыносимо! Пора положить предел этому безобразию! Так думал Алексей Степанович. Внутри у него все кипело.
— Понимаете, Тришкин, вы подхалим! — говорил Алексей Степанович. — Да, да, я не боюсь этого слова. Вы подхалим. Тришкин! Зачем вы лезете ко мне с вашей глупой зажигалкой, когда я достаю папиросу? Зачем каждый день спрашиваете о здоровье моей жены и деток?
— Совершенно верно, Алексей Степанович, подхалим я. Как это вы точно выразились! — говорил Тришкин, заботливо укутывая ноги своего начальника пледом.
— О! — Алексей Степанович сжимал голову руками. Хорошо, что сегодня пятница. Прочь, прочь от этого Тришкина на дачу, в Подмосковье.
И вот, Алексей Степанович на даче, пьет чай, нюхает цветы, гуляет по лесу. Чудесно здесь. Покой, тишина, только кукушка где-то кукует. А скажи мне, кукушка, сколько жить буду? Год… два… десять… двадцать. Ого! Долголетье сулит. Значит, наверное, доживет Алексей Степанович до тех времен, когда люди будут уважать друг друга без раболепства, без оглядки на чины, до тех золотых денечков, когда переведутся Тришкины и им подобные.
Так думает Алексей Степанович и засыпает счастливый. И не знает он того, что усталый, охрипший от кукования Тришкин слезает с дерева и поздней электричкой едет в Москву.
Рассказ о прошлогоднем снеге
Было это прошлой зимой.
В квартиру метеоролога Штучкина, проживающего по Радужной улице, дом № 5, позвонил дворник того же дома Треухов.
— А, Федор Кузьмич! — воскликнул метеоролог, открыв дверь. — Чем обязан? Проходи, дорогой! Садись!
Дворник сдернул с головы шапку и шагнул в комнату.
— Ну, рассказывай! — сказал метеоролог, когда давние знакомые уселись за стол. — Как жизнь, как работа? И вообще.
Дворник помолчал, откашлялся и степенно произнес:
— Работа у нас известно какая, Сергей Макарыч. Утром вставай ни свет ни заря, разгребай снег. Снег разгреб, дорожки песком посыпал, глядишь, к обеду его опять навалило, куды там! Иди, значит, снова спину ломай.
— Да, зима в этом году снежная, — сказал метеоролог.
— Вот я же и говорю. — подхватил дворник. — Снежная зима. А рукавиц новых не выдают. Рукавицы эти прямо горят на руках. Уж как я прошу нашего управдома насчет рукавиц — он ни в какую! У меня, говорит, Федор, на рукавицы твердый лимит. Одна, говорит, пара в квартал. Почем я знаю, может, ты эти рукавицы ешь, а я тебе каждый раз новые выдавай. А я ему говорю: «Фрол Прокофьич, снег погляди какой, как оглашенный валит. По такому снегу не то что пары, дюжины не хватит. Лопаты об его, проклятущего, ломаются». А он, Фрол Прокофьич-то наш, только руками разводит.
